Рутьеры оживленно загалдели, выражая одобрение; этот пункт словесного договора беспокоил их не меньше того, который предусматривал вопрос пропитания.
– До сих пор нам платил Карл Блуаский, теперь – регент, – констатировал Бедье. – Посмотрим, не окажется ли этот Карл менее щедр, нежели его дядя. Что скажешь, Бертран?
– Только одно: мы сейчас же выступаем. Довольно прохлаждаться. Регент прав: крысенок не усидит долго в своей норе, Бургундия для него – лакомый кусок. Незавидна участь третьего Валуа: шаг за шагом ему придется исправлять ошибки отца. Возвращайся, Гастон, и скажи своему повелителю, что мы прикроем его со спины, ну а грудь пусть защищает сам.
– Это – то, что и беспокоило регента.
Карл давно догадывался, что наваррский король не отступится от Бургундии: Жан II в Англии – самый момент напасть. Когда-то они дружили – дофин и его зять. Два Карла. Дружба не прошла бесследно: первый хорошо знал вероломную натуру второго, мог предугадать его действия. Ныне бывшие друзья – враги. И тот, второй, непременно должен появиться. Но откуда? Лазутчики доложат об этом. Они были разосланы повсюду, кроме тех земель, где хозяйничали англичане; задача разведчиков – торопиться в столицу с известием о неприятеле. Регент ждал их, а больше того – вестей с северо-запада, из Нормандии: там земли зятя.
Дюгеклен тем временем продвигался к Вернону, полагая, что противник в скором времени покажется с низовьев Сены. Каково же было его удивление, когда он увидел около полусотни кораблей, стоявших в порту. Половина войска уже высадилась, другая ждала своей очереди. О нападении нечего было и думать: около тысячи всадников уже стояло на берегу, поджидая остальных. Сомнений в том, что это за войско, быть не могло: на мачтах реяли на ветру стяги с гербами Наварры и Гаскони.
– Регент не ошибся, – пробормотал Дюгеклен, наблюдая из укрытия за десантом, – но немного опоздал: крысенок, узнав об отъезде Жана Второго, не стал медлить и дня.
Так все и случилось. В январе Карлу Наваррскому сообщили об очередной глупости короля. Карл немедленно встретился с Черным принцем (герцогом Аквитанским) и договорился о проходе части своих войск через его земли, угрожая тем самым Парижу с юга. Другая часть под командой некоего капталя (капитана) де Бюша направилась морским путем из Байонны в Нормандию, тем самым осуществляя угрозу с севера.
Отослав гонца в столицу, Дюгеклен принялся выжидать, наблюдая за неприятелем. Но тот не пошел на восток, в сторону Парижа, а направился в противоположном направлении, к Эврё, крепости Карла Наваррского, которую тот требовал ему вернуть.
Регенту доложили, что, помимо одного войска, недалеко от устья Ионны стоит другое. И он снова подумал, что не ошибся в первый раз, предположив, что зять вновь поднимет мятеж. Не ошибся он и предугадав, что тот предпримет наступление с двух сторон.
Вскоре к рутьерам подошла, с лилиями на флагах, королевская рать под командой графа Осерра, который объявил, что предоставляет себя и своих людей в полное распоряжение капитана. Дюгеклен не удивился; на лице его редко отражались его чувства: что бы ни случилось, оно, как правило, оставалось бесстрастным. А тут новый неожиданный поворот: еще когда он стоял у стен Манта, раздумывая, как взять город – владение Карла Наваррского, – ему на помощь пришел большой отряд гасконцев, их привел граф д’Альбре. Что тому причиной – никто не знал, да и не пытался выяснить. Пришли, ну и хорошо. Уловили, должно быть, что власть меняется. К тому же о маленьком бретонце уже шла слава: сражаясь на стороне Жанны де Пантьевр, а также по пути к Вернону он взял несколько крепостей, изгнав оттуда англичан, служивших королю Наварры.
Англо-наваррское войско де Бюша тем временем заняло высоту в виду Эврё. Левее прижалась к подлеску деревушка Кошерель. Королевское войско встало на берегу реки Эр.
– Они нас видят, – молвил Дюгеклен, кивая на холм. – Тем лучше. Здесь и быть сражению. – Он вытянул руку в сторону деревушки: – Если там есть люди, им будет на что посмотреть.
Глава 5Весть из Англии
В первой половине апреля, в то время как Дюгеклен брал в Нормандии одну крепость за другой, регент собрал Совет. Сюда не входили приближенные Жана II: почти все они покинули двор со своим повелителем, понимая, что в Париже окажутся не у дел. Вскоре они вернутся из Лондона, никому там не нужные.
Карла окружали его друзья, с ними Арно д’Альбре, Ангерран де Куси и другие. И в то время когда встал вопрос о защите Парижа на южных рубежах, в зал для заседаний быстро вошел взволнованный, не знакомый никому человек – без шляпы, без доспехов, в темном плаще поверх дорожного костюма. Повернув головы, все уставились на него. Не сводили взглядов с незнакомца и телохранители Карла, стоявшие позади. И в наступившей тишине посланец объявил, с трудом разлепив сухие губы:
– Король Жан Второй скончался! Он умер в Лондоне восьмого апреля, в Савойском дворце.
Все точно остолбенели. Вопрошающие взгляды в недоумении были направлены на курьера, словно не он, а сам Люцифер со свитой только что вошел в зал. Известие как громом поразило и тех, кто стоял за спиной посланника. Медленно съезжали с голов шляпы, береты, опускались сами головы.
Не выказали удивления лишь советники регента. Они ждали этого часа, были к нему готовы. Кое-кто, правда, до этого все еще сомневался, но теперь от сомнений не осталось и следа. Значит, удалось! В памяти тотчас всплыл дом у Вдовьей часовни, и вслед за этим – графиня де Монгарден. Она сумела-таки! Она знала, была уверена!.. И сбылось по ее плану. Не дама – Кумская сивилла; в жилах ее как пить дать течет кровь потомков Локусты.
Они переглянулись друг с другом, все как один: Гуго Обрио, братья Жан и Гийом де Дорман, Гастон де Ла Ривьер, д’Оржемон и аббат Ла Гранж. Только они знали, что оставались уже считаные дни… Наконец свершилось! И все взоры поползли к регенту, отныне королю. Как он воспринял известие? Что сделает сейчас? Каковы будут его первые слова?
Вместо него подал голос Ла Гранж (Карл всегда приглашал его на Совет):
– Pro rege ora, Domine. Reguiescat in pace[44].
И, очертив в воздухе крест, аббат затянул короткую заупокойную молитву. Когда она кончилась, регент, обогнув стол с развернутой на лиловом сукне картой Франции, подошел к посланцу:
– Как это случилось?
– В последние дни король тяжело и часто дышал, у него кружилась голова, его рвало. Врачи сбились с ног, ища причину, стараясь побороть внезапный недуг. Но все их усилия оказались тщетными. Государь угасал на глазах. Король Эдуард сделал все возможное. Лучшие лекари собрались у ложа больного. Стали подозревать отравление, но ни один не смог рекомендовать противоядие, не зная, какой яд мог принять король.
– А до того? Ведь прошло три месяца, как он уехал…
– Еще в январе он стал жаловаться на внезапные приступы тошноты и слабость. Ему давали что-то, чем-то поили, пускали кровь, но… проходили недели, месяцы, а королю не становилось лучше. Восьмого апреля утром, после бессонной ночи, он крикнул в последний раз: «Воздуха! Дышать! Я не могу дышать! Сделайте же что-нибудь!..» Больше он не успел ничего сказать. Медики в заключениях единодушны: кончина настала вследствие прекращения дыхания, точнее, перекрытия дыхательных путей.
– Кто же их мог перекрыть? Болезнь?..
– Именно так, ваше высочество. Врачи уверяют, что она им неизвестна.
Регент молчал, не сводя глаз с посланца. Тот прибавил:
– Король Англии скорбит. Скорбят все. Эдуард объявил траур. Гроб с телом вскоре прибудет в Париж, его будет сопровождать двор покойного монарха. Это всё, монсеньор, мне больше нечего добавить.
Новость мгновенно облетела дворец и выпорхнула за стены. В зал вошел первый герольд. Его обязанность – произнести ритуальные слова. И он их произнес, бесстрастно глядя на регента и держа перед собой жезл:
– Король умер! Да здравствует король!
Несколько дней спустя печальное шествие подошло к воротам аббатства Сен-Дени. Здесь при огромном стечении народа были погребены останки Жана II Валуа; он упокоился рядом со своим отцом Филиппом VI.
Еще в Лондоне врачи вскрыли тело, но следов яда не обнаружили. Да и кому могла прийти в голову мысль отравить пленника, который был так дорог королю Эдуарду? Тот молча стоял рядом с усопшим, отрешенно глядел на его восковое лицо и, недоумевая, как и все, думал о том, что теперь ему от царственного покойника нет никакой пользы.
Регент объявил двухдневный траур. Двое суток в Париже и во всей Франции печально перекликались колокола церквей и аббатств.
Карл никого не принимал и ни с кем не заговаривал. Ему приносили еду и, поклонившись, уходили. Он не спеша ел, без аппетита, вставал, подходил к окну и недвижно глядел вдаль на дома, на шпили башен монастыря кордельеров и крышу Сорбонны. И, слушая уныло гудевшие колокола, размышлял.
Ему досталось израненное, разоренное королевство, страдающее от чрезмерных налогов, задыхающееся в огне и дыму пожарищ. Немалая вина в том отца, неумелого правителя, негодного полководца. Следствие его безграмотной политики – война с Карлом Наваррским, восстание Этьена Марселя, бунт «жаков»… Реки крови, которой написан позорный, губительный для Франции договор в Бретиньи.
Отца уже не вернуть. Этого не смог бы сделать даже блаженный (святой) Мартин[45]. Да и не нужно. Теперь бразды правления берет в руки он, его сын. Что ему надлежит делать? Конечно же, закончить войну. Стало быть, надо начинать новую, дабы вернуть то, что утеряно. Но не сейчас. Много трудностей вначале предстоит преодолеть…
Мысли вернулись к отцу. Как же это могло случиться? Крепким здоровьем он не отличался, об этом знали все, но того, о чем поведал посланец, никогда не наблюдалось. Болели ноги, голова, но чтобы тяжело дышал и его рвало… Должно быть, виноват воздух: говорят, у них там туманы и всегда сыро.