– Почему же именно в этот день? – спросил Гастон.
– А потому, сеньор, что рыцарь тот в безбожниках числился, насмехался над верой, над Священным Писанием. Не один он, много было таких, и всех рано ли, поздно ли покарал Господь десницею своею.
– Оставим это. Дальше-то что было?
– Что ж дальше? Обоих так и погребли под собой обломки. Пещера, однако, осталась нетронутой, да только не смогли они уж выйти оттуда, так и померли там без покаяния, без воздуха да без еды. Вот что бывает с теми, кто непочтительно отзывается о вере Христовой, кто богохульствует и смеется над тем, что каждому христианину дорого, ибо путь указует в царство Его.
– Да будет тебе, кормилица, – загалдели дети, с напряженным вниманием слушавшие легенду. – Что же дальше? С отшельником? Как он там появился?
– С тех пор, дети мои, в «Божьей каре» появляются привидения. Каждый год, в первую пятницу июля обходят холм этот два призрака в белых одеяниях – мужчина и женщина. Обойдут развалины кругом, вернутся на прежнее место и исчезнут. А по ночам свет исходит из пещеры и доносятся приглушенные стоны; то души влюбленных, не попав в чистилище, возвращаются в проклятую дыру. Что ж удивительного в том, что там поселился приспешник сатаны – так называют отшельника. Кто он и откуда взялся – никому не ведомо. Сказывают, монах. Только не монах это, а еретик и колдун, потому как знается с нечистой силой, принявшей облик невиданного животного. На голове у него, говорят, рога прямые да острые, сам стоит на четырех лапах с копытами каждая, а уж воет так, что и волков в округе не стало, разбежались со страху.
Гастон усмехнулся: чего только не выдумает человек, верящий в чудеса! Кормилица, кончив рассказ, остановила на нем взгляд.
– Зачем же вам-то, сеньор, понадобилось идти в это проклятое место? А-а, догадываюсь, хотите схватиться с драконом один на один? Только мой вам совет: оставьте это. Смертному ли сражаться с темными силами? Можно и голову сложить этак-то, а коли дьявол не убьет, так станете его слугой вечным: своей кровью подпишете с ним договор.
– Ты забываешь, матушка Летгарда, что я рыцарь, а стало быть, в силу данного мною обета должен совершать подвиги во имя справедливости и в защиту религии. Так мне ли, как рыцарю, бояться необычного зверя или губительного места, откуда путнику нет возврата? Я иду на бой с чудищем и на расправу со слугой дьявола, а на клинке меча моего выбиты два орла и надпись идет, не раз уже кровью врага обагренная: «Честь и победа!» А потому благослови меня на бой, добрая женщина, как благословляла сына своего, когда шел он на битву с врагом при Креси, где и сложил голову.
И Гастон преклонил колено.
Кормилица прослезилась. Потом трижды поцеловала рыцаря в лоб и дважды осенила крестиком, который сняла с шеи. Совершив обряд, снова тихонько уселась в углу, утирая слезы. Гастон поднялся:
– А еще, мать, я еду туда, чтобы добыть орлиный камень. Говорят, его только там и можно отыскать.
Кормилица задумалась, покивала седой головой и промолвила, неслышно вздохнув:
– Хороший камень, счастье приносит владельцу, свободу. Знать, орлы парят над теми руинами, должно быть, и гнездо у них на вершине. Только трудно будет найти такой камень, рыцарь. Но там, куда ты собираешься ехать, он есть, я слышала, да вот охотников нет. Ты, стало быть, вызвался. Удачи тебе, сынок! Поезжай и добудь его, для того и меч у тебя, дабы служил делу благому и стоял на страже святой веры Христовой. Дай поцелую тебя еще раз; вместо щита будет тебе поцелуй матери.
И вновь, сев и понурившись, уронила слезу.
Гастон вернулся к детям.
– Дядя, – взяла его за руку Агнесса, – а ты еще не говорил с Аселеном, чтобы он не приставал к Эльзе?
– Аселен? – с удивлением посмотрел на нее Гастон. – Кто это?
– Новый поваренок; управитель замка – его дядя.
– Он такой нахальный, – поддержал сестру Готье, – пристает ко всем женщинам, а за Эльзой прямо по пятам ходит. Она от него и так и этак, а он продолжает волочиться за ней.
– Волочиться? За Эльзой? – В глазах Гастона загорелись недобрые огоньки. – Поваренок по имени Аселен?
– Он даже сюда заходит, стоит и ухмыляется себе.
– Сюда?!
– Эльза прогоняет его, а он сидит и смотрит на нее. Они с кормилицей уже не раз выпроваживали его отсюда.
Летгарда поспешила прибавить:
– Она тут на прогулку отправилась, а этот прыщ – за ней. Уж не знаю, как там было, только вернулась она одна, а следом и он – с шишкой на лбу и лицо в крови. Видать, недурно она его отходила, помнить будет.
– Вот оно что! Ухажер, значит? Где искать его?
– Где же ему быть, как не у кастрюль?
Гастон, повернувшись, стремительно направился к двери.
– Дай ему хорошенько, дядя! – крикнул вдогонку Готье. – Поддай под зад!
– Пойдем посмотрим! – схватила его за руку сестра.
И они побежали вслед за дядей.
Кухонный персонал на миг онемел, застыв в забавных позах, точно заколдованный: рыцарь пришел к ним! Сам брат хозяйки замка!
Гастон оглядел их всех.
– Который тут Аселен?
И устремил взгляд на главного повара. Тот указал рукой. Гастон подошел, громыхая каблуками сапог, и, ухватив поваренка за ухо, от души крутанул рукой. Аселен вскрикнул от боли.
– Как ты смел, паршивец, домогаться Эльзы, гувернантки детей моей сестры? Кто тебе позволил? Знаешь, что я могу сделать с тобой за такие выходки?
– Ай-ай! – вопил поваренок, извиваясь ужом. – Пустите, мне больно!
– Будет еще больнее, когда я отрежу тебе ухо тупым ножом, а за ним и другое. Ты понял меня? Ты меня понял, селадон? – И Гастон снова крутнул ухо.
– Понял, понял! – зачастил незадачливый ловелас, тщетно пытаясь вырваться. – Да отпустите же меня, я больше не буду, клянусь чем угодно!
Гастон убрал руку.
– Упаси тебя бог забыть свою клятву, пройдоха; вслед за ушами полетит на сковороду и твой нос, а когда жаркое будет готово, я заставлю тебя его сожрать. Запомни это, молокосос!
Никто не шевельнулся. Так и стояли все, в страхе глазея, с раскрытыми ртами и тем, что у кого было в руках. Мельком глянув на них, Гастон направился к двери. Поваренок схватил со стола нож и кинулся следом, собираясь ударить в спину. Одна из женщин вскрикнула, выронив из рук сито. Взглянув на нее, рыцарь резко обернулся:
– Ах, шельма!
И наотмашь, тыльной стороной руки влепил неудачливому племяннику управляющего увесистую пощечину. Аселен от удара развернулся, выронив нож. Гастон, сожалея, что нет плетки, мигом выхватил меч и плашмя ударил по тому месту, куда и упал взгляд, – по заду. Обоюдоострое лезвие как бритвой вспороло штаны по ширине клинка.
– Ай!.. – в ужасе вскричал поваренок, схватившись ладонями за ягодицы.
Пальцы были в крови. Аселен заревел от отчаяния и боли и закрутился волчком, пытаясь разглядеть, что творилось у него ниже спины.
– Это тебе небольшой урок, дабы не забывал встречи со мной. Захочешь сесть – живо вспомнишь. А в следующий раз, если до тебя не дойдет, я не стану бить плашмя, я просто развалю тебя надвое, как колоду.
И, бросив меч в ножны, Гастон ушел.
Аселен, держась руками за ягодицы, со злостью поглядел ему вслед и сплюнул кровью:
– Проболталась-таки, негодная! Ну подожди, я тебе еще устрою…
– Остепенись! – зыкнул на него повар. – Как бы она тебе не устроила. Зря, что ли, люди говорят, церковники за ней гонялись? Ведьму усмотрели! А они, брат, такие, слуги сатаны: не успеешь глазом моргнуть, как она тебя в козла обратит либо лишит мужской силы.
– Ведьма, говоришь? – прошипел Аселен, зло поджав губы и криво усмехнувшись. – Ну так она поплатится за это… и за дружка своего тоже.
Глава 12В гостях у нечистой силы
Они тронулись в путь рано поутру с таким расчетом, чтобы к вечеру попасть в Париж. В город въехали уже в сумерках, через ворота Сент-Оноре. Гастону был хорошо известен постоялый двор на углу улицы Дешаржёр; там они и остановились. Оставалось еще время до тушения огней, и Эльзе захотелось немного побродить по улицам, поглазеть. Она давно не была в столице; все стало вдруг незнакомым, чужим, словно она никогда и не жила в Париже. Покосившиеся дома с коническими крышами, стрельчатые арки, подворотни, под закрытыми ставнями окнами грязь… Но долго ходить они не стали: вышли на улицу Феронри, направились вниз по Бурдонэ, через полторы сотни шагов снова повернули и оказались на улице Шап, в конце которой находился постоялый двор «Бедро красотки» с соответствующей вывеской. Эльза не выпускала руки спутника.
– В этом квартале я никогда не была и заблудилась бы одна. Как люди не плутают?
– Привыкли, – повел плечом Гастон. – Но чужаку, сама знаешь, приходится нелегко даже днем: поди узнай, на какой улице стоишь? Хорошо, если кто-то мелом написал на стене первого дома.
Утром – солнце давно выкатилось из-за далекого леса – они уже сидели в седлах. Маршрут предстоял немудреный: вниз по Сен-Дени до Большого Шатле, затем мост Менял (вновь отстроенный после пожара), Сите, улица Арфы и, от ворот Сен-Мишель, – по старой Орлеанской дороге. По расчетам Эльзы, если пустить лошадей галопом, затем близ деревни перейти на рысь, а дальше уже шагом – то к сумеркам они доберутся до цели. Так и сделали, минуя перелески, поля, речки. Гастон не переставал удивляться:
– Ей-богу, оставь меня здесь одного, и я пропаду. Еще хуже, чем в Париже. Как ты находишь верный путь?
– У меня хорошая память; достаточно было один раз увидеть. Но мы подъезжаем – смотри, вон оно, взгорье!
Они остановились. Перед ними – подножие громадного холма, окруженного дубовыми и смешанными перелесками; слева тянулся ряд корабельных сосен, справа – березовая роща, а высоко в небе парили, распластав огромные крылья, два орла. Едва заметная тропинка вела в сторону вершины, теряясь в зарослях вереска и дрока. Пологое подножие имело границу. Скопление всевозможных форм и размеров камней по окружности холма представляло собой своего рода кайму, разделяющую два мира: тот, что внизу, и другой – наверху. Один – земной мир, живой, пестреющий разноцветностью; другой – потусторонний, мертвый, являвший взору лишь угрюмые и темные обломки скалы. Но не только два мира разделял этот своеобразный ломаный пояс; отсюда холм круто уходил вверх; воображению представлялось, будто на вершине этого холма в незапамятные времена господствовал над окружающей местностью замок феодала, разрушенный в результате междоусобной войны.