Не знаю когда именно, но в какой-то момент мы остановились. Мэри подняла на меня глаза и выдавила улыбку. Вдалеке я слышал смех, автомобильные гудки, крики.
Мимо нас, опустив голову, прошмыгнул какой-то мужчина.
– Вот, – сказала она.
– Господи, я…
– Не надо. – Она покачала головой. – Я никому об этом не рассказывала с тех пор, как сюда попала. Не хочу, чтобы меня жалели.
– Нет, конечно, просто…
– Просто так случилось. Это было очень, очень давно, и я уже смирилась. Приняла все как есть. Там обо мне говорил весь город, я не смогла этого вынести и уехала, как только появилась возможность. Попрощалась с теми, кто действительно был мне дорог, и отправилась на автобусную станцию с рюкзаком и пачкой двадцаток, которую мне дал отец.
– Ты даже не знала, куда поедешь?
Мэри пожала плечами.
– Мне было все равно. Я только хотела уехать, а куда – неважно. По правде говоря, даже не помню, как я выбирала автобус. Наверно, села наугад в первый попавшийся и… Наверно, я так устала, что вырубилась. Проснулась, когда мы уже подъезжали. Решила, что это вполне подходящее место, чтобы начать все сначала.
Мы уже снова шли по улице и теперь на какое-то время замолчали. Я не знал, что сказать, поэтому ничего и не говорил. Снегопад сменился моросящим дождем. Мы свернули с главной улицы и побрели по узким улочкам мимо невысоких многоквартирных домов. Я наконец посмотрел на нее, а она посмотрела на меня.
– Вот так история, – сказал я.
– Знаю.
– В следующий раз ты, чего доброго, скажешь, что розовая прядь у тебя в волосах ненастоящая.
Мэри улыбнулась, и, кажется, я улыбнулся тоже.
– Вообще-то я подумываю от нее избавиться, – сказала она. – Из-за нее кончики секутся.
– А мне нравится.
Мэри замедлила шаг, и я понял, что мы уже почти у ее дома. Я шмыгнул носом и засунул руки в карманы. Вспомнил ее теплую гостиную, наполненную мягким светом и негромкой музыкой. Она нашла себе уютный уголок, самый уютный, какой только можно было найти в Купере. Может быть, здесь ей даже лучше, чем было на прежнем месте. Я не хотел вмешиваться в эту ее уютную жизнь, не хотел, чтобы из-за меня она рухнула. Я знал, что если останусь надолго, то это обязательно случится. Так всегда было.
Я оказался в этом городе не случайно. Я сам его выбрал. Убежал сюда от своих проблем, чтобы наказать себя за них. Мэри же говорила так, как будто во всем этом был какой-то смысл. Как будто здесь я мог бы, если бы захотел, обрести покой.
Она подняла на меня глаза.
– Хочешь об этом поговорить?
Я улыбнулся.
– Каждый день. Ты даже не представляешь, как сильно. – Я вытер нос. По щеке стекали капли дождя. – То, что во мне сидит… Я просто не знаю, как это выплеснуть.
– Иногда, когда держишь что-то в себе, – мягко сказала Мэри, – то забываешь, как без этого жить.
Я вздохнул и кивнул.
– Я убил свою девушку. Думаю, именно поэтому я здесь.
Мэри молчала, все время пока я рассказывал ей свою историю. Я рассказал ей все. Даже больше, чем своему старому капитану там, в Ди-Си. Возможно, даже больше, чем самому себе.
Мы завернули за угол, и я увидел ее многоквартирный дом.
– Мы с Рейчел были несчастливы, – сказал я. – Не с самого начала, но…
– Сначала ты просто был влюблен.
– Я даже не знаю, был ли когда-нибудь влюблен.
Это была правда. Ну то есть да, я все чувствовал: тянущую боль внизу живота, эту химическую реакцию, взрыв, выброс эндорфина. Пульсацию в капиллярах мозга. О, я еще как чувствовал любовь.
– Но ты был счастлив, – сказала Мэри.
– Конечно, – сказала я. – Мы были счастливы.
Мы остановились, чтобы перейти улицу. Проехавшая мимо машина оставила после себя мерцающую дымку. На замерзшем тротуаре блестел лунный свет.
Мэри взяла меня под руку.
– Я сказал всем, что, когда это случилось, меня не было дома. Сказал, что вернулся домой и нашел ее.
– Но ты был там.
– Я был там, – тихо сказал я. – В соседней комнате. В трех футах от нее. Разве можно не услышать, как уходит жизнь? Но я не услышал. Потому что звук уходящей жизни был не громче шепота.
Мы уже почти подошли к дому Мэри. На улицах кипела жизнь. Ветер гнал тучи. Сердце Купера билось так, словно город куда-то спешил. И я чувствовал этот ритм в собственной груди.
– Я был под кайфом, в трех футах от нее – и в сотне миль.
Я рассказал ей о женщине-джанки, о желтой ложке, которой она убила своего старика, и о пакете с таблетками, который я забрал с места преступления.
– Я принес их домой. В наш дом, Мэри. Я носил их с собой в кармане. В маленьком пластиковом пакетике.
– Но это всего лишь таблетки, – возразила она. – Не ты же убил ее.
Во мне что-то зашевелилось. Может быть, импульс защитника.
– Рейчел была в ванной. Я думал, она приняла всего пару таблеток, как и я. Она все время мерзла. Руки, ступни у нее всегда были холодные. – У меня вырвался сдавленный смешок. – Совсем забыл. По вечерам, когда мы смотрели телевизор, она обычно лежала на диване, а я грел ей ноги. Она засовывала их мне под рубашку.
Мы помолчали.
– Она набрала ванну. Всегда делала горячую. Гораздо горячее, чем я мог вынести. И она пробыла там какое-то время, но я не могу сказать, сколько именно. Господи, я был под таким кайфом, что едва ли смог бы сказать, какое число.
Я вздохнул и почувствовал, как напрягся при воспоминании об этом. Мэри крепко сжала мою руку.
– Прошло какое-то время. Помню, как я стал барабанить в дверь. Как кричал, чтобы она вылезала побыстрее. После дешевого пойла, которое я вылакал – по-моему, это был «Будвайзер», – мне очень нужно было отлить. Я стучал в дверь, а она не открывала. Я начал злиться. Слышишь, Мэри? Думал, она нарочно не обращает внимания. И вот я вышибаю дверь, а она в ванне. Мертвая. Мертвая уже несколько часов. И вода еще не успела остыть.
Пакетик с таблетками? Он был пуст. Она приняла их все, одну за другой, не останавливаясь. В конце концов, они решили, что это случайное утопление, но это чушь собачья. Рейчел не была каким-то глупым подростком, она знала, что делала. И в том, что она сделала, прежде всего моя вина. Понимаешь? Она увидела меня настоящего, увидела, кто я на самом деле, и просто не смогла больше так жить. Ни минуты.
– Томас, я…
– Я запаниковал, Мэри. Понимаешь? Начал прибираться в квартире. Спустил таблетки и бог знает что еще в унитаз. Хотел даже уложить ее в постель и представить все так, будто она умерла во сне. Или вынести на улицу. Понимаешь? На улицу. Что, черт возьми, со мной не так, Мэри?
Я поднял на нее глаза. Выдохнул, вдруг осознав, что все это время задерживал дыхание. Руки дрожали. Пальцы сжались в кулаки, и ногти впились в ладони.
Мэри стояла неподвижно. Она выдержала мой пристальный взгляд и не отступила. И она все еще держала меня под руку.
Постепенно напряжение ушло. Я глубоко вдохнул и почувствовал в груди легкость.
Дождь усилился. Крупные капли застревали в волосах и стекали по щекам.
– Ты не виноват, Томас.
Я закрыл глаза. Наверное, просто еще не был готов это услышать. Почувствовал, как скапливается внутри выходящая из костей тяжесть.
– Ты не виноват, – повторила Мэри и положила руку мне на плечо. Она была так близко, что даже под дождем я ощущал ее тепло.
– Не прикасайся ко мне, – тихо сказал я. – Ты не понимаешь, о чем говоришь.
– Томас, я просто хотела сказать…
– Я знаю, что ты хотела сказать. – Я еще раз глубоко вдохнул и сжал кулаки. – И я знаю, что ты хотела как лучше. Но ты не знаешь, как это было, и не знаешь, что я делал. Так что не говори, что я не виноват. Я не хороший парень, Мэри. Ты понимаешь? Ты была права, когда сказала мне убираться. Этот разговор между нами… вся эта чушь… ты – мне, я – тебе. Я думал, мне станет легче, но стало только хуже. Я так больше не могу. Так что, пожалуйста, возвращайся в свою квартиру и оставь меня, на хрен, в покое.
Я развернулся и зашагал прочь. Торопливо, прибавляя шаг, благо шум крови в ушах заглушал все звуки вокруг.
Вернувшись домой, я сразу вышел во двор. Я знал, что найду, но все равно должен был убедиться.
Денег не было.
Поздний вечер. Я чувствую это, хоть и не знаю точно.
Новичок выглядит довольно свежо, хотя его, очевидно, не пригласили на мальчишник. Интересно, куда они пошли. Табби, похоже, утром не брился, думаю, проспал. Либо так, либо парень так и не научился уму-разуму. Но хуже всего, конечно, Камстейн.
У засранца еще и синяк под глазом.
– Что случилось? – спрашиваю я.
Он сердито смотрит на меня поверх своего кофе и говорит, что задавать вопросы здесь будет он.
Краем глаза замечаю, как Новичок, выходя из комнаты, улыбается. Немного осмелев, наклоняюсь через стол и демонстративно принюхиваюсь, а потом говорю, что от него воняет кончой, и что, скорее всего, он только что трахнул какую-то сучку, которой нравится пожестче. Камстейн грохает чашку на стол, кофе расплескивается и обжигает ему пальцы, а я заливаюсь смехом.
Придурок уходит, и я спокойно наслаждаюсь утренним кофе. Он возвращается с обмотанной влажным полотенцем рукой, и его подбитый глаз словно говорит: только попробуй. Я молчу. Он включает диктофон, тянется за кофе, но чашка-то пуста, потому что, пока его не было, я все выпил.
После этого Новичок отводит меня обратно в камеру. Интересно, он останется поболтать? Они лишили меня прежних привилегий. Больше никакой еды на вынос, никакого радио. Лишили даже естественного освещения – кто-то закрыл окно металлическим листом, и, бьюсь об заклад, я знаю кто.
Они думают, я тяну резину. Утаиваю кое-что. В этом они, конечно, правы. Надо быть полным идиотом, чтобы отдать им то, что у меня есть, не получив готового, подписанного соглашения.
На мой вопрос отвечают, что соглашение уже в пути. Неужели ФБР не слышало о такой вещи, как сканер? – спрашиваю я. Или соглашение везет лично директор?