[73]…
А люди переминались с ноги на ногу, замерзали. Но конец церемонии еще не скоро. Маршал спросил Тюделя:
– Хотите ли вы присягнуть, как вызывающий?
Тюдель совсем закоченел, ему было уже все равно. Он дал согласие, и маршал заставил его, а за ним и Гастона вновь повторить клятву с добавлением: «Клянусь раем, душой, жизнью и честью, что дело мое святое и правое». Священник поднес распятие к губам того и другого. Оба приложились, встали с колен и вернулись в палатки. Священник удалился с распятием и служебником, а герольд в третий раз прокричал то же самое…
Воцарилось молчание. Все ждали. Кто-то из зрителей уже уходил, вконец окоченев… Но вот на середину ристалища вышел герольд и выкрикнул три раза:
– Исполняйте ваши обязанности!
Тут оба противника, сняв прежние шлемы и надев салады, наконец-то выехали друг против друга. Затем маршал, держа в руке перчатку, трижды прокричал:
– Начинайте!
Потом бросил перчатку, и битва началась[74].
Стычка вышла столь сильной, что оба копья, ударив каждое в щит противника, разлетелись вдребезги. Всадники, оставшись в седлах, вихрем промчались мимо друг друга. На турнирном поединке каждому в таких случаях давали новое копье, и так до трех раз. Судебный поединок такого не предусматривал, поэтому оба бойца, развернувшись, обнажили мечи. Количество ударов, как на турнире, не ограничивалось; бой шел до победы одного из участников.
Они бились яростно, со злостью, не слезая с коней. Звенела сталь, отскакивали, порою скользя, клинки от щитов; мялись доспехи, тупились мечи, ударяя в наручи и набедренники. Щит у Гастона неожиданно дал трещину, и он едва успевал поворачивать его, чтобы клинок противника не угодил в расщелину и щит не раскололся пополам. В то же время он выжидал момента для нанесения удара по шлему: сплющится железо, и исчезнет прорезь для глаз, во всяком случае для одного. Хорошо бы попасть острием в щель: с силой повернув рукоять, можно сорвать шлем с головы. Но тот надежно крепился к наспиннику и оплечьям. Метя в узлы крепления, Гастон пропустил скользящий удар в грудь; железо погнулось и уперлось в ребро. Чуть сильнее – и лезвие распороло бы нагрудник. Выпрямляясь, Тюдель замешкался, и меч разрубил ему крепление слева. Оставалось нанести удар именно с этой стороны, причем не прямой, а боковой, наотмашь, во всю ширину руки. Гастон понял это, но противник был начеку и поднял щит выше. Теперь его не достать ни с той ни с другой стороны. Хорошо бы выбить щит или расколоть, но как? Только Гастон успел об этом подумать, как увидел опасность; не закройся он – пропустит удар! И меч уже падал, сделав почти полный оборот; неотразимо и точно летело лезвие в цель – в левое плечо. Последствия могли оказаться роковыми: щит не выдержал бы, а без него – верная гибель. Все же Гастон отразил удар. Однако враг его перехитрил. Сильный замах должен встретить столь же сильный отпор. Видя состояние щита противника, Тюдель понял, что тому ничего не остается, как уповать лишь на меч. И не ошибся. Но клинки не скрестились: меч Тюделя на удивление проворно вильнул в сторону. Не встретив сопротивления, лезвие по инерции просвистело мимо, и всадник уже не в силах был его остановить. Удобный момент! Казалось, Тюдель мгновенно использует такую возможность, но для этого требовалось выпрямиться и вновь взмахнуть мечом, а времени на это не было. Единственное, что он успел – полоснуть лезвием в том месте, где у лошади подпруга. Маневр удался: подпруга лопнула, и всадник, увлекаемый полетом собственного меча, свалился на землю.
Правилами судебного поединка того времени дозволялось конному нападать на пешего, пусть даже тот без оружия. И Тюдель вновь устремился на поверженного противника. Но Гастон увернулся и как можно скорее постарался подняться: повторить уловку вряд ли удастся. А Тюдель уже снова мчался, занеся смертоносный клинок над головой. Краем глаза Гастон увидел свой меч в шести-семи футах. Не достать… он просто не успеет. Но он был на ногах, а это само по себе кое-что да значило. И он вновь увернулся от рубящего удара. И тут Тюдель допустил ошибку. Ему бы проскочить футов тридцать – сорок, после чего возобновить нападение, а он резко осадил коня, собираясь развернуться на месте для новой атаки. Его подвела спешка. Этим и воспользовался Гастон. Тюдель как раз повернул голову влево, собираясь туда же направить коня. Секунда! Всего одна, какой-то миг! И его хватило Гастону, чтобы вцепиться в правую ногу всадника и, отбросив стремя, резко потянуть на себя. Не выйдет – спешно отскочить в сторону, иначе враг отсечет руку. Но… вышло! Не успев взмахнуть мечом, Тюдель грохнулся оземь, причем неудачно, вниз головой. Результат такого падения оказался плачевным: шлем смялся, точно по нему от души хватили дубиной; как следствие – смотровой щели не стало. Тюдель растерялся: он ничего не видит. Он ослеп! Но противник близко, и у него в руках меч. Нельзя медлить, ведь шлем, похоже, так просто не снять! И он принялся клинком молотить воздух перед собой, потом вокруг себя и снова лишь впереди. Одновременно он попытался снять шлем левой рукой, но она была так плотно привязана к щиту, что он только вывихнул локтевой сустав. Оставалось махать мечом, тратя силы впустую. А Гастон стоял в нескольких шагах и спокойно смотрел, держа в руке оружие и экономя силы.
Зрители замерли. Прекратилось всякое движение на королевских трибунах, слева и справа от них, где находилась знать. Казалось, люди даже дышать перестали. Словно вымерло все вокруг, живыми оставались только глаза, наблюдавшие за этим удивительным боем. И у всех вертелся на языке один возглас: «Что же он не бьет того, кто машет слепо мечом? Ведь это так просто – подкрасться, улучив момент, и всадить клинок под нагрудник, под ребро!»
Но Гастон не желал такой легкой победы. Он направился к лошадям, которых держали в поводу судебные стражники, взял секиру и булаву и вернулся на место. Тюдель все махал, уже устав, ревя от злости. Ему никак не удавалось избавиться от шлема, сколько бы он ни тряс головой и ни пытался помочь себе плечами. Гастон решил прийти ему на выручку и широко взмахнул мечом. Клинки скрестились. И столь велика была сила удара отдохнувшего бойца, что меч вылетел из ослабевшей руки Тюделя и шлепнулся на землю шагах в десяти от него. На мгновение Тюдель опешил, потом свободной рукой быстро сорвал с себя шлем, у которого давно уже лопнули ремешки. То, что он увидел, привело его в смятение. Напротив него, всего в трех шагах стоял с мечом в руке его противник. У его ног лежали секира и булава.
Тюдель тяжело дышал. Он не понимал. Враг имел полное право прикончить его, хотя и безоружного, правила судебного поединка допускали это. Вместо этого Гастон отбросил меч и взял в руки булаву. Он желал биться на равных. В тот же миг секира полетела под ноги Тюделю. Тот, возблагодарив небо за то, что оно столь милостиво к нему, схватив оружие, бросился на противника. Но он устал: удары были редкими и слабыми, часто впустую рубили воздух. И он чувствовал, что бой идет к развязке: булава, как заговоренная, раз за разом била его своими шестью перьями, превращая доспехи в бесформенную груду железа. Вот слетели наручи с правой руки – искореженные, все в дырах, следом почти свалились наплечники – один, за ним другой. И вновь летят перья, на этот раз цель у них – голова. Отбить секирой Тюдель не смог, рука уже почти не двигалась; зато крепкой оставалась еще та, что держала щит. В него и ударила булава… и застряла в дереве, прорубив защитный слой из кожи и пластины из оленьих рогов. Бог давал избраннику Содона шанс, другого такого может и не быть! И он, в отчаянии взмахнув секирой, обрушил ее на врага. Но лезвие угодило в щит и попало в трещину. Тюдель рванул. Лезвие не поддавалось, глубоко засев в древесине. Он дернул еще раз… но снова безуспешно. И в это время на руку ему обрушилась булава! Перья, разбив кольца кольчуги, врезались в кость. Тюдель закричал, выронил секиру и бросился бежать. Гастон догнал его. Тюдель обернулся. Булава ударила его в плечо, потом еще и еще… Изуродованный наплечник свалился. Щит не помог: мощный удар наотмашь – и он слетел с руки. А булава продолжала свою работу, разрывая на куски плоть, кроша кости, брызгая кровью. И снова она в воздухе, вот-вот ударит в голову. Инстинктивно Тюдель защитился правой рукой… и ее тотчас не стало: с локтя свисала кровоточащая плоть, болтались синие жилы, белела разрубленная кость… Завопив от ужаса, Тюдель упал. Но он был еще жив, и правилами не запрещалось победившему рыцарю подойти и прикончить поверженного врага. А тот все кричал, видя, что ему оставили жизнь, но зная, что через мгновение она отлетит, притом самым чудовищным образом: его разорвут зрители. Он побежден, стало быть, небеса отвернулись от него. И правила допускали то, что следовало за поражением: люди бросались на ристалище и добивали того, кого Бог оставил своей милостью.
Бой был закончен, а раз так, то призывы герольда перед поединком теряли силу; зная об этом, горожане дружно взревели:
– Бог сделал выбор! Правда на стороне красного щита с полосой[75]! Монах ошибся! Отпустить женщину, Бог за нее! Бог сказал свое слово!
Гастон, как был с булавой в руке, опустив голову, медленно побрел к трибунам, чтобы преклонить колено у королевской ложи. И тут вдруг случилось то, что повергло всех… не просто в недоумение, а в настоящий ужас! Тюдель привстал, схватил не до конца разбитой левой рукой секиру и, не видимый противником, кинулся ему вслед. Все онемели, раскрыв рты, настолько это было неожиданным. Гастон не слышал: враг крался сзади по песку. Осталось совсем немного, вот-вот лезвие ударит… Уже замахнулась рука!.. И в это время огромный черный зверь в прыжке вцепился в эту руку, готовую разить. Секира выпала, Тюдель закричал не то от страха, не то от боли. Гастон быстро оглянулся. Тюдель стоял на коленях, в ужасе глядя на свою руку, которую уже почти перекусили пополам мощные челюсти пса. Гастон все понял и, сделав шаг, обрушил булаву на голову врага. Перья, словно в масло, врезались в череп, брызнула кровь вперемежку с мозгами… По рядам зрителей прокатился рев. Но то был не восторг: их лишили удовольствия собственноручно добить побежденного. А Гастон… Все решили, что он остался верен рыцарской чести, которую в нем воспитали: его удар – это жест милосердия к поверженному врагу.