ает им сказки и легенды из книг, которых много в библиотеке. Брат и сестра, правда, уже умеют читать, но любят слушать, с интересом разглядывая миниатюры в рукописях.
– Как живет замок? – неожиданно спросил Гастон. – Все ли здесь ладно? Тебя никто не обижает, не пристает? Только скажи…
– Кому меня обижать, да и с какой стати? – пожала плечами Эльза. – Я никому не делаю ничего плохого. Я люблю всех обитателей замка; люблю лес, травы, цветы, веселое солнце и звонкие ручейки; люблю селян, которые едва ли не каждое утро привозят в замок овощи, фрукты и кое-какие изделия собственного производства. Мне нравится жить, Гастон, и жизнь платит мне тем же, лаская меня, храня, раскрывая свои тайны. Чем же я могу быть недовольна? Одно омрачает мои дни…
– Что же это? Или, быть может, кто?
– Я часто думаю о матушке Урсуле. Как она там без меня? Мы уже столько не виделись… Ах, Гастон, поедем как-нибудь, мне так не терпится ее обнять!
– Обязательно поедем, – прижал он ее к груди, – и, может быть, даже еще раньше, чем ты думаешь.
– Правда? Значит, графине снова понадобилась моя помощь?
– На этот раз в ней нуждается королева.
– Ее величество? Выходит, она знает обо мне?
– Сестра сказала ей, не утерпела; они ведь теперь близкие подруги.
– Но чем же я, бедная сирота, на этот раз смогу быть полезной ее величеству королеве? Кажется, я сделала уже все, что в моих силах.
– Жанну Бурбонскую беспокоит вопрос престолонаследия, или, выражаясь иначе, продолжения рода.
И Гастон рассказал все, о чем поведала ему сестра после памятной беседы с Жанной.
– Орлиный камень?.. – наморщила лоб Эльза и замолчала, недвижно глядя в одну точку на полу. Видимо, она пыталась что-то вспомнить, но память упорно не желала приходить на помощь. Между тем что-то подсказывало ей решение вопроса, но мгновенно исчезало, теряясь в лабиринте извилин мозга.
– Уверяют, это весьма надежное средство, – прибавил Гастон, сам не зная для чего.
Эльза подняла на него взгляд, в котором, как ему показалось, теплилась надежда.
– Я что-то слышала об этом, но никак не могу припомнить, где, когда…
– Пожалуйста, постарайся, любовь моя, прошу тебя! Ведь это так нужно нашей королеве! Она такая хорошая… вы непременно подружитесь. А когда она узнает, что ты сделала для нее… Да ты станешь богаче короля! Перед тобой будут срывать шляпы с голов!..
Эльза внезапно подняла руку. Гастон умолк.
– Отшельник! – обрадованно произнесла она. – Я вспомнила! Вот кто может помочь. – Она взяла его за руки. – Мать Урсула говорила мне… Однажды мы с ней даже ходили к нему в гости.
– Какой отшельник? Откуда?
– Он живет на взгорье, в пещере. Когда-то на этом месте стоял огромный утес, но его разбило молнией. Там нет и никогда не было людей, а после того как рухнула скала, это место стали считать едва ли не зараженным проказой, ибо это Бог низверг молнию с небес, дабы разрушить обиталище дьявола и его приспешников. А по вечерам… – Эльза кинула опасливый взгляд по сторонам и понизила голос, ставший чуть ли не таинственным: – …по вечерам на вершине обломка скалы появляется страшный зверь и долго стоит там, глядя вниз, на долину, где высматривает свою жертву. Глаза у него горят, словно два самоцвета, каждый величиной с тарелку, огромные уши стоят торчком, а из раскрытой пасти торчат два клыка, длинные, как лезвие меча. Люди за поллье обходят эту пустошь с холмом, ибо неведомый зверь, поговаривают, спускается даже днем, чтобы напиться крови и подарить сатане еще одну, не успевшую очиститься от грехов, душу.
Гастона передернуло: вот так местечко! Прямо ущелье дьявола! Да, но при чем же здесь…
– А отшельник? – пожелал он уточнить. – Ведь ты говорила о нем. Кто он и как туда попал?
– Не знаю. Матушка намекнула что-то на несчастную любовь. По-моему, какой-то монах. Он ничего не рассказывал о себе.
– И что же, он там живет? Ты видела его логово?
– Логово – дом дьявола, а он обыкновенный человек.
– И вы с Урсулой были у него в гостях?..
– Что ж такого, жилище как жилище.
– Пещера, хочешь ты сказать.
– Пещера тоже может служить жилищем.
– А чудовище с тарелками? Ведь оно живет там же.
– А-а, – засмеялась Эльза, – это всего-навсего большой пес, его зовут Бино.
– Но ведь ты говорила, что это громадный зверь, чуть ли не дракон с крыльями, и клыки у него…
Эльза махнула рукой:
– Людская молва. Человек глуп, суеверен и часто видит то, чего нет, но что его заставляют видеть. Стоит кому-либо, а особенно попу, указать на что-то как на творение дьявола, как человек торопится осенить себя крестом, а с легкой руки кумушек и юродивых начинает воображать невесть что. У страха глаза велики. Окажись на месте собаки обыкновенная кошка, да еще ночью, при свете луны, – человек станет уверять, что видел единорога с длинным хвостом, стоящим трубой чуть ли не до неба, и с огромными усами, с которых гроздьями свисают трупы грешников.
– Это верно, – усмехнулся Гастон. – Но как же ты не испугалась? Ведь это сейчас ты такая храбрая, а тогда?..
– Но я же ведьма, – не гасила улыбки Эльза, подвигаясь ближе и обнимая любимого за шею. – Или ты забыл? Так что мы оказались желанными гостями – я и матушка. Правда, путь туда и обратно пришлось совершить пешком: метла у старушки сломалась, а мою разгрызли мыши прямо посередине.
Гастон поцеловал ее.
– Ты все так же весела и остра на язычок, моя колдунья.
– Трудно жить на свете среди олухов и хамов.
– Бога, по всей видимости, такой двойной союз устраивает.
– Или тех, кто пользуется Его именем в своих целях, видя в подданном всего лишь тупоумного вола на пашне. Человек – слепое и глупое существо, не привык думать сам, за него это делают Церковь и власть. Неизвестно, какое из этих двух зол страшнее.
– С тобой нельзя говорить не думая. Наверное, потому ты мне и дорога.
– Меня хорошо понимают все, в ком Церковь не сумела убить разум. Сюда я отношу малых детей и Бино. Милый и умный пес; многим людям не мешало бы занять у него ума.
– Ты, значит, знакома с ним?
– Мы хорошие друзья.
– Но в гостях у отшельника, я полагаю, ты была уже давно. Вдруг пес успел тебя забыть? Тогда он порвет нас на куски.
– Конечно, мог и забыть. Но собаки – не люди, они умнее и добрее. Люди помнят лишь зло, собаки – и добро тоже. Собака – преданный друг, который не умеет изменять; человек в большинстве своем – дикая злобная тварь, двуликая, как Янус.
– Увы! – в глубине души не мог не согласиться с этим Гастон. – Много зла на земле.
– И исходит оно от человека. Много людей – вот корень зла. То не мои слова; так говорила святая Церковь еще в канун первого тысячелетия, предрекая бесчисленные войны и конец света. Так, кстати, говорит и отшельник.
– У него, как я понял, ты и собираешься спросить про орлиный камень? Но он может ничего о нем не знать.
– Знает; об этом упоминалось в их разговоре с матушкой. Беседа шла о том, что человек должен быть добрее и чище, и никакой бог не сделает этого лучше камня.
– Сестра говорила, его надо искать среди обломков скал, в пещерах.
– Она права: лучшего места не найти.
– Но где это? Далек ли путь к этой пещере?
– Это недалеко от деревни Бретиньи. Мы добирались туда два дня. Но путь окажется намного короче, если рядом с рыцарем его дама сердца, а с нею – верный паладин. Или я не права?
– Ты всегда права. Уверен даже, ты сможешь отыскать туда дорогу, которая, похоже, известна лишь совам и летучим мышам.
– И матери Урсуле. Она советовала запоминать путь – как знала, что мне это пригодится.
– Мы сегодня же соберемся в дорогу, Эльза, ни к чему тянуть. Путешествия – моя слабость.
– Повидайся с детьми, они скучают по твоим рассказам. Позже приду и я.
Дети обрадовались приезду дяди. Это внесло разнообразие в их будни: можно будет отправиться на охоту или к соседям, за пару лье отсюда; у них там неподалеку озеро, в котором полно карпов. И как же они были разочарованы, узнав, что дядя Гастон завтра покинет замок.
– Вам опять надо в Париж? – спросила Агнесса.
– Да, только оттуда мы повернем на юг. Не доезжая Бретиньи, где-то близ Сены есть развалины, в которых обитает нечистая сила; туда я и отправляюсь, чтобы повидаться с ней и побеседовать по душам.
– Вот бы и мне с вами, дядя! – выразил горячее желание Готье. – Ведь у меня есть меч… правда, маленький, но я уже умею драться.
– Уж не то ли это место, что зовется «Божьей карой»? – подала голос из угла кормилица, занятая вязанием. – Ведь вы, мессир, говорите о жилище отшельника? Слышала я о нем, да и многие знают. А нечистая сила там и вправду водится, отшельник этот дружен с нею, и вам, сеньор, лучше бы не ездить туда. Люди толкуют, проклятое это место.
– Кем же?
– Самим Богом! – И кормилица истово перекрестилась.
– Как же тогда может там жить человек?
– Не человек это, а сам сатана, и зверь с ним, чудище лесное, отродье дьявольское, – вот и живут вдвоем. Ну а Бог-то, знать, дозволил это, смилостивился, ведь сатана-то прежде тоже ангелом был и на небе обретался. Ну вот… по старой дружбе, что ли, Он ему и уступил эти руины.
– Откуда же они появились, Летгарда? Эльза говорила, молния ударила в скалу.
– Так молнию-то кто послал? Кто же, как не сам Господь! – Тут кормилица вновь осенила себя крестным знамением.
– Но ведь послал он ее на дьявола! Получается, убить хотел, да не вышло.
И Гастон поведал, о чем рассказала ему Эльза. Кормилица покачала головой:
– Так говорят нынче, сеньор, потому что никто не помнит, как оно было на самом деле, а кто и помнил, так тех всех поубивало либо померли от черной смерти. Была молния, только ударила не в дьявола.
– А в кого же?
– А вот послушайте. Случилось это уж более трех веков назад, еще при короле Гуго, том самом, что был первым из Капетингов. В том месте, о котором речь веду, высилась в те времена огромная гора, а в недрах той горы таилась глубокая темная пещера. Жили в ней двое молодых людей – парочка, стало быть. Девушка была дочерью одного знатного вельможи, а кавалер ее – рыцарь какой-то, не из местных. Отец этой девицы мечтал выдать ее замуж за богатого, а она-то возьми да и влюбись совсем не в того. Осерчал отец, ногами затопал, грозился проклясть непокорную дочь; вот тут-то она и сбежала из дому, ну и возлюбленный с нею. Так и стали жить вдвоем в этой пещере. Затем – отец ли упросил Бога покарать строптивую дочь либо тот сам так решил, – только однажды ночью во время грозы ударила молния в эту скалу, и развалилась она, рассыпалась камнями. А случилось это летом, в пятницу, в тот самый день, когда иудеи предали Христа, и был распят Он на кресте мученическом. В третий раз кормилица очертила в воздухе двуперстное знамение.