– Я предупредила, мадам; глядите, не было бы поздно. Эти фанатики в своем безумии готовы отправить на тот свет кого угодно.
– Никогда не замечала за вами, Анна, нападок на святую Церковь.
– Мне жаль вашего малыша. Моя колдунья права, осуждая святош и смеясь над ними. Я замечаю, что становлюсь такою же, ибо вижу одержимость церковников и их полное невежество. Когда-нибудь, вероятно, я сорвусь, и боюсь этого. Вот почему я стараюсь оградить свою гостью от Парижа: он убьет ее! Святые отцы ее засудят и сожгут на костре, объявив ведьмой.
– Вы правы; боюсь, даже королевская власть не сможет им помешать.
Анна вспомнила высказывание Эльзы в связи с этим:
– Королям приходится склоняться перед игом служителей Церкви, которые объявляют себя толкователями воли Всевышнего. Если король пойдет против – его лишат власти, ибо она не приносит духовенству пользы.
– Не могу с вами не согласиться. Церковь – властелин, ибо установлена Богом и есть связующее звено между небом и человеком. Но если честно, то мне совсем не по душе путешествие в Каноссу[46].
– Не лучше ли предпринять прогулку по галерее с выходом в сад?
Улыбнувшись друг другу, обе вышли. У дверей толпились придворные, в основном дамы. На лицах читался вопрос: какого рода беседа произошла у двух непримиримых соперниц? Не затем ли пришла супруга регента, чтобы, ныне на правах хозяйки, выгнать вон ненавистную временщицу? И тотчас все изменилось: лица озарились улыбками, другие застыли с высоко вскинутыми бровями; среди рыцарей нашлись такие, что загадочно оглаживали бритые подбородки (бороды носили только пожилые) и крутили усы, с вожделением поглядывая на графиню де Монгарден. В стороне стояли два шута и с любопытством наблюдали за выходом двух дам.
– Смотри-ка, – толкнул Гишар приятеля, – как самцы поглядывают на самку и скребут затылки. Того и гляди, станут в очередь.
– Поскребешь тут, ведь кому-то надо оказаться первым. Пасть к ногам такой павы – не мечта ли каждого из павлинов, ведь сама королева у нее в подругах.
– Та расцвела кустом сирени, подметил, куманек? А улыбка – ну прямо-таки красит ее и молодит. Точно наливное яблочко. Такую не грех и…
– Закрой пасть! Орешек не для твоих зубов.
– Жаль зубки, не хотелось бы их поломать. Ну да нам хватает и тех плодов, где зубы без надобности.
– А пока что пойдем-ка к ним, такое событие должно сопровождаться нашим выходом.
И шуты, кривляясь и приплясывая, направились к двум дамам. Придворные со смехом посторонились, пропуская их. Гишар наигрывал на свирели веселый знакомый мотив, качая головой то влево, то вправо и звеня при этом бубенчиками; Тевенен исполнял немыслимый танец, высоко вскидывая короткие ноги в разноцветных лосиных панталонах в обтяжку. Двор, потешаясь над ними, дружно аплодировал в такт мелодии. Закончив ее, Гишар, склонившись, разведя руками и искоса глядя на дам, прочел короткий стишок:
Недавно жили при дворе две львицы,
Теперь живут две милые сестрицы.
И, растянув рот до ушей, вновь заиграл. Анна бросила ему золотой франк. Шут схватил его на лету и поклонился еще ниже. Тевенен покосился на его руку:
– Недурно, братец, ты заработал на двух строках. Мой мадригал, представь, удвоит это число, тем самым я рассчитываю заработать больше; но если тебе люб звон монеты, то мне милее будет дамский поцелуй. И вот моя работа:
Чем жить волками, лучше быть друзьями,
Чем хмурить лоб – засмейся иль запой.
Твой новый друг средь дам и меж князьями
Милее станет, чем любой другой.
Жанна рассмеялась и поцеловала шута, в свою очередь протянув ему золотой экю[47].
– Что, брат, – подмигнул Тевенен приятелю, – выиграл я баталию?
– Зато ты не умеешь играть на дудке, – был мгновенный ответ.
– Мне заменяет ее мой длинный язык, – отпарировал Тевенен.
Дамы вновь дружно зааплодировали.
Глава 8Коронация
Настал, наконец, долгожданный день, и регент с супругой отправились в Реймс на коронацию. Их сопровождали, оповещенные заранее, едва ли не все вельможи королевства и высокопоставленные духовные лица. Кортеж выглядел внушительно: здесь, помимо прочих, члены магистрата, многочисленная охрана, конные трубачи, герольды, пажи, дамы и кавалеры на покрытых золочеными попонами жеребцах. В экипаж с монаршей четой, украшенный позолоченной короной, впряжены шесть серых в яблоках и белых лошадей. Рядом с Карлом его друзья – кто-то в повозке, другие на лошадях.
– Не пойму, зачем экипаж? – недоумевал д’Оржемон, обращаясь к Дорману. – Карл поначалу хотел ехать верхом.
– Передумал. Причуда объяснима: напротив него – кто? Супруга и рядом Анна де Монгарден. Он рад видеть их вместе, кажется, еще больше, нежели они сами. Кроме того, Жанна пожелала показать всем, что графиня отныне – ее лучшая подруга и первая дама двора. Никто иной, кроме родственников, как ты сам понимаешь, не имеет права сидеть рядом с будущей королевой.
– Каких высот достигла сестра Гастона! Подумать только, совсем недавно она тайком пробиралась по ночному Парижу к часовне на улице Сент-Авуа.
– Я всегда знал, что эта дама не упустит своего. Не удивлюсь, если Жанна Бурбонская сделает ее герцогиней.
– И по праву: Анна совершила великий переворот. Настоящий дьявол в платье со шлейфом! Это она дала людям нового короля.
– Если уж быть точным, то эту честь вправе разделить с ней пастушка, которую нашел Гастон. Сей дуэт изменил историю Франции, и когда-нибудь о нем заговорят потомки; но нас к этому времени уже не будет на свете.
– Как же потомки узнают?..
– Им расскажет сын Гастона или его дочь: не исключено, что пастушка родит от него.
– Карл вручит ему жезл маршала, помяни мое слово!
Регент, налюбовавшись, в конце концов не усидел в экипаже, вскочил на коня.
18 мая Карл прибыл в Реймс, где короновались все французские короли, исключая трех[48]. И в этот же день к дворцу, где остановился двор, подлетел на взмыленной лошади посыльный в кольчуге поверх легких доспехов. Через минуту он предстал перед регентом.
– Сир, мы победили! Войско Карла Наваррского разбито два дня назад при Кошереле… так называется деревня у холма. И эту победу одержал Дюгеклен, тот, которого вы взяли на службу! Граф Осерский полностью доверил командование ему.
На мгновение все разговоры стихли. И тотчас зал взорвался ликованием, полетели в воздух шляпы, береты. Ведь сколько лет терпели одни поражения! Однако удивительно: вместо графа войско возглавил какой-то Дюгеклен, которого никто не знал…
Карл подошел, обнял посланца.
– Слава Богу! Господь не оставил нас и помог двуглавому орлу порвать золотые цепи[49]. Как это вышло?
– Так же, как и при Креси, но на этот раз в роли французов выступали англичане. Мы стали отходить, и они бросились на нас, как на легкую добычу. А ведь у них была выгодная позиция – на вершине холма. Тогда Бертран дал команду повернуться лицом к врагу. Мы выманили-таки их на ровное поле, встретили и всех порубили на куски. О, как они дрались, сир, наши рыцари! Вы бы видели! Пуатье звенел у них в ушах набатом, когда они работали мечами, не отступая ни на шаг. Рубили и кололи! Кололи и рубили! За англичанами потекли с холма и наваррцы, и вот тут вступила в бой конница Дюгеклена, которую он держал в засаде. Как ветер налетела она на правый фланг неприятеля и вмиг смяла его, а дальше принялась крушить врага. Он дрогнул и побежал. Мы не давали им уйти. Помню крики: «Бедье, гони тех, что слева! Круссоль, отсекай правый фланг, отсекай же!» И мы били и гнали врага! Это была уже не битва, а попросту избиение. Я никогда не видел, чтобы люди так зверели. Воины падали, тянули руки, моля о пощаде, но рыцари кололи и били по этим рукам, и они отлетали, громыхая красным железом…
– А капталь де Бюш?[50] Это он привел эскадру…
– Сдался в плен без лишнего геройства, не то и его бы, как остальных.
Вновь все зашумело, закипело вокруг гонца и регента. Восхваляли Карла, рыцарей и… никому не известного бретонца Дюгеклена, которому сей же миг предрекли звание маршала в армии короля. Аббат Ла Гранж стоял рядом с будущим монархом, у него дрожали губы, он не успевал моргать, прогоняя слезу.
– Сир, это первая наша победа за много лет!.. Да славен Господь…
И не выдержал: слеза выкатилась и поползла по щеке, за ней другая.
– Да, аббат, и пусть не мешкая звонят в колокола!
Они звонили и на другой день, но уже по случаю коронации. Все было пышно как никогда, блистало золотом и серебром. Похоже, не одни заговорщики рады были поменять короля. При огромном стечении народа и знати архиепископ Реймсский помазал Карла на царство священным миром. С этой минуты, отмеченный печатями Святого Духа, Карл, регент, под звуки труб и антифона, с золотой короной на голове, становился королем Франции и Божьим избранником. Вслед за ним архиепископ пальцами, смоченными в елее, начертил крест на груди Жанны. Теперь она – королева!
Как и полагалось в таких случаях, на площади перед дворцом устроили пир. Поставили столы, но мест для всех не хватало, пришлось прихватить часть близлежащей улицы. А для горожан выкатили из подвалов бочки вина; их ставили на всех площадях Реймса, и народ под перезвон колоколов возносил славу новому королю, который, «еще не будучи королем, уже одержал блестящую победу над проклятыми англичанами и наваррским выползнем».
Кумушкам, как и всюду, будь то город или деревня, тем для болтовни хватало. Неподалеку от рынка одна из них, видимо, побывавшая у собора, расхваливала супругу Карла:
– Королева-то новая