— Вы только посмотрите! — Бишоп мигом выбежал из кабинета, с высоко поднятой рукой: с нее свешивался, покачиваясь, мокрый убитый цыпленок — уготованный им сюрприз! — Видите? Эту птичку я припрятал специально для вас. Готов уступить ее вам за шестьдесят центов, мистер Эндерс. Идет?
Эндерс вежливо оглядывал печально качающегося цыпленка, — его отправили на тот свет, видимо, ласковые руки мистера Бишопа.
— Благодарю вас, мистер Бишоп, но где мне его жарить?
— Возьмете с собой домой. — Бишоп любовно покручивал несчастного цыпленка, пытаясь таким образом вызвать у него признаки жизни; он и в самом деле чуть-чуть растопырил крылышки, перышки его затопорщились. — Ваша мама будет просто без ума от такого подарка!
— Моя мама живет в Давенпорте, штат Айова.
— Ну у вас наверняка есть родственники в нашем городе! — Бишоп поднес цыпленка поближе к носу, понюхал его и, расправив маленькие крылышки, принялся внимательно их изучать. — Примут вас с распростертыми объятиями! Цыпленок высшего качества, гарантия компании «Плимут рок». Демонстрирует таких цыплят и прочую домашнюю птицу на выставках, организует их по всей Америке, от одного побережья до другого. Всего шестьдесят центов, мистер Эндерс! — Бишоп радостно улыбался, уверенный, что уговорил клиента. — Ну что такое в наше время шестьдесят центов? Я не введу вас в большие расходы.
Эндерс покачал головой.
— У меня, к сожалению, нет родственников в вашем городе. Благодарю вас, мистер Бишоп, но я не могу принять ваш сюрприз.
Настроение у Бишопа сразу резко упало; он смерил Эндерса холодным, враждебным взглядом, недоуменно пожал плечами.
— Послушайте, я ведь мог бы уже раз пять продать его, — продолжал он уговаривать, — но придержал специально для вас. Вы только посмотрите, какой вы бледный! К тому же я питаю к вам особую симпатию. — И, держа цыпленка, гарантия компании «Плимут рок», за горло, с печальным видом вернулся в кабинет.
— Ну, — громко объявил Эндерс, прямо глядя на Берту Зелинка, — думаю, мне придется остановиться здесь на ночь.
— Не потребуется ли подружка? — равнодушно осведомилась Жозефина, и в голосе ее чувствовался отзвук надежды, что витала для нее весь вечер в этом холле.
— Нет, благодарю вас, — смутился Эндерс, опасаясь, как бы в эту минуту мисс Зелинка не обратила на него внимания.
— Вы, несомненно, большой дамский угодник, — вещала Жозефина своим скрипучим голосом на весь холл. — Разве вы не знаете, что можете сойти с ума, если долго будете без женщины? Вы здесь уже две недели — и ни одной женщины за все время! Это очень серьезная проблема и в тюрьме Синг-Синг: заключенные подолгу не имеют женщин и просто на стену лезут.
Эндерс с тревогой смотрел на мисс Зелинка: ему совсем не хотелось, чтобы девушка, похожая на Грету Гарбо, слышала, какой разговор ведет с ним Жозефина.
— Спокойной ночи! — Он пошел по коридору, мимо мисс Зелинка, в свой номер, на первом этаже, у вентиляционного колодца, — три доллара в неделю.
С большим сожалением оглянулся: лишь ноги мисс Зелинка теперь видны, — выделяясь на фоне грязного, мрачного холла, обещают счастливцу романтическое времяпрепровождение и благоухание цветов… Грустно открыл он дверь, вошел в номер, снял шляпу и пальто и рухнул на кровать.
Даже здесь он слышал, о чем говорит Жозефина, и ему казалось — звучит голос вот этих грязных стен — пристанища клопов, давно износившихся завывающих труб, даже крыс, перебегающих с одного этажа на другой и выполняющих какие-то свои, только им известные задания.
— В газетах полно статей вот о таких молодых людях, как он, — бубнила Жозефина. — В конце концов они включают газовую плиту и суют голову в духовку. Боже, что за ночь! Что за утомительная, подлая ночь! Сколько утопленников придется им выловить в реке завтра утром!
— Жозефина! — поплыл по холлу умиротворяющий голос Высоцки. — Тебе нужно научиться быть всегда веселой, излучать жизнерадостность. Ты сама губишь свой бизнес, Жозефина. Оптовики мясники с Десятой авеню, рабочие скотобоен, твоя постоянная клиентура, — теперь они все тебя избегают. Сказать тебе почему?
— Скажи.
— Потому что ты постоянно в мрачном настроении, — продолжал Высоцки, — потому что ты своими меланхоличными разговорами вызываешь у всех глубокую депрессию. Женщины, подобные тебе, брызжут весельем — вот идеал. Разве ты можешь рассчитывать на успех в своей профессии, если целый день ходишь как в воду опущенная, словно конец света наступит через два с половиной часа по времени астрономической обсерватории Булова.
— Тоже мне скажешь — мясники с Десятой авеню! — фыркнула Жозефина. — Да кому они нужны? Могу всех их подарить тебе!
Эндерс лежал на кровати, сожалея о том, что такой гордой, красивой женщине, как Берта Зелинка, приходится в эту дождливую ночь сидеть на одном из трех стульев в холле отеля «Серкус» и слушать всякие отвратительные разговоры. Он встал, включил свет, достал книгу, которую взял с собой почитать.
Меня не было у жарких врат,
Не дрался под теплым дождем,
Не лежал, изнывая, в соленом болоте
С абордажной саблей, пожираемый мухами…
— …Утомительная, подлая ночь! Сколько утопленников придется выловить в реке завтра утром! — донесся до него голос Жозефины.
Эндерс отложил в сторону томик Т.-С. Элиота1. Разве можно читать этого великого поэта здесь, в этом отеле, не испытывая при этом в душе некоторой иронии? Эндерс, открыв дверь, выглянул из-за косяка в конец коридора. В холле видны те же горделивые, дающие поэтический настрой ножки — прямые, мускулистые, поразительно стройные, аристократические, плавно текущие от бедер до аккуратных лодыжек и узких ступней. Эндерс мечтательно прижался к дверному косяку, не спуская глаз с ног мисс Зелинка…
Ночной клуб, освещенный оранжевыми фонарями; играет знаменитый оркестр; в меню нет блюд стоимостью меньше семидесяти пяти долларов, — даже томатного сока нет; они с Бертой танцуют — великолепно одетые, сияющие, счастливые, и от его острот в ее глубоких, продолговатых глазах, подернутых нордической меланхолией, вспыхивают озорные, веселые искорки, потом гаснут, и глаза ее становятся вновь серьезными, задумчивыми, когда идет разговор о культуре, искусстве, поэзии…
— «…Не дрался под теплым дождем…» — это моя любимая строчка у Элиота: «…Не лежал, изнывая, в соленом болоте…»
Он быстро зашагал по коридору к холлу, не глядя по сторонам, покуда не остановился у конторки портье.
— Забыл спросить: мне сегодня никто не звонил? — осведомился он у Высоцки, старательно избегая смотреть на мисс Зелинка.
— Нет, никто.
Тогда Эндерс, повернувшись, бесцеремонно уставился на мисс Зелинка, напряжением взгляда пытаясь заставить и ее посмотреть на него, улыбнуться ему…
— Вот такие головы, как у вас, мой друг, — мрачно предрекла Жозефина, — и находят в духовках газовых плит.
Мисс Зелинка сидела с абсолютно бесстрастным, безразличным видом, глядя в одну точку, на расстоянии двадцати пяти футов от плеча Высоцки, — глядя терпеливо, не ерзая на стуле, но холодно, словно это ее совсем не интересует. Казалось, эта женщина ждет, что вот-вот к отелю подкатит роскошный «линкольн», дверца откроется, выйдет шофер в красивой ливрее, пригласит ее в автомобиль и подвезет к тяжелой, дубовой, обитой дорогой материей двери со стальными узорами из блестящего металла.
Эндерс нехотя поплелся назад, к своему номеру; попытался еще почитать: «Апрель, этот жесточайший месяц года…»; полистал книжку: «Вот, сказала она, твоя карта, утонувший финикийский моряк…» Снова отложил томик в сторону: нет, ночью он не может читать. Снова подошел к двери, открыл ее, выглянул в холл: ножки, в шелковых чулках, с поразительно белой кожей и упругими мускулами, все еще там, на своем месте… Сделав глубокий вдох, он вновь направился по коридору к конторке портье.
— Вы только посмотрите, — удивилась Жозефина, — наш челнок вернулся!
— Забыл спросить, — он смотрел прямо в глаза Высоцки, — нет ли для меня какой почты?
— Никакой.
— Хочешь, приятель, я тебе кое-что скажу — откровенно? — вмешалась Жозефина. — Ты сделал неправильный выбор. Тебе, конечно, нужно жить в Давенпорте, штат Айова. Честно говорю! Нью-Йорк раздавит тебя, как земляной орех.
— Никого здесь не интересует твое мнение! — резко оборвал ее Высоцки; он сразу заметил, как неловко Эндерсу, как осторожно поглядывает он на мисс Зелинка, пытаясь удостовериться, какое впечатление произвели на нее слова Жозефины. — Эндерс — симпатичный малый, хорошо образованный, — он далеко пойдет. Оставь его в покое, Христа ради!
— Я даю ему искренний совет, и только, — ерничала Жозефина. — Недаром прожила в Нью-Йорке двенадцать лет — сколько раз видела вот таких, как он, — как начинали и как потом заканчивали: в водах Гудзона.
— Да заткнись ты! — грохнул кулаком по стойке Высоцки. — Далась тебе эта река!
Эндерс заметил, что мисс Зелинка прислушивается к беседе, и был очень ей благодарен за это. Ее прелестная головка чуть склонилась набок, а в прекрасных глазах, с надменным блеском, мелькнула тень заинтересованности.
— Я сама родом с Фолл-ривер, — не обращала внимания Жозефина на окрик портье. — Не нужно мне было уезжать оттуда, очень теперь жалею. Утонешь в Фолл-ривер — там хоть выловят твой труп и похоронят по-человечески. Почему я уехала с Фолл-ривер — понятия не имею. Скорее всего меня околдовал, очаровал Великий сияющий путь1. — И с иронией помахала красно-белым зонтиком от солнца, словно отдавая салют Нью-Йорку.
Эндерс снова заметил реакцию мисс Зелинка — дрогнули кончики губ, на них появилось что-то похожее на улыбку. Приятно, что она слышала слова Высоцки и знает теперь, что он хорошо образован и далеко пойдет.
— Если вам угодно, — вдруг пробубнил он, не узнавая собственного голоса, в сторону мисс Зелинка, — то можете подождать у меня в номере того, кого ждете. Там не так шумно.
— Нет, благодарю вас, — ответила мисс Зелинка. Говорила она как-то странно, не разжимая губ и не показывая зубов, — по-видимому, тоже красивых. Голос ее за плотно сомкнутыми прекрасными губами показался ему глубоким, чуть хрипловатым и таким волнующим, что к горлу подкатил комок и застрял там, словно чья-то холодная, твердая рука намеревалась его придушить. Он вновь повернулся к Высоцки, приняв окончательное решение больше в свой номер одному не возвращаться.