кои помогут изгнать хворь и даровать исцеление.
– Да ведь мальчик был здоров! – пробовал возразить Карл. – Но как только отняли у него питье, так недуг вернулся.
– То была лишь видимость здоровья, – невозмутимо отвечал Содон, – ибо дьяволу не надобна хилая душа. А хворь вернулась оттого, что Святой Дух повелел выйти из тела тьме чертей, уже поселившихся там. Идет борьба за душу раба Божьего, и Господь вкупе с Духом Святым непременно одержит победу над силами зла, кои таились в неведомом питье и в адской баночке, содержимым которой мазали тело ребенка. Посему спросить желаю: откуда взялись сии колдовские предметы? Как проникнуть они могли во дворец к ложу больного?
Лгать было опасно, а правду говорить нельзя. Не моргнув глазом, Жанна ответила:
– Я купила их на рынке у одной женщины. Она сказала, что это средство от лихорадки, и посоветовала готовить питье.
– Так, так, – колол инквизитор черными точками глаз. – И как же его готовить?
– Она дала мне пучок трав…
– Сатанинское! Ведьмино! – в исступлении замахал перед собой руками бесноватый монах. – Все, что взрастает из-под земли, суть грязно и греховно, ибо осквернено ногой человека, ступавшей неизвестно где, быть может даже, по ведьминым следам. И ваш ребенок, значит, пил настой из этих трав?! Теперь мне все ясно: он заколдован, на него навели порчу! Как же вы этого не поняли?
– Но это невозможно! – повторила Жанна. – Малыш всегда хорошо себя чувствовал, но, после того как питье вылили в отхожее место, а пучки трав и мазь бросили в огонь, ему стало плохо.
Но монах уже не слушал. Пасть продолжала исторгать зловоние:
– На каком рынке вы купили это бесовское зелье? Отвечайте мне как верная дочь католической церкви, словно вы на исповеди.
– У Малого моста, напротив собора Богоматери.
– Вы сами взяли или кто-то сделал это для вас?
– Сама.
– Негожее занятие для королев. Смогли бы вы узнать эту женщину, доведись вам снова там побывать?
– Нет; ее лица я толком не разглядела.
– Сможете ли вы совершить еще одну прогулку в то место?
– Зачем?
– Однажды появившись там, женщина эта появится и вновь. Не узнать ее вы не сможете: вам наверняка запомнилось место, где она стояла.
– На сей раз она может оказаться в другом месте.
– Повторяю, вы не сможете ее не узнать, ведь продает она, и это очевидно, все тот же товар. Вы должны пойти со мной и моими людьми, чтобы разыскать эту торговку.
Жанна вскипела:
– Что вы себе позволяете! Я миропомазанная государыня и не потерплю над собой приказного тона! А вы? Вы-то кто такой? По какому праву распоряжаетесь в моем доме?
– Жанна! – крикнул Карл.
И был прав. Ей следовало прикусить язычок. Инквизитор, посланный Святым престолом, являлся лицом, послушным одному лишь папе, поэтому не подчинялся ни местной духовной власти, ни светской, ни даже легатам. Жалоба его святейшеству неминуемо влекла за собой гнев последнего: Жанну могли, наложив епитимью, сослать в монастырь, а королю сосватали бы другую супругу. Тот же папа. Ссориться со Святым престолом никак нельзя: грозит отлучение! Нет страшнее беды для королевства. Для трона. Для короля и супруги, которую он так любил…
Карл бросил взгляд на монаха. Лицо того, вопреки ожиданиям, оставалось бесстрастным, словно Жанна всего лишь высказалась о погоде за окном. «Тот не затаит в душе столько обиды и зла, кто дает волю эмоциям, а не воспринимает оскорбление невозмутимо», – говорил Демокрит. Помня об этом, Карл, борясь с желанием взять за шиворот монаха и выдворить его, постарался несколько сгладить инцидент:
– Ее величество оказалась на том рынке совершенно случайно, в силу сложившихся обстоятельств; царственное положение не предусматривает миропомазанным особам посещать такие места, вы и сами это понимаете, святой отец. Далее. Неизвестно, придет ли вновь та женщина, а если так, то когда именно. Не станете же вы предлагать королеве ежедневно появляться на рынке. К тому же эта торговка может быть одета по-иному, нежели раньше, что весьма затруднит ее опознание. Вдобавок она может торговать чем угодно: сегодня это был настой, а завтра, к примеру, будет лук или яблоки, что не менее осложняет задачу. И наконец, последний довод против вашего предложения, которое вы, с позиции Церкви, позволили себе облечь в форму приказа: это могла быть женщина, впервые оказавшаяся в Париже. Словом, святой отец, нет никаких оснований устраивать ежедневные дежурства на рынке Палюс, тем более что вы собираетесь привлечь к этому делу ее величество королеву.
Содон не стал горячиться, это не принесло бы ему никаких выгод. Папа Урбан V по происхождению был француз, а он сам – итальянец, сын кровельщика. Вряд ли понтифик не примет сторону своего соотечественника. К тому же следует иметь в виду, что Урбан вовсе не собирался посылать в Париж инквизитора: этот регион не нуждался в таких мерах по борьбе с ересью и ведьмами. Но Содон продолжал донимать верховного пастыря настойчивыми просьбами, ссылаясь на то, что ему кажется подозрительной внезапная кончина короля Жана II, и он готов усмотреть в этом действие колдовства. Папе не было до этого дела; это был ученый муж, не фанатик, не злобного нрава, покровитель образования. Он основал университеты в Венгрии и в Польше, в Тулузе и в Монпелье и занимался больше науками, нежели делами религии. Но упрямый монах в конце концов донял его, и он позволил ему отправиться ко двору Карла V в целях искоренения ереси, коли это будет иметь место. Возможно, отыщутся ведьмы, которых надлежит отправить в Авиньон на святой суд, ибо светская власть в те времена не занималась судопроизводством в отношении ведьм, это практиковалось пока что только на юге Франции, в Швейцарии и в Северной Италии.
Взвесив все это, Содон милостиво кивнул:
– Хорошо, пусть вершится по воле светской власти, хотя ей надлежит подчиняться святой Церкви, которая с этого момента будет тщательно следить за тем, чтобы лечение наследника престола не проводилось колдовскими методами.
Тем и кончилось. А маленькому Жану с каждым днем становилось все хуже: он терял сознание, кашлял, его рвало с кровью. У постели стояло нечто вроде раки с мощами и постоянно дежурил монах, наблюдавший за тем, чтобы не нарушались предписания отца Содона. Сложив руки на груди и воздев очи к небу, монах безразлично бубнил молитвы.
Врачи сбились с ног. Карл пригрозил выгнать их из дворца, если мальчику не станет лучше, а если, упаси бог… Об этом даже страшно было подумать: король бросал недвусмысленный взгляд в сторону топора палача, изображенного на шпалерах. И больному тотчас прописали лекарство: десять лягушачьих лапок, пять только что вылупившихся из яиц цыплят и печень новорожденного ребенка сварить в большой кастрюле, бросить туда две горстки освященной осиновой коры, дать настояться и пить маленькими глотками после утренней, дневной и вечерней молитв. Если не будет улучшения, зарезать молодую свинью, собрать кровь, и пинту этой крови, после освящения ее в соборе Богоматери епископом, вылить в эту кастрюлю. Нашлось еще средство: трижды пропустить черную ленточку сквозь живую лягушку и повязать потом эту ленточку на шею больному. Помимо этого, один из врачей припомнил некий весьма действенный способ избавления от кашля и рвоты: из загривка осла (загривок этот похож на крест) надо выдрать несколько волосков, положить их между двумя ломтиками хлеба и дать пожевать больному. Побежали искать осла. Нашли. Выдрали. Дали. Малыш поперхнулся и едва не отдал богу душу в тот же миг. Посчитали, что это дьявол воспрепятствовал кресту, и повторили опыт, но теперь волоски прилепили к освященной облатке и заставили проглотить. Ребенок беспомощно раскрыл рот, выпучил глаза и, схватившись за горло и закашлявшись, упал со стула…
Глава 10Новое испытание
Людовик Анжуйский не страдал отсутствием аппетита, если говорить о тщеславии. Он всегда желал возвыситься, стать правой рукой короля, своего отца, а после его смерти – рукой брата. Ему было мало титулов, что он носил (графа Мэнского, герцога Анжуйского и сеньора де Гиза), и он не покидал двора, рассчитывая на новую подачку от Карла. Его супруга не отличалась жадностью в этом отношении и уговаривала мужа вернуться в Анжу и спокойно жить там, властвуя над подданными, творя сеньориальный суд и даже чеканя собственную монету. Но Людовик не торопился. Он наблюдал за бесплодными стараниями врачей, подсмеивался над глупыми монахами и терпеливо ждал неизбежного конца, который вот-вот должен был наступить. Одного из трех королевских врачей он хорошо знал; они познакомились давно, когда супруга внезапно слегла с простудой. И этот врач, самый толковый, надо сказать, из всей троицы сообщил Людовику по секрету, что его племяннику осталось уже недолго.
– Монахи и эти два олуха, мои коллеги, уверенно добьют его, – тихо сказал он своему «хозяину». Быстро оглядевшись, прибавил: – Я мог бы вылечить малыша, это несложно, у него лихорадка…
– Не стоит вмешиваться, пусть все идет своим чередом, – растянул губы в улыбке Людовик.
– Да мне и не дали бы, – возразил медик. – Они считают себя светилами, у них в роду герцоги и графы, а я всего лишь сын бедного портного. Мне заткнули бы рот – не они, так монахи со своими мощами и облатками. Додуматься ведь – пихать ребенку в рот ослиный волос!
Герцог Анжуйский сузил глаза:
– Коли так, как ты говоришь, то брат объявит меня наследником престола, ибо я – следующий, а детей у него больше нет. Жанна плодит одни трупы; на их костях я стану первым лицом при дворе после короля…
– А может быть, и самим королем, монсеньор?.. – вкрадчиво промолвил медик и вновь огляделся: – Карл, ваш брат, не крепкого здоровья; не любит воевать, мало двигается, плохо ест… Такие долго не живут.
– Тсс! – быстро приложил ему палец к губам Людовик. – Не надо много говорить, приятель, даже здесь. Делай свое дело… точнее, ничего не делай. Время все расставит по своим местам. А Карла не бойся: тебя я сумею защитить, а эти два осла пусть расплачиваются своими головами.