– Как это хорошо, что мы с вами дружим, Ла Гранж, и вы знаете все наши тайны. Слава богу, что это так, ведь мы всегда и во всем сможем на вас положиться.
– Однако вы что-то засиделись в аббатах, святой отец, – с улыбкой подошел к Ла Гранжу регент. – Вернется король, скажу ему, дабы упросил папу сделать вас епископом.
– Такой сан ко многому обязывает, сын мой, – молвил Ла Гранж.
– Стало быть, с вас столько и спросится.
Аббат смиренно поклонился:
– Всегда верный слуга вашего вели… высочества, монсеньор регент.
Выйдя из покоев Жанны Бурбонской, он остановился:
– А ведь я не ошибся. Время пришло. Теперь уже – король!
И отправился дальше.
Глава 4Рутьеры
Капитана рутьеров Гастон разыскал без труда. Небольшое войско в четыреста шпор (двести всадников) и сто пехотинцев стояло лагерем в небольшом городке близ Майенна. Всё это были солдаты, выброшенные перемирием за борт. Жан II не платил им жалованья, ссылаясь на отсутствие денег в казне, и они создавали свои отряды, жившие за счет грабежа местного населения. Иных погнало сюда разорение, последствия чумы; находились и такие, которых манила жажда наживы и приключений. Состояли эти отряды, так называемые компании, как из бретонцев, гасконцев, бургундцев, так и из немцев, итальянцев и англичан. Все они, едва оба короля распустили наемные войска, остались, что называется, у разбитого корыта. Война для этих людей стала ремеслом, работой, тем, что обеспечивает существование. Иного способа выжить они не знали. Поэтому неудивительно, что, едва увидев посланцев из Парижа, городок пришел в движение, ожил, как муравейник после дождя. Двое или трое тотчас побежали в сторону двухэтажного дома на площади – штаб-квартиры их предводителя, другие обступили гостей, засыпав вопросами:
– Что там делает регент? Не задремал ли он? Так и проспит Бретань.
– Слышно, наваррский червяк зашевелился; того и гляди, двинет на Париж.
– Думает регент брать нас на службу? Если так, то пусть ведет нас на червя!
– Будет платить, так и Эдуарду башку своротим, чтобы не пялился, куда не следует. Вот и выкуп останется цел.
– Поделишь эти золотые между нами, Гастон! Это говорю я, Бедье Фессар из Кана. Помнишь, ловили вместе рыбу, а потом гнались за кабаном?
– Засиделись без дела. Дай нам работу, рыцарь!
– С короля какой спрос? Под английскими платьями для него, видать, запах слаще. Что он нам? Хотим служить регенту! Пусть платит и берет нас с потрохами.
– Говорят, его жена лицом вылитая саламандра? Так мы ему подберем красотку – сам дьявол облизнется.
– Эй, Гастон, зачем ты привел с собой солдат? Лучше бы прихватил женщин!
Гастон, смеясь, поднял руку. Они все его знали – видели, как их вожак не раз беседовал с рыцарем из Парижа, жал ему руку; толпой сидели вокруг костра, слушали королевского посланца, делились с ним бедами и радостями, рассказывали о своей жизни, о приключениях. Увидев поднятую руку, все затихли – следствие строгой дисциплины, введенной их вождем.
– Регент помнит о вас! Он знает о ваших невзгодах и прислал нас с маршалом сказать вам, что вы ему нужны. Ибо исцелить кожу – еще не значит победить болезнь, которая точит тело изнутри.
– Это ты о черве! – выкрикнул кто-то. – Что, проснулся наваррский выползок? Так пусть только раскроет пасть на Париж, мы живо ему зубы-то вышибем!..
Тут вмиг наступила тишина. Солдаты поспешно раздались в стороны, освобождая проход. И по этому коридору шел к посланцам из столицы не кто иной, как Бертран Дюгеклен.
Это был человек роста ниже среднего, с некрасивым, по-видимому, мало знакомым с улыбкой, строгим лицом. Оно у него маленькое, круглое, с приплюснутым носом, пухлыми губами и глазами навыкате. Его жизненный путь – обычный для мелкопоместного дворянства. Имение отца с матерью пришло в упадок, жить становилось все тяжелее, и Бертран в поисках счастливой доли покинул отчий дом вскоре после начала войны с Англией. С тех пор он принимал участие во многих битвах: сражался на стороне Карла Блуаского за бретонское наследство, защищал от англичан Нант, Ренн, Лаваль. В этих баталиях, не единожды раненный, он смог завоевать авторитет и доверие у соратников. Он умел отдавать короткие и точные приказы, заставил повиноваться себе и быстро стал капитаном. Его отличали строгое обращение с подчиненными и любовь к дисциплине; он ею дорожил, он ею «болел», и рутьерам даже нравилось, что он «не тряпка какая-нибудь, а человек воли и дела, рыцарь своего слова». Так отзывался о нем один из современников, поэт Жан Кювелье.
Бертран родился за три года до начала «войны Сен-Сардо» (1323–1325)[42], которая дала еще один толчок к Столетней войне (первый был в 1294–1304 гг., третий, и последний – в 1337 г.). Они были почти одногодками с Жаном II.
– Славный рыцарь, я рад, что вижу тебя! – Таким возгласом встретил бретонец гостя.
– Мы не могли не появиться здесь, капитан. Нас послал коро… регент.
Бертран усмехнулся:
– Ты хотел сказать «король»? Правильно сделал, что осекся: Жан Второй не послал бы за мной; он вообще не знает о моем существовании.
Они сели на бревно близ костра, над которым висела туша животного – охотничий трофей. Рутьеры время от времени поворачивали огромный вертел. Дюгеклен глядел на них.
– Так чего хочет от нас его сын?
Гастон объяснил.
– Ого! – посуровел лицом капитан. – Он еще не хозяин нам, а уже командует.
– Это скорее просьба, ведь догадка регента может подтвердиться. Если не узнать заранее, враг подойдет к стенам Парижа.
– Полагаешь, стало быть, Карл Наваррский решится на такой шаг? Кажется, он затих.
– Волк и в овечьей шкуре не укроется.
– Верно, повадкой он – чисто волк. Только сил у меня немного: три сотни душ. Эскадра высадится – гонцы просто не успеют мне сообщить, где именно. Да и не собрать сразу всех.
– Тогда отходите к Парижу, шлите посланца. Регент даст войско в подмогу.
– Войско, говоришь? – Сузив глаза, Дюгеклен поглядел на собеседника. – А сам с чем останется? Наваррец может подойти с юга; его излюбленный прием – клещи. Чем станет защищать столицу регент?
– Он предусмотрел это: от Монлери до Марны растянуты пикеты, квартируют войска.
Дюгеклен не сводил глаз с туши, от которой бил в ноздри аппетитный запах. Никто не смел подать голоса, пока атаман не позволит, а сказать, конечно же, было что. Но он всегда все решал сам, спрашивая совета у своих приближенных лишь в исключительных случаях, когда его брали сомнения.
– Итак, будем служить государю Франции? – Бретонец окинул взглядом свое воинство. – Что скажешь, Бедье?
– Какому? – вместо ответа ухмыльнулся рутьер, правая рука вождя. – Их два. Если тому, который в гостях у англичан, так по мне – лучше я буду сидеть здесь. Этот способен лишь на поражения. Я – за того, кто поведет нас к победе. Говорят, Гастон, Карл слаб телом, но силен умом? Так пусть командует, а драться будем мы. Выбираю его! Всадить бы Жану меч в брюхо – глядишь, и Франция выздоровела бы, а пока она хромает, как лошадь, в ногу которой угодила стрела, или как его мамочка Хромоножка[43].
Одобрительный гул голосов послужил ответом на эти слова.
– В том, что он говорит, немалая доля истины, – перевел взгляд на Гастона Дюгеклен. – С таким же успехом Жан Второй погубит мое войско, с каким развеял легенду о непобедимости французского рыцарства. Но мы идем к регенту, и пусть меня повесят, если я останусь на королевской службе, когда во Францию вернется король Дубовая Голова.
– Ты хорошо сказал, Бертран!
– Только такой медный лоб, как Жан Второй, мог повести в атаку не обученное пешему бою войско броненосцев.
– Он слишком поздно понял свой промах.
– Не допустил ли промаха и его сын? Посмотри на моих ребят, Гастон. Они голодны, их ребра скоро проткнут шкуру и выглянут на свет божий. Стоит ли упрекать их в том, что они занимаются разбоем? Может ли солдат держать в руках оружие, если желудок его пуст, как голова у короля? Подумал ли об этом регент, беря нас к себе на службу?
– Бедье не напрасно заметил, что Карл силен умом. Кто сказал тебе об этом, Бедье?
– Будь он глуп, не стал бы рвать в клочки договор, согласно которому Франция теряла все свои морские провинции, с севера на юг. Это было пять лет назад, и его подписал король-осел.
– И ты оказался прав, друг мой. Бертран, вслед за нами идет обоз, еды в нем хватит, чтобы прокормить твое войско, полагаю, в течение месяца.
Наемники дружно взревели. В воздух полетели шапки.
Скупая улыбка тронула уголки губ бретонца:
– Это даст понять людям, что мы не мародеры. Нам стыдно, поверь, но Бог не балует нас манной небесной. Жаль, что такие обозы нельзя разослать повсюду: на рутьеров смотрели бы как на дисциплинированных солдат, а не как на шайку воров и убийц, которых называют еще бригандами.
– Судя по тому, что ты здесь, в войне за Бретань наступило затишье. Надолго ли?
– Обе Жанны собирают силы: войска и тут и там изрядно потрепаны. Но решающая стычка не за горами. Карл Блуаский немедля даст знать, что ему требуется моя помощь. А пока мы пойдем в Нормандию, ближе к устью Сены: вряд ли враг бросит свои корабли в проливе, если можно рекой дойти до Манта. Оттуда мы и направимся в сторону Руана; может быть, примем бой: мечи ржавеют в ножнах.
– Не вступай в схватку, Бертран, береги силы. Карл Наваррский не пошлет несколько сотен воинов, их будет тысяча или две.
– Моя тактика – короткий наскок на арьергард или отдельную роту. Этим я наношу противнику урон, сохраняя свое войско. Такие укусы отнимают у неприятеля силы.
– Поступай как знаешь, но помни: твои солдаты нужны живыми, а не обращенными в груду мертвецов. Что касается платы, то регент не забыл и об этом. Мертвым деньги не нужны, а живые будут щедро вознаграждены за службу будущему королю Франции.