И он вытянул руку в сторону Эльзы. Двое солдат бросились к ней, остальные навалились на ее спутника. Эльза сразу все поняла и была к этому готова; лук мигом оказался у нее в руке, и стрела поразила в грудь одного из воинов. В другого стрелять уже не было времени; он, даже не выхватив меча, летел на нее с сетью, раскинув ее по ширине рук. Эльза круто повернула коня и, бросив последний взгляд на Гастона, хотела уже мчаться обратно, надеясь увидеть Рено и позвать на помощь. Но дорогу преградил всадник с мечом, и она поскакала в другую сторону. Двое кинулись за ней.
Гастону пришлось туго: один справа, двое слева. Стали треугольником; настоящее окружение. Он взял в левую руку булаву. Верная подруга, сколько уже побед принесла она ему! Не подведи же и на этот раз, милая! И он стал защищаться. Однако стоять на одном месте было нельзя, приходилось бросать коня то в одну сторону, то в другую, дабы сбить противника с толку, не дать ему нанести удар. А они сыпались на него со всех сторон; всадники били по шлему, по корпусу, метили в руки, державшие оружие. Но удары были не сильными: трудно нападать, когда противник крутится волчком, ни секунды не стоя на месте. Для страдающей стороны верная тактика в таких случаях – описывать круги, с каждым разом делая их все больше. По крайней мере есть надежда, резко повернув коня, достать того, кто ближе всех. Гастон так и сделал, вспомнив уроки, которые давал ему при Пуатье один из ветеранов. Маневр оправдал себя: всадник не ожидал резкого поворота и не успел отразить удар; булава ударила его в висок, и он с разбитой головой упал на холку лошади. Но другой оказался проворным, и Гастон не успел увернуться: лезвие меча, летящее снизу вверх, распороло кольчугу на спине и сорвало с головы шлем. Гастон выругался: этого только недоставало! Теперь надо беречь спину и, главное, голову – самое уязвимое место. Но хорошо, руки целы, он боялся за них больше всего. Теперь надо снова нарезать круги, при этом гнать коня во всю прыть! Слава богу, у этих слуг церкви нет луков: спина впереди – удобная мишень. Но всадники не дали ему оторваться, поняв, чего он хочет. К ним присоединился монах, сменивший распятие на меч. Втроем они вновь окружили жертву, лишив ее маневра, не давая выбраться из этого своеобразного кольца.
Гастон начал уставать; но лошадь без устали кружилась на месте, словно понимая, что только это им с седоком и осталось, а он между тем, уже заметно обессилев, стал пропускать удары. Они не причиняли пока что серьезного вреда, но их становилось все больше, и кровь, предательница, уже вырвалась на свет божий и побежала по шее, по рукам. А всадник в каком-то тупом экстазе, уже плохо видя врагов, продолжал работать булавой, отбивая лезвия мечей, стараясь уберечь голову. Но ей уже досталось: из шрама на лбу упрямая алая струйка стала заливать один глаз.
По всей видимости, недолго уже оставалось до печального конца, если бы не случилось вдруг нечто непредвиденное. Огромное чудовище, черное, с подпалинами, в прыжке впилось острыми зубами в шею одного из врагов. Тот закричал, не понимая, в чем дело, а зверь рвал живую плоть, вцепившись мертвой хваткой. Брызнула кровь, солдат выронил меч, и оба, он и чудовище, свалились на землю. А на другого с обнаженным мечом в руке уже летел какой-то великан в куртке из воловьей кожи, без шлема, но со щитом. Недолго продолжалась схватка: с разрубленной головой всадник вскоре откинулся на круп коня и стал сваливаться, застряв ногами в стременах и беспомощно раскинув руки. Лошадь, обезумев, помчалась прочь, унося мертвеца, чертившего по земле руками и головой кровавые борозды. Последний оставшийся в живых круто повернул коня, собираясь дать шпоры, но Гастон догнал его и мечом рассек кольчугу на спине. Всадник (то был монах с распятием) вскрикнул, и тотчас на голову ему обрушилась булава. Он зашатался, но все еще пытался оказать сопротивление, машинально перехватив меч в левую руку. Но булава не успокоилась, ударила снова, и еще раз… Шлем еще чудом держался, но острые стальные перья уже прорубили его и окрасились кровью. Нового, последнего, удара не последовало. Как сноп, монах свалился с коня и забился в судорогах. Из-под шлема вместе с кровью потекли мозги.
И тут послышался торопливый конский топот. Гастон и Рено повернулись. К ним скакала Эльза, а за ней – двое, те самые. Бино, увидев их, вздыбив шерсть и не слушая хозяина, бросился им наперерез… Воистину, то был классический прыжок, которого не доводилось видеть ни одному смертному! Всадник в страхе выпучил глаза: что-то огромное, черное, гибкое, как пантера, летело прямо на него, рыча, брызгая кровавой слюной, с горящими в бешенстве глазами.
– Святой Боже! Черный дьявол!..
Он даже не взмахнул мечом, настолько был напуган. Опомнился, правда… И всего доли секунды не хватило ему. Повернул было на всем скаку коня, но не успел уйти. «Дьявол», как и в первый раз, вцепился в горло врагу. И такова была скорость и сила прыжка, что оба, зверь и человек, увлекаемый им, упали на землю. Второй преследователь, бросив сеть, кинулся удирать. Рено помчался за ним. Гастон увидел, как клинок, пропоров кольчугу, вошел в тело; вслед за этим слетела с плеч голова и покатилась по траве. Он помчался к тому, что упал первым, но вмешательство оказалось излишним: Бино хорошо знал свое дело, его острые клыки как иглы врезались в кольца кольчуги и рвали их одно за другим.
Гастон спешился. Бино все еще не выпускал горло врага, из которого тугими волнами била алая кровь. Подошел Рено, за ним Эльза; стояли втроем и молча смотрели на работу «черного дьявола». А он успокоился лишь тогда, когда кровь почти вся покинула тело. В руке мертвец держал бесполезный теперь уже нож, которым собирался прикончить пса. Но не успел.
– Бино!
Он оторвался наконец от трупа врага и, гордо подняв голову, повернул к людям окровавленную пасть. Отшельник кивнул ему. Пес хорошо понимал этот жест: хозяин был доволен. Вильнув хвостом и коротко пролаяв, Бино подошел и сел, умными глазами глядя поочередно на всех троих. И они, его друзья, за которых он готов был отдать жизнь, опустились на корточки, гладя и лаская его. Он смотрел на них, виляя хвостом и зорко поглядывая по сторонам, но не выражая бурной радости: это была его работа, мог ли он поступить иначе?
Рено взял булаву, повертел ее в руках, разглядывая.
– Неплохое оружие. Меч не столь скор на расправу. И ты хорошо им владеешь, рыцарь.
– Мне было пятнадцать лет, когда я впервые взял его в руки. Мой наставник дал мне его, он и учил владеть им обеими руками. С тех пор мы подружились. При хорошем ударе перья рвут кольчугу и могут пробить доспех.
– Кто они? – Отшельник указал на трупы. – Псы Содона?
– Без сомнения. Но как ты вовремя, Рено, ведь нас уже не видно было!
– Благодарите оба моего друга. Кажется, его назвали «черным дьяволом»? А теперь подумайте, что вам делать дальше. Содон этого так не оставит. Король, конечно, сделает вид, что согласен с ним; но монах будет добиваться своего. Черт его знает, как он вышел на ваш след…
– Это капеллан, больше некому. Поваренок не смог бы сесть в седло.
– Этот негодяй теперь ваш враг, и вам нельзя возвращаться в замок. Вполне возможно, вас обоих и там ждет засада. Но выход есть, и не один. Во-первых, Эльзе следует найти надежное убежище, а тебе – отправляться к королю: как-нибудь он сумеет защитить тебя.
– Куда же спрятать Эльзу, Рено?
– Я мог бы приютить ее у себя, но Содону известно мое жилище. Взять холм приступом вовсе нетрудно: против стрелы не устоять ни мне, ни Бино.
Эльза подошла.
– Я вернусь к матери Урсуле. Мы будем жить, как и раньше. Ни один человек не найдет меня там. Гастон… – Она взяла его за руку, заглянула в глаза. – Я сделала все, что могла, и не жду благодарности. Я стала для тебя опасной спутницей и не хочу осложнять тебе жизнь. Я вернусь туда, откуда пришла. А ты… ты, наверное, не найдешь меня уже. Но знай, что я тебя никогда не забуду, потому что люблю. Мне будет тяжело, бесспорно, но я буду не одна… со мной моя мать. Кому же за ней ухаживать, как не дочери?
Рено выразил несогласие:
– Как тебе не стыдно, Эльза! Ты думаешь только о себе. Ведь Гастон тоже любит, и ты разрываешь ему сердце. Хочешь ты этого или нет, но вам следует быть вместе. Он рыцарь, рожден воином, и у него есть дама сердца, которую он обязан защищать. Для чего ему тогда жить? Для того чтобы, как я и мне подобные, проливать кровь за королей, которые вырывают друг у друга из рук престол? Сколько их таких, глупо убитых, бесславно окончивших свои дни? Так пусть твой паладин хотя бы простится с тобой, когда уедет на войну, которую вновь затеют короли. А если он сложит голову на поле брани, то у тебя останется его сын, и ты ему расскажешь однажды, каким был его отец, павший как герой в своей последней битве.
Эльза, упав на грудь Гастону, заплакала. Он обнял ее:
– Мы не расстанемся. Как же мне потом отыскать тебя в дремучем лесу? Тебе хорошо, ты безошибочно находишь дорогу. А я?
Улыбаясь, она мокрыми глазами глядела на него.
– А матушка Урсула?..
– Ей придется подождать; вот разберемся с монахами, тогда уж отправимся к ней. Однако не раньше, чем кончится война в Нормандии; Карл Наваррский снова собирает войска.
– Но ведь ты не поедешь туда? Ты должен быть при государе.
– Я воин, мое место на боле битвы, а не у трона короля.
– Ты не хочешь отпускать меня… но куда же мне тогда деваться? Возвращаться в замок – прямиком угодить в волчью пасть.
– Ты укроешься в Париже у сапожника, мэтра Бофиса, близ часовни Сент-Авуа. Это всецело преданный нашему делу человек…
– Нашему делу?.. – В глазах Эльзы застыл вопрос. – Что это значит, объяснись.
Гастон размышлял. Сколько, в конце концов, можно скрывать правду? Когда-нибудь она все одно выплывет наружу. Не лучше ли сделать это сейчас, открывшись друзьям?.. Дружба предполагает полное доверие и никаких секретов. И разве выдаст твой друг тайну, которую ты поверил ему от чистого сердца? Тем более своей возлюбленной…