— Что-то ты подозрительно худеешь, Пол, — заметила Хэрриет.
Пол согласно кивнул.
— Я худой как щепка. Веду активную, расчетливую жизнь аскета. Ну а ты как поживаешь?
— Я вышла замуж, — помолчав, сообщила Хэрриет. — Ты об этом слышал?
— Слышал. Когда в последний раз мы переходили через Шестую авеню, «L-бар» был еще там. Иногда меня охватывает острый приступ ностальгии по «L-бару» на Шестой авеню.
Загорелся зеленый, и они быстро перебежали через перекресток.
— Ночью девятого января тысяча девятьсот сорокового года, — Пол поддерживал ее под локоть, — тебя не было дома.
— Вполне возможно, чему здесь удивляться? Я теперь взрослая девушка, могу и загулять.
— Я случайно проходил мимо твоего дома и заметил, что света в квартире не было.
Свернули на Девятую улицу.
— Помню, как жарко было у тебя, словно в оранжерее георгин в Ботаническом саду.
— У меня плохая кровь, — с серьезным видом сказала Хэрриет. — Сказываются годы недоедания в Массачусетсе.
— Но самое приятное в тебе — что ты никогда не спишь.
— У каждой женщины есть какая-то свойственная только ей добродетель. У одних — красота, у других — смазливость; у меня своя — я никогда не сплю. В этом и кроется причина моей популярности…
Пол широко улыбнулся.
— Заткнись!
Хэрриет улыбнулась ему, и оба весело фыркнули.
— Ты знаешь, что я имею в виду, не притворяйся, — упрекнул он ее. — Всякий раз, когда я звонил тебе в два, три часа ночи, ты немедленно приезжала — такая милая, с блестящими глазами и в полном ажуре: ресницы накрашены, брови ухожены, на губах помада… Все на своих местах.
— Да, в молодости я обладала громадной силой сопротивления и не поддавалась сну.
— Утром мы обычно завтракали под музыку Бетховена — час прослушивания его главных шедевров. Бетховен звучал — по особому разрешению его чести мэра города — с девяти до десяти утра. — Пол на мгновение закрыл глаза. — Этот маленький цветочек — мэр для влюбленных. — Открыл их и посмотрел на эту получужую-полузнакомую женщину, шедшую рядом с ним.
Как он лежал тогда, тесно прижавшись к ней всем телом, задумчиво наблюдая за еще горевшими в девять вечера огнями на вышках города в рамке большого окна своей спальни на фоне черного неба… А та ночь, когда она во сне прижалась ближе к нему, поглаживая его затылок, и ее мягкая рука ощущала его колкие, короткие волоски — накануне вечером он постригся; она провела по ним рукой против шерсти, улыбаясь, не открывая глаз…
— Что за восхитительное создание — мужчина… — прошептала она; вздохнула и чуть слышно фыркнула; снова заснула, не убирая руки с его бритого затылка.
Вспоминая все это, Пол улыбался.
— Ты что, все смеешься над моим нарядом?
— Нет, просто вспомнил одну фразу, которую когда-то где-то слышал: «Что за восхитительное создание — мужчина…»
Хэрриет бросила на него осторожный, холодный взгляд.
— Кто это сказал?
Пол подозрительно скосил на нее глаза.
— Освальд Шпенглер1. — И добавил: — Удачно сформулировано.
— Мне тоже так кажется, — кивнула Хэрриет и пошла чуть быстрее.
Миновали небольшой, захудалый бар, где любили сидеть вечерами всю зиму напролет, заказывали мартини, а потом говорили, говорили и смеялись так громко, что посетители за другими столиками поворачивались к ним и тоже улыбались. Пол ожидал — Хэрриет что-то скажет об этом их любимом баре, но она прошла мимо, даже не заметив его.
— Посмотри — ведь это бар Эдди!
— Угу! — резко кивнула Хэрриет.
— Он собирается готовить свои мартини из шерри, когда у него кончится запас французского вермута, — сообщил Пол.
— Какой ужас! — скривилась Хэрриет.
— Это все, что ты хочешь сказать?
Сколько раз ему приходилось заглядывать в этот бар, когда он разыскивал ее повсюду…
— Ну а что, по-твоему, я должна сказать?
Хэрриет, кажется, в самом деле искренне озадачил его вопрос, но Пол так до конца никогда и не мог понять, когда она говорит ему правду, а когда лжет, и, нужно признаться, это ему не удалось и за последние два года.
— Можешь больше ничего не говорить. Я просто могу пригласить тебя туда, и мы что-нибудь там выпьем.
— Нет, спасибо. Мне и правда нужно как можно скорее сходить в магазин Ванамейкера и вернуться домой. Как-нибудь в другой раз.
— Ладно, — кисло откликнулся Пол.
Повернули на Девятой улице и пошли по направлению к Пятой авеню.
— Я знал, что непременно где-нибудь тебя встречу, обязательно встречу! — говорил Пол. — И все думал и гадал — что же тогда произойдет?
Хэрриет промолчала, с рассеянным видом разглядывая высокие здания на другой стороне улицы.
— Ты что, больше не собираешься со мной разговаривать? — поинтересовался Пол.
— И что же произошло?
— Время от времени, — начал он, — я встречаю девушку, с которой когда-то был знаком…
— В стране их полным-полно, могу тебя заверить.
— В стране полным-полно чьих-то бывших девушек.
Хэрриет кивнула.
— Это как-то не приходило мне в голову. Но ты прав.
— И рассуждаю так: разве не милая, порядочная, воспитанная девушка? Почему же в таком случае меня больше не тянет к ней? Удивительно! А знаешь, моя первая девушка стала полицейским. Прошлым летом она одна справилась с вооруженным гангстером на Кони-Айленде. Мать никогда ее не выпускает из дома в полицейской форме — ей стыдно перед соседями.
— Вполне естественно.
— Другая моя знакомая девушка, изменив имя, танцует сейчас в Русском балете. На днях я пошел в театр посмотреть, как она танцует. У нее ноги как у нашего известного бейсбольного полузащитника Фордхэма. А мне она казалась такой красивой… Я и тебя считал красивой.
— Мы с тобой были очень хорошей парой, — молвила Хэрриет, — одно мешало — тебе постоянно приходилось бриться. Эта электробритва… никогда ее не забуду…
— Отказался я от нее…
А вот и его старый дом… Глядя на подъезд, он отчетливо вспоминал, сколько раз они с Хэрриет входили в этот дом и выходили из него в былые дни: моросит дождь; сыплет утренний снежок, и лошадка молочника смирно стоит на побелевшей улице…
Они остановились и стали смотреть на старый, из красного кирпича, с ветхими ставнями дом, уделяя особое внимание окну на четвертом этаже: столько раз они оттуда выглядывали — узнать, какая на дворе погода… Пол, конечно, не забыл того первого раза, одной зимней ночью, когда они с Хэрриет тихо проскользнули вот через эту дверь.
— Таким я был вежливым — просто загляденье, — тихо произнес он.
Хэрриет улыбнулась, понимая, о чем он.
— Ты все время ронял ключ на землю и повторял: «Господи! Господи!» — пытаясь нашарить его руками.
— Я так нервничал… Хотел, чтобы ты точно понимала, какие нас связывают отношения, не питала никаких иллюзий. Просто хорошие друзья, хорошо понимающие друг друга; есть другая девушка, она возвращается из Детройта через шесть недель, — никаких притязаний ни на меня, ни на тебя…
Пол снова бросил печальный взгляд на окно на четвертом этаже, улыбнулся.
— Какой я был дурак!
— До чего милая, тихая улочка… — Хэрриет тоже не спускала глаз с окна на четвертом этаже; покачала головой, снова взяла Пола за руку. — Я все же должна добраться до Ванамейкера.
Последовали дальше.
— Что ты собираешься там купить? — поинтересовался Пол.
Хэрриет промолчала, — по-видимому, не знала, что ему ответить.
— Ничего особенного. Мне нужны вещички для младенца. У меня скоро будет ребенок.
Посторонились, чтобы дать возможность пройти маленькой женщине с четырьмя таксами, — вся упряжка с лаем опередила их.
— Смешно, правда, — у меня ребенок! — улыбнулась Хэрриет. — Я целый день лежу и думаю, как все это будет. Кроме того, сплю и пью много пива — теперь ведь нужно кормить двоих. Но мне еще никогда в жизни не было так приятно.
— Ну, — угрюмо заметил Пол, — по крайней мере, из-за твоей беременности мужа не заберут в армию.
— Может быть. Но он такой яростный патриот — хоть куда.
— Очень хорошо. Когда он окажется в Форт Дикс, я буду встречаться с тобой в Вашингтон-сквер, куда ты будешь вывозить на прогулку в колясочке своего бэби. А чтобы отвести любые подозрения, я надену полицейскую форму. Я не такой заядлый патриот, как твой муж.
— Но тебя все равно загребут, разве не так?
— Несомненно. Тогда я пришлю тебе свою фотокарточку в форме лейтенанта. Из Болгарии. Меня не покидает странное предчувствие, что меня обязательно направят в Болгарию для защиты какого-то важного стратегического пункта.
— Ну и как ты это все воспринимаешь? — Впервые Хэрриет посмотрела на него проникновенно, прямо ему в глаза. — Может, это дурацкий вопрос. У меня ведь прежде не было возможности спросить тебя об этом. Прежде ты мне всегда рассказывал, что ты о чем думаешь, излагал свое мнение… О Рузвельте, Джеймсе Джойсе, Иисусе Христе… цыганке Розе Ли, Матиссе… о крепких напитках, сексе, архитектуре…
— Да, в те времена у меня было множество самых разнообразных мнений, — Пол улыбнулся с некоторым сожалением о минувшем. — Секс и беседа. Основы цивилизованных отношений между полами. — Повернулся и снова задрал голову, глядя на окно на четвертом этаже. — Какая приятная была комнатка… Секс и беседа…
— Пойдем, Пол, пойдем! — поторапливала его Хэрриет. — Ванамейкер не будет работать из-за нас двоих всю ночь.
Пол, чувствуя, как похолодало, поднял воротник пальто. Приближались к Пятой авеню.
— Ты была единственной девушкой в моей жизни, с которой я мог спать в одной постели.
— Нашел что сказать девушке! — засмеялась Хэрриет. — Может, ты считаешь это комплиментом?
Пол пожал плечами.
— Нет, просто факт, не имеющий больше никакого отношения ни к чему другому. Или, может, все же имеющий? Как ты считаешь, вежливый человек может так разговаривать с замужней женщиной?
— Конечно нет.
— О чем ты думаешь, когда смотришь на меня? — неожиданно спросил он.
— Особенно ни о чем, — Хэрриет осторожно подбирала слова.