– Не можешь же ты тратить все свое время только на то, чтобы налаживать жизнь других, – решительным тоном говорит Карл. – За исключением Нейтана, все мы взрослые люди. Может, все же настала пора, когда мы сами будем принимать собственные решения и совершать собственные ошибки? А ты разберись лучше в своих делах.
Я чуть кофе не подавилась. То есть Карл только что велел мне не лезть не в свое дело. Такого у нас еще не было! Я просто в шоке. Интересно, это он что – влюбился?
Глава 63
Господин Кен то и дело кидает на меня нехороший взгляд и многозначительно фыркает всякий раз, проходя мимо. Но поскольку он меня все же с работы не турнул, то думаю, он просто делает видимость. Как бы то ни было, я стараюсь держаться образцовым работником и натираю стаканы так, будто от этого зависит вся моя жизнь. Паб к вечеру потихоньку наполняется людьми, и уже сейчас я чувствую, что буду занята сегодня выше крыши и мне станет попросту не до мыслей – а для меня это как раз то, что надо. Предаваться размышлениям – вообще сильно переоцененное времяпрепровождение.
Я посылаю Кену самые что ни на есть очаровательные улыбки, и он скалится мне в ответ. Я, в свою очередь, еще усерднее натираю стаканы… И вот в самый разгар этого ни к чему не ведущего противостояния в «Голову короля» вплывает моя мать и ловко забирается на барный стул прямо напротив меня.
– Привет, золотце!
Я едва не роняю стакан. Уже сколько месяцев прошло с тех пор, как моя матушка заглядывала в «Голову». На самом деле мама сюда фактически так просто и не заглядывает, так что этому ее визиту определенно есть причина.
Я настороженно ее целую.
– Чему обязана таким удовольствием?
– Можешь угостить свою дорогую мамочку джин-тоником, – молвит она, прижимая сумочку к коленям.
Я покорно нацеживаю на глаз порцию джина, с лихвой разбавляю его тоником. Уж я-то знаю, что у мамочки на втором месте после стаканчика шерри! Передаю ей напиток и терпеливо жду, чтобы узнать, что же такое стряслось. Может, она наконец решилась нас просветить насчет своих гуляний с мистером Пателем? А вдруг она пришла сказать, что они приобрели себе бунгало в Истборне и собираются туда вместе переехать? Подумать даже страшно! Впрочем, Карл прав: родители мои оба взрослые люди и вправе жить так, как считают нужным. И если мама после всего, что случилось, не примчалась со всех ног к постели больного папы, значит, теперь ее ничто уже не заставит принять его обратно.
Мама потягивает из стакана.
– М-м-м, восхитительно!
Хотя с уверенностью могу сказать, пить ей это сейчас ну совершенно не хочется.
Тем временем к бару подходят два посетителя, и я тороплюсь их обслужить, краешком глаза приглядывая за мамой. При бесстрастном взгляде со стороны я замечаю, что за эти дни мать как будто стала старше и дряхлее, и у меня от этого сжимается сердце. Перемены вроде еле уловимые, но я все же вижу, что недавней вздорности у мамы явно поубавилось. Интересно, что же все-таки произошло? Или это стала на ней сказываться ее таинственная двойная жизнь? Или это в ее летах так переживается мысль о разводе? Это в любом возрасте не так-то просто – но когда к тебе вовсю подступает пенсия, вся эта процедура, наверно, переживается с особой остротой.
Закончив обслуживать посетителей, возвращаюсь к матери:
– Итак?
Вздохнув, она спрашивает:
– Как там папа?
– Отлично, – честно отвечаю я. – Если верить докторам, через неделю сможет уже отправиться домой.
– Хорошо, – роняет мама, но каким-то очень нетвердым голосом. Она делает еще глоток джина, причем прилагает весьма заметные усилия, чтобы его проглотить. – Он собирается вернуться к тебе в квартиру?
– Наверно, да, – пожимаю плечами.
Мама поднимает на меня взгляд, в глазах у нее стоят слезы.
– Ему на самом деле было плохо?
– Хуже не бывает, – рублю я напрямик. – Мы его чуть не потеряли.
– Вот старый дурак, – бормочет она под нос, но уже без всякой злости.
– Можешь о нем уже не беспокоиться, – говорю я, хотя по маме и так видно, что она этим не заморачивалась. – К папе чрезвычайно внимательно относятся в больнице. При нем крутится очень исполнительная и очень даже хорошенькая молодая тайская сестричка, которая ему довольно симпатична, – с колкостью сообщаю я. – Она уверяет, что он поправляется. Я к нему забегаю каждый день, да и Джо тоже.
«Ты вот только, мам, откалываешься от нашей маленькой уютной компании», – напрашивается к моим словам подтекст.
На высоком барном стуле мама кажется совсем миниатюрной. Она взволнованно хмурится. Может, сейчас не самое лучшее для этого время – и уж точно не самое лучшее место, – но я хочу скрепя сердце разрешить наконец тот вопрос, что раскалывает на части нашу семью.
Я кладу ладонь на мамину руку.
– Я знаю про мистера Пателя, – говорю я. – Уже давным-давно просекла, что происходит.
У мамы расширяются глаза.
– Откуда ты узнала?
– Ты же моя мать, – спокойно объясняю я. – Да и я вроде не дурочка.
– Я не хотела, чтобы кто-нибудь об этом знал, – признается она. – Это было моей маленькой тайной, о которой никому не следовало знать.
– Да по тебе самой это было уж очень заметно, – тихо усмехаюсь я. – Макияж там, новая прическа. Из недр гардероба повытаскивала лучшие наряды. В общем, не надо быть семи пядей, чтобы прорюхать, в чем тут дело.
Мама огорошенно глядит на меня.
– Да я все понимаю, – снисходительно похлопываю я ее по руке. – Этот мистер Патель – весьма привлекательный мужчина. Кто ж тут устоит! Я бы только хотела, чтобы ты ничего не скрывала от нас, мам. Папа все свои идиотские фертеля выкидывал, пытаясь вернуть тебя назад, – и ведь он даже не представляет, что ты нашла себе кого-то еще.
– Кого-то еще?! – с каким-то придушенным писком переспрашивает мать, поперхнувшись остатками джина.
– Да у тебя на лице это написано.
Мама пшикает джином, едва не забрызгивая стойку.
– То есть ты думаешь, что у меня роман с мистером Пателем?
– Все ж таки ты моя мама, – понимающе подмигиваю я, – и мы с тобой обе опытные женщины…
Тут лицо у матушки грозно темнеет, явно предвещая бурю.
– Это все, о чем способны думать женщины твоего поколения?! Секс, секс и только секс?!
Теперь моя очередь опешить. Может, конечно, я и думаю очень много о сексе, но это вовсе не означает, что его много в моей жизни.
– На свете есть масса других вещей! – неистовствует мать. – Например, выручать друзей. Или ты понятия не имеешь о платонических взаимоотношениях?!
О, вот уж насчет этого мне можно лекций не читать!
– Я уже семнадцать лет как пребываю в этих платонических отношениях с Карлом.
– Вот именно, – резко говорит мама. – Постыдилась бы. Парень так давно тебя любит и боготворит – пора бы уж проявить к нему какую-то порядочность.
У меня отпадает челюсть. Еще ни разу в жизни мама не комментировала моих отношений с Карлом.
– Где тот красавец-мужчина, которого ты к нам приводила? – Мама качает передо мной пальцем: – Сплыл. Только его и видели! – щелкает она пальцами.
Ее слова укалывают меня в самое чувствительное место.
– А Карл был с тобою рядом большую часть твоей жизни. С тех пор, как вы оба еще были тощими и неказистыми подростками.
– Я никак бы не смогла без Карла, и я, конечно, люблю его… – Тут до меня доходит вся правда наших отношений, и у меня внутри словно что-то рушится. – Но люблю его недостаточно.
– А я люблю твоего отца, – перескакивает мать на иную тему. – Но временами он меня страшно бесит.
Долгое мгновение мы пристально смотрим друг другу в глаза, потом я наливаю маме еще джин-тоника и делаю порцию себе. Мы с ней чокаемся.
– И что мы будем теперь делать? – спрашиваю.
– Тебе надо бы отпустить Карла, – советует мне мать.
– Ну а ты что?
У нее на губах блуждает неопределенная улыбка.
– Я ходила на бальные танцы, – признается мама. – Только и всего. Я не хотела, чтобы кто-нибудь об этом знал, потому что вы подняли бы меня на смех. Жена мистера Пателя перенесла операцию по замене тазобедренного сустава и теперь шесть месяцев не сможет танцевать. Так что я вместо нее исполняю роль партнерши Тарика, то есть мистера Пателя.
Я бросаю на нее предостерегающий взгляд:
– Так оно все и начинается.
– А Шандра, то есть миссис Патель, тоже к нам приходит на своих костылях. Чудесная женщина!
– Рада это слышать, – пристыженно буркаю я.
– Знаешь, когда я порхаю по танцевальному залу, легкая как перышко, я чувствую себя лет на двадцать моложе, – продолжает мама, мечтательно глядя в никуда. – Я могу забыть обо всех своих проблемах. Могу забыть, что у меня больной внучок, что у меня несчастливый сын, оставшийся без жены и все время пытающийся как-то свести концы с концами. Могу забыть, что моя дочь живет в убогой халупе, еще лелея прекрасные несбывшиеся мечты. Могу забыть, что у меня есть муж, который за все годы нашей совместной жизни не дал мне ни минуты покоя. А главное – я могу забыть, какой я стала, воображая, будто я снова молода и беззаботна. Или ты думаешь, я этого не заслужила?
Чувствую, мама вот-вот расплачется, как, собственно, и я.
– Но почему ты нам ничего этого не сказала?
– Вы все бы надо мной смеялись, – с горечью говорит она. – У меня никогда не было времени на себя. Не было даже никакого хобби. Семья всегда стояла для меня на первом плане. Ну а это оказалось мое и только мое. Мне хотелось, чтобы это была моя маленькая тайна. У меня ведь тоже есть мечты, Ферн.
Я устремляю на маму сочувственный взгляд.
– Было бы гораздо лучше, если бы ты села и поделилась всем этим с папой.
– Да разве можно хоть чем-то таким делиться с твоим отцом! – возмущается мама, причем вполне, скажу я, справедливо. – Он же потом плешь бы мне проел своими дурацкими остротами! И делал бы все, чтобы только я никуда без него не уходила.
– Вы могли бы ходить туда вместе.