Тевенен, ликуя, побежал выполнять поручение.
Через некоторое время, согласно повелению королевы, заверенному хранителем государственной печати Гийомом де Дорманом, у дома Тюделя уже стояла дюжина солдат, имевших приказ взломать двери в случае неподчинения. Тюдель знал об этом. У него не было иного выхода. Догадка Тевенена подтвердилась: Эльза сидела в темном подвале, в холоде, в обществе крыс и мышей. Ее почти не кормили и не поили, пытаясь сломить сопротивление. Слава богу, до пыток пока не дошло. Начальник королевской стражи Эсташ де Каюзак приказал вывести пленницу из подвала. Содон воспротивился, угрожая папой, отлучением, карой небесной. Он инквизитор, все подчиняются ему, никто не имеет права ему приказывать. Каюзак усмехнулся:
– Убрать с дороги попа! Лезьте в подвал. Монахов в случае неповиновения взять под арест. Таков приказ короля!
Содон на миг растерялся. Потом снова попробовал возразить, ссылаясь на папский гнев. Но Каюзак был неумолим:
– Я служу королю! Если я буду служить вам, святой отец, то буду выполнять ваши указания, а пока приказывать мне имеет право лишь мой господин, король Франции. Вы подчиняетесь папе, но не повинуетесь королю; я же – наоборот.
– Но короля нет в Париже, он у Святого престола, и неизвестно еще, какое распоряжение поступит из Авиньона.
– В отсутствие монарха мне может приказать лишь его супруга. Именно этот приказ я сейчас и выполняю. А если вы, святой отец, вздумаете не подчиниться, я арестую вас именем королевы, и вы будете отвечать перед нею и парламентом города Парижа. В скором времени вы ответите за то, что позволили себе, не имея на то согласия августейших особ, заточить в подземелье без достаточных к тому оснований подданную его величества короля Франции.
Эльзу вывели. Содон, скрипя зубами, молчал. Наконец нашелся:
– Она еретичка! Я докажу это!
– Едва ли. Единственный свидетель, насколько мне известно, исчез, а потому правду установит Божий суд.
И капитан дал знак трогаться в обратный путь. Содон, сжав пальцы в кулаки, в бессилии глядел солдатам вслед.
Глава 23Судебный поединок
Париж бурлил, шумел, словно Карл Наваррский вновь стоял с войском под стенами города. Событие неординарное: монах нашел еретичку! Но так ли, нет ли? Не ошибся ли он? Решит Божий суд[67]. Победит рыцарь Ги де Тюдель – женщину отдадут Содону, и тот сожжет ее на костре; победит Гастон де Ла Ривьер – она будет оправдана, то есть невиновна в том, в чем обвиняет ее инквизитор; стало быть, так угодно Богу, а потому нет речи о вероотступничестве. И вновь, как и всегда, судачили на улицах, рынках и площадях парижские кумушки. О, этим дай только языком почесать.
– Слыхали? – вещала самая бойкая. – Говорят, шайку еретиков накрыли, человек двадцать, а атаманом у них ведьма; живет в лесу, на дереве, там и спит, а ночью садится верхом на палку и улетает на бал к сатане. Там их жуть сколько, ведьм этих, и все голые ходят.
Другая живо вторила ей:
– А потом она подговорила дьявола, тот обернулся женщиной да и залез в постель к самому Содону. Теперь Бог укажет, дьявол то был или эта ведьма.
– Да нет же, перестаньте молоть чепуху, – возразила третья соседка. – Суд-то для чего? Содон поймал женщину, вот и надо выяснить, еретичка она или нет.
– Ему все едино, – поддакнула другая, – он выслуживается перед старшими. Он и свинью готов в костер бросить, если при ней скажут, что бедность – это зло, а не добро, а она согласно хрюкнет в ответ. Еретичка… Откуда ей взяться в Париже? Пусть ищут в Лангедоке.
– А женщина та, говорят, красивая. Да беда ее в том, что молиться призывала не только в церкви, а где угодно, даже в стойле.
– Дурак этот Содон: зачем сжигать такое добро, если от него можно пользу поиметь? Постель-то его, поди, холодная.
И кумушки хохотали, хватаясь за бока.
Париж ждал зрелища. Предшествовала событию следующая сцена, произошедшая в одном из залов нового дворца, где собрался к тому времени весь двор. Вошел легат, предстал перед королевой и во всеуслышание заявил:
– Государыня, я утверждаю, что графиня де Монгарден нанесла мне обиду, обозвав лжецом и вероломным существом, когда я собирался приступить к допросу некой особы, уличенной в еретических высказываниях. Глубоко оскорбленный, а также возмущенный вмешательством светского лица в дела святого трибунала, я требую поединка, в ходе которого будет доказана правота либо оной графини, утверждающей, что ересь в данном случае не имеет места, либо моя. Как лицо духовное, я выставляю за себя бойца. Если не найдется никого, готового биться с ним насмерть, то это будет означать, что Бог отвернулся от упомянутой еретички, и она поступает в полное мое распоряжение без права вмешательства в дальнейшее светских властей. Кроме того, графиня де Монгарден должна будет публично принести свои извинения за нанесенные мне, а в моем лице и самой святой Церкви, оскорбления.
И Содон, согласно обычаю, бросил перчатку в знак вызова. Анна шагнула было вперед, но Гастон отстранил ее рукой, поднял перчатку и взамен положил свою, которую Тюдель, как и полагалось в таких случаях, поднял.
– Я принимаю твой вызов, монах, – объявил Гастон, – и готов выступить с оружием в руках за правое дело, которое защищает графиня Анна де Монгарден. Я согласен на любые условия поединка; конным ли, пешим, на копьях, мечах или секирах я готов защитить честь и доброе имя вышеупомянутой дамы. В том даю мое рыцарское слово ее величеству королеве Франции, от которой мы будем ждать согласия на бой.
Жанна торцом скипетра ударила о подлокотник трона:
– Королева дает согласие на встречу! И да укажет Бог на виновного, коему надлежит умереть. Что касается условий, то их объявит маршал королевского войска, сир Рено де Брезе.
Рено вышел вперед и громко произнес:
– Поединок состоится через три дня, ближе к полудню, на улице Святого Антуана, меж старыми воротами и домом аббата Тирона. Оружие: копье, меч. Помимо этого, рыцарь Ги де Тюдель будет вооружен секирой; рыцарь Гастон де Ла Ривьер – булавой. Это всё. И да воздаст Отец Небесный неправому за оговор!
Тюдель жил на улице Мортельри, напротив особняка аббата Барбо. В назначенный день он выехал из дома уже вооруженный, в доспехах, с поднятым забралом[68]. Перед ним несли щит, меч и секиру. В доказательство своей правоты он держал в руке распятие и хоругвь с изображением Христа и Девы Марии. Примерно в это же время у перекрестка с улицей Сен-Поль в сопровождении пажей и оруженосцев показался Гастон; те же хоругви с Господом и святыми, то же вооружение, но вместо секиры булава.
Ристалище было огорожено деревянным барьером, тянувшимся в длину с запада на восток от полуразрушенной башни древних ворот Бодуайе до стен тюрьмы и от последнего дома на улице Бар до углового дома улицы Жоффруа Ланье. С севера на юг барьер перегораживал в обоих концах улицу Сент-Антуан. Около полудня сюда валом повалил народ, жадный до всякого рода зрелищ, особенно до таких редких. Для них, простых горожан, поставили скамьи, которые годились лишь на то, чтобы на них стоять, опершись на стены домов. Ниже, у барьера в пять футов высотой, тянулся первый ряд зрителей. Холод не слишком донимал, и все же люди одевались словно лютовал январь: не одну минуту и не пять предстояло дожидаться боя. Разумеется, мест для всех не хватало, и люди глядели из окон, с балконов, крыш, гроздьями висели на деревьях.
До прибытия обоих рыцарей герольд подъехал верхом к воротам ристалища напротив госпиталя Сен-Жерве и громко объявил, после того как смолкли трубачи:
– Теперь слушайте все, сеньоры, рыцари и жители города Парижа, что повелевает наш государь, а в его отсутствие – супруга его, королева Франции. Пусть каждый будет без оружия и без брони, какою бы она ни была, исключая стражу и иных, коим сие положено. Государыня наша запрещает любому восседать на лошади из опасения потерять ее; те же, кто введет на поле бойцов, у ворот должны сойти с коней и немедля отослать их. Запрещается, кроме того, кому бы то ни было говорить, кричать, подавать знаки, кашлять и тому подобное; все это – под страхом лишиться жизни и имущества.
Первым, как и надлежало по правилам, явился Тюдель; за ним Гастон. Тот, кто не являлся, считался побежденным. У ворот Тюдель обратился к маршалу ристалища Жану де Вьенну:
– Досточтимый сеньор, по повелению нашего государя, а в отсутствие оного[69]…
За ним – Ла Ривьер с той же формулировкой. После этого оба противника въехали на ристалище и, подняв забрало, встали напротив королевской ложи. Вслед за этим вновь полилась речь одного, затем другого[70]. После окончания монолога оба рыцаря подали маршалу бумаги, содержащие только что произнесенный текст. Едва де Вьенн их принял, как герольд вторично огласил уже им сказанное. Потом Тюдель встал на колени перед богато убранным столом, заменявшим алтарь; на столе – подушка с распятием и служебник, тут же священник со словами:
– Итак, рыцарь, вызвавший, вы видите здесь доподлинное воспоминание Спасителя нашего, Бога истинного, Иисуса Христа[71]…
Затем маршал взял Тюделя за обе руки (в перчатках), правую руку положил на распятие, а левую – на служебник, открытый на каноне, который начинался словами «Te igitur», и предложил ему произнести следующую клятву:
– Я, такой-то… во имя Спасителя Иисуса… клянусь, что я[72]…
Повторив все это, Тюдель вернулся в свою палатку (по правую сторону королевской ложи). Вслед за ним почти такую же клятву произнес Гастон, после чего также был уведен в свою палатку (по левую сторону). Затем обоих противников заставили произносить клятву вместе, для этого их вывели из палаток и в сопровождении стражи медленно подвели к алтарю. Здесь оба встали на колени перед распятием; маршал снял перчатки с правой руки каждого и положил их по обе стороны распятия. Священник вновь затянул нудную песню о страданиях Христа