Затем кидаюсь обратно в кухню.
– «Скорая» уже выехала, – говорю я отцу. – Держись. Только дождись ее.
Однако по нему не скажешь, что он чего-то ждет. И тут мне вдруг стреляет в голову, что где-то двадцать лет назад в скаутском отряде меня учили оказывать первую помощь. Паника сразу отступает, сменяясь деловитым спокойствием, и, готовясь сделать своему отцу «поцелуй жизни», я говорю ему:
– Не наслаждений ради…
Глава 52
Уж не знаю, как им это удалось, но прибыли парамедики едва ли не в считаные секунды. Отодвинув меня в сторону, они спокойно и профессионально стали оказывать отцу помощь. И я даю себе слово, что больше ни за что и никогда не стану ругать нашу чудесную, неимоверно перегруженную работой, Национальную службу здравоохранения.
Папу укладывают на носилки и осторожно спускают по лестнице к ожидающей у подъезда «Скорой». Я спешу следом и понуро усаживаюсь в машине рядом с отцом, взяв его за руку. Он в ответ выдавливает болезненную улыбку, парамедики же тем временем прицепляют к нему с десяток всевозможных штуковин.
– Ему повезло, что вы оказались рядом, – говорит мне один из санитаров, когда мы направляемся к больнице. – Возможно, вы спасли ему жизнь.
Я не отваживаюсь сказать им, что я-то как раз и спровоцировала отцу инфаркт. Не могу с уверенностью сказать, светит ли тюрьма за непредумышленное убийство одного из родителей, – но совершенно точно знаю, что мне бы там совсем не понравилось.
Отец лежит с закрытыми глазами, весь такой тихий и умиротворенный, но в то же время крепко сжимает мою руку. Как все ж таки мы, люди, хрупки и недолговечны! Я глажу его по волосам, убирая их назад с прохладного потного лба.
– Прости меня, папа, – тихо говорю я.
– И ты меня, – шепчет он в ответ.
В больнице отца оформляют в отделение кардиореанимации, а я тем временем выскакиваю на парковку, чтобы позвонить с сотового маме и Джо.
Мамы, похоже, дома нет, а ее мобильник, как всегда, выключен. Наверняка лежит на кухне возле чайника, где она обычно его держит, – а там с него какая польза? Мы постоянно пытаемся достучаться до ее сознания, убеждая пользоваться мобильником на тот случай, если вдруг случится что-то чрезвычайное. Но мама у нас из того разряда людей, которые не верят в чрезвычайные происшествия. И вот теперь такое произошло – а где ее носит, одному богу известно! Набрав номер Джо, с облегчением вздыхаю, когда он после третьего гудка снимает трубку. Объясняю ему ситуацию, и брат обещает напрячь кого-нибудь из соседей приглядеть пару часиков за Нейтаном, пока он съездит в больницу.
Затем я звоню Карлу и уже откровенно плачу в трубку. Он пытается утешить меня словом, унять мои слезы, обещает сказать Кену, что у меня дома очередное ЧП и что я из-за этого опоздаю на работу (думаю, я там уже точно кандидат на увольнение). А потом мой милый любимый друг говорит, что тоже на всех парусах примчится в больницу, отчего я опять раскисаю.
Вернувшись в отделение, нахожу отца на койке в самом углу. Миниатюрная тайская медсестричка заботливо подтыкает вокруг него чистую простынку. К его обнаженной груди прилеплена целая россыпь розовых липучек с проводками, змеящимися по редкой седой поросли. Папа подсоединен к капельнице и кардиомонитору, на руке у него манжета тонометра – но в целом, надо сказать, отец выглядит уже чуточку лучше. Лицо вновь обрело относительно нормальный цвет, да и сидит он уже в постели вертикально.
Почувствовав небывалый прилив нежности, кидаюсь к папе и крепко его обнимаю.
– Смотри не скинь с меня все эти примочки, – предупреждает он, – не то доктора решат, что я тут снова коньки отбрасываю.
Прежде чем оставить нас одних, тайская медичка цокает язычком и говорит:
– Счастливчик ваш папа.
Я не ослышалась? Он только что загремел в больницу с инфарктом, а мне говорят, что он счастливчик? С того места, где я стою, он совсем не тянет на счастливчика, а выглядит, скорее, старым и больным.
По щеке у меня скатывается слеза.
– Не плачь, – говорит папа. – Я уже в порядке.
– Ты был на волосок от смерти.
Он легонько похлопывает по груди со стороны сердца:
– У этого старикана еще есть порох в пороховницах, – шутит он. – Скоро совсем буду как огурчик.
– Папа, папа… – Я смахиваю слезы рукавом и опускаюсь на пластиковый стул у его койки. – Если с тобой что случится, я этого не перенесу.
– Я пока что никуда не собираюсь, – уверяет он. Затем как-то пристыженно взглядывает на меня: – Всё, больше никаких глупостей.
– Рада это слышать, – отвечаю я, и мы неловко переглядываемся. – Джо уже едет. Думаю, скоро будет здесь.
– Не представляю, как Нейтан все это переносит.
– Я тоже.
– Наверно, он из куда более крутого теста, чем я. – Папа снова откидывается назад, на подушку. – Я лишь хочу отсюда выбраться и поправиться поскорее.
– Я тоже хочу, чтобы все вернулось в нормальное русло.
Отец осторожно прокашливается.
– Маме звонила?
– Звонила. Ее нет дома.
Взглянув на большие часы на стене, папа хмурится:
– Она же никуда вечерами не выходит. Где она может быть в такое время?
Чтобы не отвечать на вопрос, делаю вид, будто все мое внимание приковано к больничной палате. У меня не хватает духу сказать отцу, где, по моему мнению, может быть мама, – не хочу быть виноватой в новом сердечном приступе.
Глава 53
Эван уже успел принять целую кучу всевозможных лекарств и от простуды с гриппом, и от кашля с насморком – полный набор снадобий, что составили бы честь всякому уважающему себя янки. И все равно чувствовал он себя ужасно. Голова пульсировала и раскалывалась, с носа текло ручьем. Осмотревший его нынче вечером ЛОР промыл ему тампоном горло, ощупал гланды и наконец объявил, что петь Эван пока что не способен. Так что благотворительный концерт был для него заказан.
И теперь он лежал в постели, в одиночестве и печали, исполнившись жалости к самому себе. «Подумаешь, какая-то простуда, – ворчал он на себя, – ничего же страшного». Эван вообще относился к тому типу людей, которых любая мало-мальская болезнь полностью выводит из строя, здесь же еще добавлялся обычный для оперного певца невроз. И хотя он сам понимал всю иррациональность такого хода мыслей, но всякий раз, когда ему доводилось слечь с простудой, Эван боялся, что навсегда потеряет голос. Что с ним будет, если такое однажды случится?
Эвану казалось, что уж на одну-то песню его вполне хватит, речь же не идет о полном концерте! Руперт по-любому должен был отправиться на благотворительный вечер, чтобы извиниться за его отсутствие и лично поприветствовать там кое-кого из почетных гостей. В последний момент Эвана заменили другим тенором, Йоханом Райссом. Пел тот весьма неплохо, так что вполне способен был спасти ситуацию – хотя и не был вторым Эваном Дейвидом. Вдобавок Эвана пугала мысль, что из-за непоявления на публике его имидж немного потеряет блеск. Он всегда с тревогой думал о том, что чем выше взлетает его звезда, тем дальше ей придется падать. К тому же извечно найдется масса бульварных газет, что с готовностью ускорят его падение на землю. Надо будет ему в порядке компенсации сделать весьма ощутимый вклад в этот благотворительный фонд, после чего – из не совсем, скажем, альтруистических соображений, – науськать Руперта, чтобы как бы невзначай обмолвился об этом в нужных местах.
Взявшись за пульт, он опустил плазменную панель с потолка к изножью кровати, после чего включил телевизор – и как раз вовремя, застав самый приезд знаменитостей на благотворительное торжество. Эван даже застонал. Уж это ему точно невыносимо было видеть, а потому он стал щелкать пультом по нескончаемой череде телеканалов, пока не убедился, что смотреть там абсолютно нечего. Роман, лежащий у изголовья постели, его как-то не захватил, к тому же требовал гораздо большей концентрации, нежели та, на которую Эван был сейчас способен. Отчаявшись найти себе хоть какое мало-мальски стоящее занятие, Эван откинул одеяло и поднялся с постели. Накинув домашний халат, он прошелся по апартаментам, шлепая босыми ногами по паркету и слушая, как разносятся его шаги по всему помещению. С этой проклятой простудой он на два дня засел тут, точно в клетке, и у него, похоже, начал развиваться так называемый синдром четырех стен.
Эван направился к окнам, отодвинул одну из перегородок и ступил на балкон. Вечерний воздух оказался приятно прохладен, легкий ветерок овеял свежестью его разгоряченное лицо. Сверкающие по всей Темзе огоньки и плеск волн внизу, почти у самого здания, немного отвлекли головную боль. Где-то там, в этом городе, была Ферн. Раскинув руки, Эван взялся за стальной каркас окна и глубоко, всей грудью вздохнул. Он тосковал по ней. Тосковал по тому, чего у них не сложилось.
Интересно, что же она может сейчас делать? Наверное, готовится к очередному выступлению в том пабе, где работает. Как, бишь, она его назвала? Часом, не «Голова короля»?
Внезапно Эван понял, что ему просто позарез необходимо туда пойти. Во что бы то ни стало ему понадобилось отыскать Ферн. Недолго думая, он поспешил в глубь квартиры, второпях оделся и покинул свои апартаменты. Фрэнка он, естественно, отпустил до утра, никак не предполагая, что вечером, в самый пик болезни, ему придет в голову прокатиться по городу. Уже на выходе он проверил содержимое бумажника – Руперт не раз сетовал, что мистер Дейвид не носит при себе наличных. Прямо как ее королевскому величеству, Эвану приходилось вечно просить своих подчиненных заплатить за него по счету. Руп всегда сопровождал его, на всякий случай имея под рукой набитый купюрами бумажник. Не это ли одно показывало, сколь далек он ныне от реальной жизни? Эван не имел ни малейшего представления, сколько стоит буханка хлеба или пинта молока. Ему даже неведомо было, сколько он платит за проживание в этих апартаментах. В бумажнике, как и следовало ожидать, денег не обнаружилось, и Эван пошарил по ящикам стола, пока не наткнулся на шкатулку для мелочи, где удалось наскрести что-то около пятидесяти фунтов. Забрав мелочь, Эван оставил вместо нее нечто вроде долговой расписки – на случай, если вдруг забудет вернуть, хотя, по сути, это тоже были его деньги.