[59] осознаём это. Самое главное, что меня лично интересует в таких проектах, это их нацеленность на интеллектуалов. Я не хочу общаться с ОБЫЧНЫМИ людьми».
Для товарища Кима это было не первое и не случайное упоминание ОБЫЧНЫХ людей. Я начинаю понимать, что это значит, что он имеет в виду. Тот молодой человек на пляже в Нампхо, который хотел попрактиковаться в английском и сказал, что он просто ОБЫЧНЫЙ рабочий. Мин, предупреждавшая нас о том, чтобы мы никогда не уходили прогуляться при ОБЫЧНОМ гиде. В этом содержится скрытая отсылка к классовой системе, которой, как говорят, вообще не существует. Принадлежность к элите или негласный статус тончжу – вот что, по-видимому, превращает ОБЫЧНОГО человека в ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОГО.
«Вы достаточно хорошо понимаете нашу страну, – продолжает Ким, – то, как у нас тут всё устроено. Именно поэтому, Алек, твоя “Tongil Tours” так отличается от других турфирм. Я хочу еще раз сказать, что КГТК всегда будет рада приветствовать тебя в нашей стране. И будет стремиться удовлетворить интересы и любопытство таких интеллектуалов, как ты».
Мы поднимаем рюмки и произносим слова благодарности и признательности товарищу Киму. Последняя благодарность относится к фильму «Кунг-фу панда», на фоне которого происходит обмен любезностями.
«Конечно, – добавляет товарищ Ким, – один из важнейших вопросов – это безопасность. Особенно для американцев».
Он поворачивается ко мне.
«И я, и Алек – мы с очень большим вниманием отнеслись к этому. Я всё обговорил со своим человеком в Министерстве иностранных дел, – шепчет он. – Когда ты путешествуешь с нами, Трэвис, ты можешь ни о чем не волноваться».
Он подмигивает. Я улыбаюсь в ответ, не зная, что сказать.
По пути к лифту Ро хватает меня за руку, на его лице широкая и искренняя улыбка. «Товарищ, – начинает он, – пожалуйста, пообещай мне одну вещь».
«Да?»
«Пообещай, что ты всегда будешь добром вспоминать о нашей… – я чувствую, что непроизвольно закатываю глаза, ожидая очередной напыщенный националистический пассаж, которые обычно так и рвутся у северокорейцев наружу, когда они наберутся достаточно, – …компании».
ЧТОООО? Он и правда сказал «о нашей компании»? Не о «нашей стране»? Ну тогда всё в порядке. В изумлении я сделал небольшой шаг назад, улыбнулся и крепко пожал ему руку.
«Не беспокойся, – говорю я. – Для КГТК всегда останется место в моем сердце».
Тридцать восьмая глава
Мать Ынчжу бежала первой. Она была одной из тех, кто хорошо знал маршрут. Через несколько месяцев ей через посредника удалось вытащить и дочь. Они осели в Шэньяне в 2006 году. Вскоре они скопили достаточно денег, продавая самостоятельно сшитые корейские традиционные одежды, чтобы попытаться вытащить брата Ынчжу. В Шэньяне живет большая корейская колония, в которую входят и беженцы с Севера. Для них это опасное место, как и весь Китай, поскольку полиция время от времени устраивает облавы. Если бы их поймали, то выслали бы обратно в Северную Корею, где их ждала бы неминуемая, быстрая и мучительная смерть в одном из концентрационных лагерей. Им удалось избежать этого. Они трудились, пока не накопили достаточно денег, чтобы заплатить посреднику, который взялся провести их по последней части запланированного матерью маршрута – через Лаос и Таиланд – в Южную Корею.
Проблемы у Ынчжу с прибытием на Юг не закончились. Они с матерью всегда хотели вытащить и отца, чтобы семья воссоединилась. Для этого надо было скопить еще больше денег для оплаты посредников: устроить побег для мужчин было всегда труднее, а значит, и дороже, чем для женщин. Если женщина может быть просто домохозяйкой, то мужчина обязан работать на государство. Соответственно мужчины находились под более пристальным контролем, им было очень трудно исчезнуть на необходимое время, чтобы добраться до границы с Китаем и перейти ее.
Посредники в таких делах – одни из богатейших людей с огромными связями. Они ведут полукриминальный образ жизни. Их род занятий считается преступным, а поэтому им постоянно требуются большие суммы наличных денег, чтобы давать взятки чиновникам, которые в ответ закрывают глаза на всё и позволяют вести этот бизнес. Поэтому они не испытывают угрызений совести, когда в трудные времена им приходится шантажировать своих бывших клиентов. У их клиентов, как правило, на Севере есть близкие, которые находятся в очень уязвимом положении. Если властям станет известно, что какой-то член семьи сбежал в Южную Корею, то всю семью ждет суровое наказание. (Недавно Пхеньян постарался развеять это убеждение, пользуясь случаем с одним высокопоставленным беженцем. Тхэ Ёнхо был советником посольства КНДР в Лондоне и бежал в Южную Корею. Через месяц после побега корреспонденту CNN Уил Рипли ко всеобщему изумлению разрешили снять удивительный репортаж, встретившись с братом и сестрой Тхэ и взяв у них интервью в одном из их домов в Пхеньяне. Они выглядели вполне нормально – были здоровыми. Сестра заявила, что никого в семье не наказали. Брат, однако, намекнул на неизбежное понижение в ранге в системе сонбун. «Если мне не удастся смыть это позорное пятно самому, – сказал он, – то моим сыновьям и последующим поколениям придется работать усерднее, чтобы заплатить за это».)
Когда Ынчжу вместе с матерью и братом стали обживаться на Юге, стремясь заработать как можно больше денег, чтобы заплатить за отца, посредник с Севера начал угрожать им. Он говорил, что доложит властям об их побеге, что неизбежно приведет к аресту их отца, если не получит от них взятку за свое молчание. Семья Ынчжу переживала настоящую психологическую пытку из-за шантажа, пока в один момент не приняла болезненное решение прервать все связи с этим посредником, оставив мечту когда-либо воссоединиться с главой семейства.
Тридцать девятая глава
Утром меня разбудил звук, который я могу описать не иначе как хруст. Неужели сломался кондиционер? Или где-то пожар? Я вскакиваю с постели, пытаясь понять, в чем дело. Кажется, что звук идет со стороны окна, поэтому я поднимаю жалюзи. Семью этажами ниже, прямо под моей комнатой, бригада «добровольцев» примерно из тридцати пяти человек, усердно орудуя кувалдами, разбивает камни. Это наказание моей ленивой буржуазной заднице за то, что осмелился спать аж до семи утра в воскресенье. До этого я думал, что воскресенье – это общепризнанный выходной абсолютно для всех. Ну, по крайней мере, не в Вонсане.
Я принимаю душ, после чего поднимаюсь на завтрак. Я чувствую себя, к большому удивлению, достаточно хорошо, как будто вчерашние возлияния не имели никаких последствий. Остальные уже сидят за столом. В этот раз мы завтракаем все вместе в зале, окна которого выходят на гавань. Мин особенно энергична и болтлива. Она спрашивает о моей учебе в университете, пока официантка наливает мне кофе. Мин знает, что я только что закончил свою кандидатскую диссертацию в Королевском колледже искусств в Лондоне, но ее интересуют мои студенческие годы в Нью-Йорке. Я говорю, что изучал литературу и философию. Она спрашивает, придерживаюсь ли я каких-то «официальных» философских взглядов. Я задаю ей встречный вопрос, прося уточнить, что она имеет в виду. «Ну ты знаешь, что у нас в Корее есть идеи чучхе, – отвечает она. – Есть ли какая-нибудь официальная философия в Америке или Германии?»
Я говорю, что нет: на Западе философия существует отдельно от государства. Что нет какой-либо центральной идеи, обобщающей все взгляды на жизнь и действительность. Вместо этого философия для европейцев – бесконечный поиск истины, который по своей сути никогда не может закончиться какой-либо финальной точкой.
Она явно не удовлетворена моим ответом.
«Есть одна притча, которую я очень люблю, по-моему, в ней есть серьезный философский заряд, – говорю я. – Ты слышала о Сократе, который считается отцом-основателем всей западной философии?»
Мин кивает – ну, слава богу, хоть что-то.
«Его как-то спросили, кто в Афинах самый большой мудрец. Он ответил: “Я не знаю. Я знаком со многими мудрыми людьми, но не могу сказать, кто из них самый умный. Дайте мне неделю, чтобы поразмыслить над этим”. После этого он стал ходить по Афинам, беседуя со всеми мудрыми мужчинами и женщинами, которых он встречал на пути, расспрашивая их обо всем, что они знали. Через неделю он вернулся к человеку, который задал тот вопрос, и сказал: “Я понял. Самый мудрый человек в Афинах – это я”. Его собеседник был ошеломлен. Как Сократ смог прийти к такому выводу? “Потому что, – сказал Сократ, – я единственный человек, который знает, что ничего не знает”».
Мин смеется, но остается озадаченной. «Но что это значит?» – спрашивает она.
«Ну это показывает, – пытаюсь растолковать я, – как работает философия – по крайней мере, в западном ее понимании».
«Но как это возможно – быть умным и не знать ничего?»
«Он не сказал, что он ничего не знает. Он сказал, что ЗНАЕТ, ЧТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТ. Философия – это знание о знании, это мысли о мышлении. Поэтому притча означает, как я думаю, что уверенность в чем-либо является иллюзией. Даже если нам говорят о чем-то как о несомненном факте, мы никогда не сможем быть до конца уверенными, что это истинно. Поэтому Сократ и говорит, что не существует в мире такой вещи, как полная определенность. Всегда существует вероятность, что воспринимаемое нами как правда, то, о чем нам сказали как о правде, является иллюзией или пропагандой. В каком-то смысле, в мире нет ничего, что абсолютно истинно, – существуют только более или менее весомые доводы в пользу той или иной правды».
Мин обдумывает это, а Ро переводит притчу для Хва, который наблюдает за нашим разговором с огромным любопытством. После того как Ро закончил, Хва выдает такой же смешок, что и Мин, а затем бросает на меня тяжелый взгляд. Ро и Хва обсуждают притчу друг с другом, а затем Мин пересказывает им мою интерпретацию. Хва замирает, обдумывая услышанное, а затем возвращается к своей тарелке супа из соевой пасты.