– Что это ты здесь делаешь, старуха? Люди в поле, а ты собираешь цветочки?
Глаза женщины недобро сверкнули; в межбровье пролегла складка. Так же неприветливо она ответила, одарив всадника холодным взглядом:
– Стара я уже для работы серпом. Или не видишь? Какой с меня толк на поле?
– А в мешке у тебя что? Ягоды? Так их уже нет, сошли давно.
– Тебе-то что за печаль? Спросить о чем хотел, так спрашивай. Что тебе до моего мешка?
– И то верно, – рассудил Аселен. – Ты в деревне живешь? Догадываюсь, недалеко отсюда, а здесь, поди, бываешь часто. Не встречала ли, случаем, одну женщину? Она в лесу живет – не молодая, но и не старая, лет этак тридцать; по слухам, знахарка.
Урсула насторожилась. Незнакомец ей сразу не понравился, его вопросы – еще больше. Она догадалась, кого он ищет, и сразу поняла: поиски эти не к добру. Как ответить, она пока не решила и на всякий случай спросила:
– Может, и видела. А тебе зачем?
– Ты скажи: встречала или нет? Если да, то уж, наверно, знаешь, где ее жилище. Покажи мне его, и этим окажешь услугу святой матери нашей – Церкви. Мало того, заслужишь одобрение местного священника, когда он увидит, как радеешь о чистой вере Христовой.
– А если не встречала?
– Тогда и говорить мне с тобой не о чем; сам найду еретичку и доставлю на церковный суд.
У Урсулы упало сердце. Вот оно, значит, что! Идет охота за ее дочерью, и этот молодой наглец оказался здесь вовсе не случайно. Охотники, видно, потеряли след, и один из них направился сюда, дабы разузнать, не вернулась ли Эльза домой. Стало быть, вынюхали-таки! Вот она, беда, откуда не ждали. Но ей уже ничего не страшно, жизнь прожита, а вот Эльза!.. Что она сделала плохого людям, отчего началась охота?.. Надо все разузнать, и немедленно, а потом принять решение, единственное и верное, которое подскажет ей сердце матери, над дочерью которой нависла темная туча. И она в свою очередь тоже принялась расспрашивать, в то же время поняв, что решение уже пришло – безжалостное и быстрое, как полет стрелы, который не изменит ничто.
– Видела я в лесу такую особу, о которой ты говоришь, всадник, – глухо промолвила она. – Невысока ростом, волосы у нее цвета дубовой коры, а глаза – серые с голубым…
– Да, да, именно так!
– Я знаю, где она живет, и могу тебе показать. Правду скажу, она мне тоже не нравится: злая, молчаливая, все шепчет что-то, а по ночам куда-то исчезает.
– Ага! – обрадовался Аселен. – Исчезает-таки! Я же говорил, что ведьма.
– Похоже, так, сынок, – прошамкала старуха, все больше темнея лицом. – Только что она натворила? Есть ли причина, чтобы я показала тебе ее нору?
– Еще бы! – вскричал Аселен и поведал, за что Эльзу преследует святая инквизиция, прибавив еще, что еретичку обвиняют также в том, что она отравила короля. Об этом сказал ему капеллан.
Урсула молчала. В голове у нее билась мысль: воздалось-таки по заслугам второму Валуа, и убила его Эльза!.. Ай да девчонка, сумела все же! А этот молодой охотник, бесспорно, имеет намерение отомстить и этим, быть может, заслужить похвалу…
Теперь она знала все. Оставалось приступить к исполнению приговора, который она вынесла несколько минут назад. Этот злоумышленник пришел за жизнью ее дочери, и он не оставил ее матери выбора… Она посмотрела на него долгим взглядом и коротко бросила:
– Идем.
– Куда? – не понял Аселен.
– Я покажу тебе ее логово. Говоришь, ее уже дважды пытались схватить, но ей удалось уйти? Значит, она дома: город стал опасен для нее.
И Урсула углубилась в лес. Всадник последовал за ней. Но недолго проехал, пришлось спешиться: ветки били по лицу.
Они шли молча. Куда? Об этом знала только эта старая женщина. Она уверенно, не глядя по сторонам, шагала одной ей известной дорогой; ее спутник не переставал удивляться: как она находит путь, если не видно ни одной тропки? И вообще, куда это они? Если к ведьме, то старуха, по всему видно, хорошо с ней знакома, коли безошибочно выбирает направление. На его вопрос она ответила:
– Я одинока и тоже живу в лесу. Мимо моего дома нам не пройти. Как же мне не знать дорогу?
– А у тебя есть вода? Хочется пить.
Глаза старухи вновь блеснули недобрым огоньком. Помедлив, она проговорила:
– У меня есть хорошая вода. Тебе понравится.
– Скорей бы уж дойти.
Неожиданно она остановилась. Она специально вышла к этому месту. Здесь, меж двух елей, прятались в траве кустики с замысловато изрезанными листьями – те самые, которые когда-то так понравились Эльзе, но мгновенно вызвали у нее страх…
Спутник глядел на Урсулу и не понимал. Странная какая-то старуха: уставилась в землю и стоит молча. Что она увидела там, меж елей? А она тем временем обратила к нему лицо, являвшее само добродушие.
– Раз уж мы здесь… Видишь эти листочки?
Аселен посмотрел, куда она указывала рукой.
– Конечно. И что же?
– Кто сорвет их и разотрет в пальцах, силу будет иметь великую и неугасаемую…
Он пожал плечами:
– Да я и так не слаб.
– О другой силе говорю, о мужской. Женщинам, как известно, всегда мало, а мужчина очень скоро слабеет. Потри и понюхай – долго не ослабнешь. В карман возьми про запас…
Аселен с готовностью склонился, сорвал лист, другой, долго тер в ладонях, разминая в кашицу, потом стал нюхать.
– Нравится? – пытливо смотрела она на него.
– Не знаю. Нет запаха.
– Зато есть толк. Идем дальше.
– Далеко еще?
– Недолго уже.
Они возобновили путь. Старуха опять молчала, опустив голову. Шагала размеренно, тыча клюкой в траву, а губы шептали:
– Пора бы уже… Но молодой, сильный… Да и сентябрь, не июль – сок слабее…
Словно в подтверждение ее слов, Аселен бодро шагал рядом, полный надежд. И вдруг перед глазами поплыли круги, его качнуло. Недоумевая, он остановился. Тошнота подступила к горлу, но внезапно отпустила. Он поглядел на старуху.
– Что это?.. Как будто плохо мне.
Она успокоила, улыбаясь:
– Долго не ел, хочешь пить, вот и причина. Да и в лес попал, догадываюсь, впервые, а воздух его пьянит, так и валит с ног.
Аселен бледнел на глазах, дыхание становилось частым, трудным.
– Да долго ли еще до твоего дома? Скорее бы уж… Во рту горит, воды бы…
– Скоро уже. Вон, видишь, изба? Мой дом. А ее…
– С ней потом… Плохо мне… Полежать бы…
– Еще немного, сотню шагов; там и полежишь.
– Пить…
Кое-как они дошли. Аселен уже еле держался на ногах. Урсула молча наблюдала за ним. Все так, как и должно быть. Но это еще долго, а она не хотела ждать. К ней в дом пришел враг, и уйти отсюда живым он не должен. Что делать дальше, она знала. И она торопилась. Скорее… Смотреть на него нет сил; любоваться будут волки.
– Сюда, сынок. – Рукой она указала на охапку сена в углу. – Ложись, устал ты…
Аселен снопом повалился на пол.
– Ты обещала воды…
– Потерпи немного. Лихорадка у тебя; вода не поможет. Есть у меня снадобье…
– Давай скорее!
Ему все тяжелее становилось дышать. Он распахнул ворот куртки. Взгляд беспокойно бегал по потолку, цеплялся за стол, кровать неподалеку, за очаг, где старуха колдовала над мисками и горшками. А она тем временем сняла крышку с кастрюли, зачерпнула ковшом густую темно-коричневую массу, вылила ее в миску с водой, стала помешивать деревянной ложкой, что-то одновременно подсыпая. В кастрюле этой она держала отвар. Он убивал, но он же и лечил. Тряпицей, смоченной в нем, она мазала ноги, чтобы не ныли по ночам, и шею, чтобы не болела и голова поворачивалась без боли. Это был тот самый отвар, которым Эльза пропитала тунику, но там концентрация яда была мала, здесь – максимальна. Тряпицу эту Урсула частично обезвреживала противоядием. Средство действовало, снимая любую боль, возвращая желание жить; но, попадая внутрь, оно убивало все живое, исключая крупного зверя…
Она вылила из миски в тот же ковш, бросила подсластитель. Не понимая, что она делает, Аселен смотрел на нее и жалобно стонал, прося пить. Она подала ему ковш. Он жадно приник к нему губами…
Она ждала. Это должно подействовать быстро, она знала; у того, кто лежит на полу, не оставалось даже минуты, чтобы помолиться, попросить Бога забрать к себе его душу. Вот и хорошо: гость – добыча дьявола, достаться должна ему. Она хотела отвернуться, но не смогла пересилить в себе желание увидеть чудовищный оскал смерти, пусть даже она вошла в ее дом. Как вошла, так и выйдет. А зрелище, которого ждала старуха, лишний раз даст доказательство ее правоты, конца, отмеренного ею в вихре времени…
И он наступил в строго установленный ею час. Аселен протянул руку с ковшом и вдруг замер, выронив ковш и вытаращив глаза. Шарф съехал, и он увидел косой шрам на шее у старухи!.. А ведь он знал, ему рассказывала посудомойка, уверяя, правда, что старуха та давно мертва.
– Резаная Шея!..
То были его последние слова. Он задрожал, забился в судорогах и, уставившись на старуху, резко приподнялся; руки потянулись к горлу, стали царапать его, рот широко раскрылся, язык вывалился. Он хотел еще что-то сказать, по всему видно, даже закричать, но не смог: жизнь уже покидала тело, оставив ему всего несколько секунд для того, чтобы конвульсивно забиться ногам, стуча пятками по полу. Миг – и секунды эти истекли. Ноги успокоились навсегда, а тело бессильно упало. Одна за другой, как отсеченные от дерева ветви, отвалились от горла руки и попа́дали на пол, белые, безжизненные. Таким же было и лицо, лишившееся притока крови, умершей на полпути, точно магма, что стекает по склону горы и застывает на нем.
Урсула молча смотрела и мелко кивала, отвечая собственным мыслям: она не ошиблась, все произошло именно так, как и говорил об этом некогда живший с нею парижский палач. Лицо белее мела, широко раскрытый рот, остекленевшие глаза…
Неторопливо и спокойно, словно выполняла повседневную работу, Урсула взяла веревку, пропустила ее под мышками у трупа, связала узлом у подбородка и открыла дверь. Лес глядел на нее, ожидая, что она предпримет дальше. Он готов был ко всему – не первый мертвец упокоится в его недрах и не последний. Но когда увидел, как старуха выходит из дома и волочет за собой на веревках тело, – застыл, пораженный, но готовый исполнить все, что ни пожелает та, которая любила его одного. А она тем временем, перебросив обе веревки через плечо, согнувшись, медленно побрела в чащу. Куда – знали только лес и она, часть его самого, сросшаяся с ним. Тяжело было тащить, но лес не знал, чем помочь, и лишь наблюдал, как чертят по тропинке, ведущей к источнику, две пятки, рыхля землю. Не доходя до родника, Урсула свернула с тропинки и, не отдохнув, пошла дальше – все так же не спеша, буднично, точно волокла за собой дрова. Дорогу ей вскоре преградил овраг – глубокий, с отвесным склоном. Здесь и настал конец пути. Отвязав веревку, Урсула за ноги подтащила труп и сбросила его в пропасть. Он полетел по камням и песку, невообразимо кувыркаясь, и застыл внизу, наткнувшись на кочку.