– Мы бы забрались в машину, папа подъехал бы к заправке и скомандовал: «Залей-ка под заглушку!»
– Здорово было, верно?.. Пока не кончился весь бензин.
– А потом мы мчались бы по полям…
– Хороши сейчас те поля, черт бы их побрал! Сейчас и поверить трудно, что между городами было столько пространства.
– Проголодавшись, – продолжала Эм, – мы зарулили бы в какой-нибудь ресторанчик. Ты бы солидно вошел и сказал: «Пожалуй, я не отказался бы от стейка с жареной картошкой» или «Как сегодня свиные отбивные?» – Она облизала губы, и глаза ее заблестели.
– О да! – прорычал Лу. – А как насчет гамбургера со сложным гарниром, Эм?
– М-м-м-м-м-м-м-м-м-м…
– Предложи нам кто-нибудь тогда переработанные водоросли, мы бы плюнули ему в глаза, верно, Эм?
– Или переработанные опилки, – проговорила Эм.
Лу упрямо пытался отыскать в ситуации положительные стороны.
– Ну, с другой стороны, наша еда теперь гораздо меньше напоминает водоросли и опилки. И потом, говорят, это гораздо полезнее того, что мы ели раньше.
– С той едой я чувствовала себя отлично! – вспыхнула Эм.
Лу пожал плечами.
– Пойми, невозможно прокормить двенадцать миллиардов человек, если не использовать переработанные водоросли и опилки. Так что это и впрямь чудесно… мне кажется… ну, так все говорят.
– Все говорят первое, что взбредет в голову, – сказала Эм, закрывая глаза. – Ах, а помнишь шопинг, Лу? Помнишь, как магазины бились за нас, чтобы мы хоть что-то купили? И не нужно было ждать, чтобы кто-то умер, чтобы заполучить пару стульев, или кухонную плиту, или еще что-нибудь. Просто идешь и – оп-ля! – покупаешь что хочешь. Черт, как же было здорово, пока не закончилось все сырье! Я была тогда совсем маленькая, но отлично все помню.
Подавленный, Лу медленно подошел к перилам и бросил взгляд на чистые, холодные, яркие звезды на черном бархате бесконечности.
– А помнишь, как мы с ума сходили по научной фантастике, Эм? Объявляется посадка на рейс номер семнадцать до Марса. Посадочная рампа номер двенадцать. Все на борт! Техническому персоналу оставаться в укрытии. Десять секунд… девять… восемь… семь… шесть… пять… четыре… три… две… одна! Основная мачта! Тр-р-р-р-ам-пам-пам!
– И плевать, что делается на Земле, – подхватила Эм, вместе с ним глядя на звезды. – Ведь через несколько лет мы все ринемся сквозь пространство, чтобы начать все сначала на новой планете!
Лу вздохнул.
– Только вот выяснилось, что нужна штуковина размером с Эмпайр-стейт-билдинг, чтобы доставить на Марс одного-единственного колониста. А еще за пару триллионов долларов можно прихватить его жену и собаку. Вот как можно победить перенаселение – эмиграцией!
– Лу?
– Гм?..
– А когда Пятисотмильный спидвей?
– Э-э… на День памяти, тринадцатого мая.
Эм прикусила губу.
– Это мерзко, что я спрашиваю?
– Да нет, в этой квартире уже все, по-моему, уточнили дату.
– Не хочу казаться отвратительной, – сказала Эм, – но иногда такие вещи нужно обсуждать, чтобы избавиться от мыслей о них.
– Конечно. Ну и как, тебе полегчало?
– Да – и я не собираюсь больше выходить из себя. А с ним буду ласкова просто не знаю как.
– Вот она какая, моя Эм.
Они расправили плечи, храбро надели на лица улыбки и вернулись в квартиру.
Старик Шварц по прозвищу Жом, опустив подбородок на руки, покоящиеся на набалдашнике трости, не сводил раздраженного взгляда с экрана пятифутового телевизора, занимавшего большую часть комнаты. На экране комментатор новостей подводил итоги дня. С периодичностью примерно в тридцать секунд Жом ударял тростью в пол и кричал:
– Черт побери, да мы поступали так сто лет назад!
Вернувшимся с балкона Эмеральд и Лу пришлось довольствоваться местами в заднем ряду позади родителей Лу, его брата и свояченицы, сына с невесткой, внука с женой, правнучатой племянницы с мужем, правнучатого племянника с женой и, само собой, позади Жома, который занимал лучшее место впереди. Все, кроме Жома, который выглядел согбенным и дряхлым, на вид казались примерно одного возраста – лет тридцати.
– Тем временем, – продолжал комментатор, – в Каунсил-Блаффс, штат Айова, разыгрывается страшная трагедия. Однако две сотни спасателей отказались сдаться и продолжают отчаянно копать в надежде спасти Элберта Хаггедорна, ста восьмидесяти трех лет, который уже двое суток зажат в…
– Мог бы рассказать что-нибудь и повеселее, – шепнула Эмеральд.
– Тихо! – рявкнул Жом. – Следующий, кто раскроет пасть, когда работает телевизор, живо останется без гроша… – И сладким голосом продолжил: – когда взмахнет клетчатый флаг, Индианаполисские гонки закончатся и старина Жом приготовится к Большому Путешествию за Грань. – Он грустно вздохнул, в то время как его наследники отчаянно старались не проронить ни звука. Впрочем, для них острота напоминания о Большом Путешествии несколько притупилась, поскольку Жом напоминал о нем по крайней мере раз в день на протяжении последних пятидесяти лет.
– Доктор Брейнард Кайз Буллард, – продолжал комментатор, – президент Виандот-колледжа, в своем вчерашнем выступлении отметил, что «…большинство заболеваний в мире происходят из того факта, что знания человека о себе отстают от его знаний об окружающем мире».
– Черт побери! – заорал Жом. – Да мы толковали об этом сто лет назад!
– Сегодня в Чикаго, – сообщил комментатор, – особый праздник. Проходит он в Чикагском родильном доме. Виновника торжества зовут Лоуэлл У. Хитц, нулевого возраста. Хитц, появившийся на свет сегодня утром, стал двадцатипятимиллионным младенцем, рожденным в этом роддоме.
Изображение комментатора померкло, и его место заняла картинка с разрывающимся от крика юным Хитцем.
– Черт возьми, – прошептал Лу жене. – Мы сто лет назад занимались этим.
– Я все слышал! – завопил Жом. Он выключил телевизор, но окаменевшие от ужаса наследники продолжали таращиться в пустой экран. – Так-так, парень…
– Я ничего такого не имел в виду, – пробормотал Лу.
– Принеси-ка мне мое завещание. Ты знаешь, где оно. Все знают. Поторопись, парень!
Лу тупо кивнул и, спотыкаясь о многочисленные лежанки, словно автомат отправился по коридору к комнате Жома, единственной личной комнате в квартире Шварцев. Из других комнат в квартире были ванная, гостиная и большой холл без окон, который использовался еще и как столовая, поскольку в одном конце там мостилось что-то вроде кухоньки. В холле и гостиной было разбросано шесть матрасов и четыре спальных мешка, не считая дивана в гостиной, на котором спала одиннадцатая пара – калифы на час.
На Жомовом бюро лежало завещание – заляпанное, с растрепанными уголками, рваное, испещренное сотнями дополнений, вычеркиваний, обвинений, условий, предостережений, советов и прочей доморощенной философией. Документ сей, вдруг подумал Лу, был пятидесятилетним дневником, ужатым в две страницы, – мятой неразборчивой летописью ежедневного раздора. Сегодня Лу будет лишен наследства уже в одиннадцатый раз, и ему потребуется не менее полугода безупречного поведения, чтобы заработать шанс получить свою долю.
– Парень! – позвал Жом.
– Иду, сэр. – Лу поспешил в гостиную и протянул Жому завещание.
– Ручку! – велел Жом.
Ему мгновенно протянули одиннадцать ручек – по одной от каждой пары.
– Только не эту – она течет. – Жом отодвинул ручку Лу в сторону. – А вот эта годится. Хороший ты парень, Вилли. – Он взял у Вилли ручку.
Этого намека все и ждали – теперь Вилли, отец Лу, будет новым любимчиком Жома.
Вилли, который на вид был вовсе не старше Лу, хотя ему уже и стукнуло сто сорок два, с трудом сдерживал радость. Он искоса бросил взгляд на диван, который теперь переходил в его пользование, поскольку Лу и Эмеральд предстояло вернуться в холл, на худшее место у двери в ванную.
Жом не упустил ни мгновения в придуманном им спектакле и постарался получить от своей привычной роли максимум удовольствия. Нахмурившись, он какое-то время водил пальцем по строчкам, будто впервые держал завещание в руках, затем провозгласил глубоким монотонным голосом, словно басовый тон в церковном органе:
– Я, Гарольд Д. Шварц, проживающий в строении 257 в Олден-Виллидж, Нью-Йорк, настоящим публично объявляю мою последнюю волю и завещание, сим отменяя все и всяческие завещания и дополнительные распоряжения, ранее сделанные мною… – Он со значением высморкался и продолжил, не упуская ни слова и повторяя особенно важные места: – …такие как тщательнейшим образом разработанные распоряжения по поводу похорон.
К концу чтения Жома так переполняли эмоции, что Лу даже понадеялся, что тот забудет, зачем, собственно, затребовал завещание. Однако Жом героическим усилием взял эмоции под контроль, и после того как вычеркивал что-то не меньше минуты, начал писать и одновременно зачитывать написанное. Лу мог бы не глядя воспроизвести эти строчки – он слышал их слишком часто.
– Я видел немало несчастий в этой юдоли скорби, из коей ухожу в лучший мир, – провозгласил Жом, – но самый тяжкий удар был нанесен мне… – Он осмотрел собравшихся, пытаясь вспомнить, кто же этот злодей.
Все с надеждой смотрели на Лу, который обреченно поднял руку.
Жом кивнул, вспоминая, и завершил тираду:
– …моим праправнуком, Луисом Д. Шварцем.
– Правнуком, сэр, – поправил Лу.
– Не изворачивайся! Ты и без того натворил достаточно, юноша, – произнес Жом, однако поправил в тексте. А затем без пауз перешел к причинам лишения наследства, которые обозначил как неуважение и изворотливость.
В следующем параграфе, который в разные моменты касался каждого в этой комнате, он вычеркнул Лу из списка наследников квартиры, а самое главное, двуспальной кровати в личной спальне.
– Да будет так! – сияя, провозгласил Жом. Он стер дату внизу завещания и поставил новую, не забыв упомянуть время дня. – Что ж, пришло время смотреть «Семейство Макгарви». – Этот сериал Жом смотрел с тех пор, как ему стукнуло шестьдесят, то есть ровно сто двенадцать лет. – Не терпится узнать, что там будет дальше.