СМИ в конечном счете хотят одного. «Когда вы рассказываете в эфире свою историю, нам надо, чтобы вы рыдали», – такую инструкцию давал продюсер одного очень популярного телевизионного ток-шоу подруге Ынчжу, участнице одного из таких шоу, посвященного рассказам северокорейцев об ужасах жизни на Севере, о том, что им пришлось выдержать, а также об их восторге по поводу свободы, которой они наслаждаются на Юге. «Вы можете выдавить слезы? Настоящие слезы. Потому что в противном случае вам никто не поверит».
Перед самыми яркими звездами этого цирка в конце концов встает неизбежная проблема: после того как твоя история появляется в СМИ, тебе больше нечего рассказать. Фабрикации, «заимствования» историй других людей становятся необходимостью. Позаимствовать чужую историю не так уж сложно – сообщество северокорейских беженцев на Юге достаточно маленькое, практически все друг друга знают. Ынчжу помнит, как однажды получила имейл от знакомой молодой женщины, ставшей большой звездой в кругу беженцев. В сообщении, отправленном практически всем знакомым, говорит Ынчжу, была просьба поделиться страшными подробностями своей жизни в Северной Корее и бегства оттуда – это ей нужно было для книги, которую она писала. У нее был заказ на эту книгу, но она столкнулась с явными трудностями при компиляции всех деталей в одну историю о жизни жертвы режима, как требовали того издатель и журналист-соавтор. Ынчжу проигнорировала это письмо, но другие – нет. И рассказы этих людей вошли в книгу той женщины, она присвоила их в процессе написания книги, сформировав «свою» ужасную «автобиографию», описывающую жизнь в жестоком полицейском государстве и полную опасностей дорогу к «свободе», которая в конечном счете стоила того.
Другие беженцы не обвинили открыто автора в том, что она фактически украла их истории. Люди, находящиеся в бесправном положении, редко выдвигают какие-либо претензии, а если и выдвигают, то их голос в подавляющем большинстве случаев просто игнорируется. Незначительные споры о различных противоречиях в ее книге прорвались наружу после публикации, но их быстро списали на психологические травмы, проблемы с памятью – в детстве все кажется немного другим – о детских годах, а также трудности перевода на английский язык.
К досаде Ынчжу, никто не ставил вопросов о необходимости решения более значимых, систематических проблем, которые были причиной искажения правды в этой книге. Книгу продолжали раскупать в больших количествах по всему миру, запись выступления автора на конференции TED[64], важной частью которого были, несомненно, настоящие слезы, разлетелась по социальным сетям. Говорят, что за свои лекции эта женщина теперь получает пяти- или даже шестизначные гонорары. Ынчжу продолжает: «Когда я смотрю на нее, то просто вижу человека, которому действительно неудобно. Я искренне верю, что она уже в самом деле не может отличить правду от выдумки в своих историях. Она больше не принадлежит сама себе. Она снова стала инструментом – просто другой системы пропаганды».
Есть нечто, что беспокоит Ынчжу больше, чем более или менее очевидная коррупция в «индустрии знаменитых перебежчиков» сама по себе, – она достаточно умна, чтобы понимать, что коррупция процветает повсюду, куда ни кинь взгляд, даже здесь, в так называемом «свободном мире». Ее возмущает та завуалированная, будто скрытая за какой-то туманной завесой форма обмана и мошенничества, которая обладает огромной силой. Когда люди прибывают в Южную Корею, они забывают, кто они, так и не примирившись со своим прошлым. Когда Ынчжу, наконец, добралась до посольства Южной Кореи в Таиланде, ее буквально бросили в огромную клетку, в которой ожидали своей очереди еще около четырехсот других женщин. В те дни перебежчиков было особенно много, поэтому, по какой-то бюрократической прихоти, в посольстве заявили, что за один раз в Сеул могут вылететь только пять человек. Ей пришлось ждать своей очереди вместе со всеми остальными.
«Они превратились в животных, – сказала Ынчжу. – Ситуация складывалась таким образом, что мы оказались в ловушке. А это привело к потере человеческого облика, и в каждом наружу вышли самые уродливые черты».
Так как эти женщины формально не были заключенными, а просто ожидали своей очереди на самолет, они были предоставлены сами себе в переполненном общем пространстве. Они не могли его покинуть, так как это – опять же формально – означало выход за территорию Южной Кореи и потерю своего места в очереди. На этом небольшом пятачке царила атмосфера тюремного террора: самые сильные и отвязные женщины устанавливали свои правила и обходились очень жестоко с теми, кто эти правила нарушал. «Одна девушка-тинейджер была на пятом месяце беременности, – рассказывала Ынчжу. – Она тайно подошла к одному из сотрудников посольства и спросила, нет ли возможности пройти вне очереди, учитывая ее положение. Когда другие женщины узнали об этом, они окружили девушку, целая банда, и били до тех пор, пока не случился выкидыш».
Каждая «беспредельщица» была хозяйкой на своей территории – части пола вокруг своего матраса. Если кто-то случайно ступал на эту «территорию», проходя мимо, то на него сыпался град ударов.
Ынчжу случайным образом выбрали на роль очередной жертвы. Сейчас, когда прошло много времени, она уже не может их обвинять, так как осознаёт, что они в свое время тоже подверглись жестокому обращению. На Севере царила авторитарная атмосфера строгой регламентации повседневной жизни, они все получили душевные травмы, отчего и бежали. Более того, многие из этих женщин на пути через Китай были проданы или с ними случилось еще что-то ужасное, после чего им удалось вырваться из новой неволи. Поэтому можно было ожидать от них, что в обстановке, где нет никаких правил, они выплеснут всю свою ожесточенность на тех, кого посчитают слабее себя.
Этот террор был настолько мучителен, что Ынчжу в один из дней решилась вырваться из пересыльного центра. Это означало, что она отказывалась от отправки в Южную Корею, от воссоединения с матерью, которая к тому времени уже добралась до Республики Корея. Но в тот момент всё это казалось не таким страшным, как ад заключения в одной клетке с этими животными. Она уже перелезала через стену посольства, когда ее заметил охранник и стащил обратно вниз.
Наконец, когда та банда собралась в очередной раз на нее наброситься, она схватила пилку для ногтей, которую хранила под подушкой, и набросилась на них, рыча, как бешеная собака. «Смотрите! – отступая, закричали бандитки. – Эта сука сошла с ума!»
Ынчжу стала старательно играть эту роль. Притворяясь сумасшедшей, она оказалась изолированной ото всех, лишенной какой-либо компании до конца своего пребывания там. Зато ее наконец оставили в покое.
О подобных сценах, отмечает Ынчжу, вы никогда не узнаете из книг, ставших бестселлерами. И этому есть объяснение. Беженка, которая была с Ынчжу в пересыльном центре в посольстве в Бангкоке, ставшая впоследствии весьма знаменитой «жертвой», обласканной массмедиа за ее хорошие манеры, там, в Бангкоке, была одной из самых жестоких.
Сорок первая глава
В Вонсане меня всегда приводят в один ресторан, который находится на той же самой улице, протянувшейся вдоль порта, где стоит наша гостиница. Я очень хорошо помню свой первый поход сюда в 2012 году, потому что в этот вечер Ким Чен Ын впервые обратился к стране с речью. С той самой, в которой он провозгласил, что народу более никогда не придется затягивать пояса, тем самым мягко дистанцируясь от «Трудного похода», тусклого наследия своего отца, и подразумевая, что приоритет будет отдан вопросам экономического развития. Когда мы в тот раз вошли в главный зал ресторана, Ким Чен Ын был во всей красе на огромном телевизионном экране, окруженном всеми работниками и посетителями ресторана, которые внимали Вождю в полной тишине. Мои гиды присоединились к этой небольшой группе. Ким Чен Ир очень редко выступал с публичными речами, поэтому все ощущали, что происходит что-то действительно новое. Культ личности Ким Чен Ына, его обожествление – всё только-только зарождалось. Большинство северокорейцев мало что знали о нем, и уж точно не слышали, как звучит его голос. В свой самый первый вечер в стране, когда я спросил одну из своих гидов, что она знает о новом лидере, то получил уклончивый ответ:
«Я слышала, что он очень добрый, очень приятный…» После этого она осторожно задала мне встречный вопрос о том, что о нем пишут в западной прессе. «Только то, что он учился и воспитывался в Швейцарии», – ответил я. Она кивнула, но по выражению ее лица я ясно понял, что для нее это было новостью. Ну а сейчас он был во всей красе на экране телевизора, в прямом эфире перед всей нацией, которая могла его лицезреть и слушать его речь от первого лица. В которой говорилось, что всё будет хорошо. Что наступила новая эра.
После обеда мы гуляем по бульвару вдоль деревьев гинкго, проходим мимо обычного магазина, торгующего всякой всячиной – от носков до бытовой техники, от телевизоров до антибиотиков. Мы идем в провинциальную галерею искусств. При входе нас встречают невпечатляющие картины на холсте, которые представляют собой смесь классических восточноазиатских мотивов в стиле старинной живописи тушью, с севкорреализмом и характерными для чосонхва сценами, изображающими изобилие и всеобщее счастье в Корейском Народном Раю. Всё это уже кажется затхлым клише. Но, пройдя дальше по коридорам галереи, я наталкиваюсь на нечто, чего раньше никогда не встречал. Я подзываю сотрудника галереи: «Кто написал это?»
«О, это один из наших водопадов – Курён. Вы там бывали? Он очень знаменит, в горах Кымгансан… Художник – Ли Ёнхи. Он из Вонсана. Это представитель новейшей школы корейской живописи маслом».
Заинтересовавшая меня работа представляет собой крошечный холст, на котором краска наложена такими густыми слоями, что это граничит с абстракционизмом. На картине изображены две горы, нарисованные экстремально контрастными цветами. Слева темно-зеленая глыба, которая местами почти черная, а гора, изображенная в правой части холста, светится борющимися друг с другом белыми и бежевыми тонами; тут краска кажется нанесенной торопливыми, хотя и тонкими мазками. Таким образом, на картине чередуются толстые и тонкие слои краски, в некоторых местах настолько тонкие, что видна структура холста. Между горами изображена полоска водопада, но вообще-то надо хорошо приглядываться, чтобы ее различить, – она почти что исчезает в волнах краски. Если проследить путь падающей воды, то можно заметить, что место, куда вода обрушивается, – не просто плоское изображение с помощью цвета, а выпуклый бугорок жирно нанесенной краски в виде змеящегося завихрения. Но водоем, куда падает вода, вообще-то не заметен на картине – он написан в таких же тонах, что и окружающий его и парящий над ним скалистый пейзаж. А с левой стороны, там, где склон темной горы граничит с полоской водопада, фиолетовые цвета диссонируют с ярким зеленым травяным ковром, что символизирует наступление весны, времени цветения – это главная мысль картины.