ли…
Изображать почтальона я начал с родной гимназии, поскольку к моему дому она находилась ближе всех прочих адресов подарочного списка. Заодно, раз уж тоже поблизости, отнёс и в родительский дом. Шаболдину заносить не стал, решил вручить при следующей встрече. А потом отправился к князю Белозёрскому, хотя по совести если, а не по удобству, как раз с него надо было разноску книг и начинать — именно доброжелательный совет князя и побудил меня в своё время предложить свои писания публике. [1]
Принял меня Владимир Михайлович в своих покоях, а не в кабинете, сославшись на нездоровье. Выглядел князь и вправду не особо хорошо, но всё же, как мне представлялось, болезнь его именовалась старостью и никакого лечения, увы, уже не предусматривала — семьдесят девять лет, что вы хотите… Над ясностью княжьего ума, впрочем, даже столь тяжкий недуг не имел никакой власти, и прежде чем Владимир Михайлович дал мне понять, что продолжать беседу ему нелегко, я успел пережить ни с чем не сравнимое удовольствие, всегда сопутствующее общению с человеком такой силы ума и духа. Поговорили мы с князем о всё ещё продолжающемся среди читающей публики обсуждении «Слова о полку Игореве», благо, сам Владимир Михайлович считал открытие «Слова» едва ли не главным достижением в своей жизни и уж во всяком случае достойным её завершением. Я рассказал о скором выходе первой из сказок и по просьбе князя вкратце изложил её сюжет. Не стану скрывать, интересом князя Белозёрского к моим писаниям я был очень даже польщён. Уходя, я решил, что должен успеть хотя бы ещё раз навестить старого князя, пока он ещё пребывает в нашем мире, для того хотя бы, чтобы услышать его мнение о моих «Военных рассказах».
…Дома меня встретил дворецкий Егор Игнатов. Вообще-то, принимать у меня пальто, шапку и трость в его прямые обязанности никак не входило, и раз уж он явно меня дожидался, это говорило, что у него что-то важное.
— Старший губной пристав Шаболдин по телефону звонил, Алексей Филиппович, — доложил Егор. — Почтительно, но с настоянием просил зайти к нему в управу.
Как вы понимаете, пальто, шапка и трость так при мне и остались.
— Что стряслось, Борис Григорьевич? — без долгих околичностей спросил я пристава прямо с порога.
— Поручик Гуров приходил, Василий Захарович, — Шаболдин прямо-таки светился, давно я его в таком хорошем настроении не видел. Неужели есть какие-то подвижки? — Да вы сами посмотрите, Алексей Филиппович, я потом, если что, добавлю, — пристав подвинул по столу несколько листов бумаги.
Я отметил, что работают у Шаболдина быстро — допросные листы успели уже переписать набело. Что ж, тем удобнее читать.
Уже первые несколько строк вызвали у меня приступ острого сожаления, что явление в губной управе господина поручика я пропустил — настолько драматичная история разворачивалась в допросных листах. Даже на бумаге ощущалась горечь, с которой Василий Захарович жаловался на чудовищное вероломство со стороны старшего брата. Надо сказать, основания для жалоб у поручика имелись более чем достаточные. Со слов Василия Захаровича выходило, что с братом у них имелась тайная договорённость — младший демонстрирует полное неприятие неподобающего второго брака отца, а старший столь же убедительно показывает сыновнюю почтительность, под видом которой старается вызвать у отца подозрительность и недоверие к его новой супруге, чтобы он тратил на неё как можно меньше денег, а сыновьям, соответственно, побольше досталось в наследство. Но мало того, что старший брат свои обязательства не выполнил и поссорить отца с этой актриской не сумел, так он, такой-сякой-нехороший, ещё и потребовал от младшего письменно согласиться на сокращение своей доли в наследстве из-за проявленной им сыновней непочтительности! В итоге братья не в шутку рассорились и младший съехал из отчего дома, поселившись у своего старого московского приятеля.
От такой незамутнённой наивности я даже слегка оторопел. Нет, ничего преступного тут не усмотрит ни один суд — братья же не травить отца договаривались, а всего лишь пытались настроить его против новой жены. Да, с точки зрения морали выглядит их затея, мягко говоря, не лучшим образом. Но вот так искренне возмущаться… Слов у меня не было. То есть, конечно же, были, но на бумаге такие слова писать не принято, да и вслух произносить не особо приветствуется. Вот и не стал я их произносить, а продолжил чтение.
Чтение это постепенно становилось куда более интересным — Шаболдин начал задавать Василию Захаровичу вопросы, и тому волей-неволей пришлось на них отвечать. А спрашивать Борис Григорьевич умеет, не просто же так в старшие губные приставы выслужился. Вот в ходе этих вопросов да ответов и выяснилось, что всё это время Фёдор и Василий Гуровы переписывались между собой, причём Фёдор, по словам Василия, уверял его в том, что всё идёт по их плану и отец вот-вот не то даст второй жене развод, не то отошлёт её в имение, потому что он, Фёдор, пусть и потихоньку, но с успехом убеждает отца в коварстве проклятой актриски, которой не Захар Модестович нужен, а исключительно его деньги. Впрочем, Василий Гуров тут же и сообщил, что они с братом уговорились переписку эту не хранить, и он, Василий, добросовестно все письма брата сжёг, да и Фёдор наверняка поступил так же. Тем не менее, за Фёдором Гуровым Шаболдин уже послал и ждал доставки старшего из братьев в управу вот уже совсем скоро.
— Присяжный поверенный Друбич человека ко мне уже присылал, — сказал Шаболдин. — Тот на словах передал, что Фёдор Гуров обратился к Льву Марковичу с поручением представлять его интересы в суде, как только он подаст иск о лишении брата отцовского наследства ввиду проявленной им сыновней непочтительности.
Так, стало быть, войну за отцовское наследство Фёдор Захарович объявил. Что ж, посмотрим, что он скажет по поводу слов младшего брата. Но пока его не привезли, стоило послушать и Шаболдина, раз уж он обещал мне добавить что-то к допросным листам.
— Я, Алексей Филиппович, не под запись поинтересовался у Василия Захаровича, как же так вышло, что живя по приезде в Москву в отчем доме, он вроде как неплохо ладил с Ангелиной Павловной, а теперь за глаза снова проклятой актриской её именует, — с усмешкой начал пристав. — Так он мне сказал, что Ангелина Павловна, хоть и умеет быть обходительной, но всё равно актриса и на деньги отцовские нацеливалась, и раз она такая нехорошая, то ему и не стыдно о ней так отзываться.
М-да, уж на что некрасиво будет смотреться затеянная Фёдором Гуровым тяжба за наследство, но какая-никакая справедливость в том, что больше денег достанется умному из братьев, а не глупому, будет. Если, конечно, мы с приставом не выявим причастность старшего брата к отцеубийству.
— Меня, сказать по чести, больше другое беспокоит, — продолжал Шаболдин. — Получается ведь, ежели старший брат отписывал младшему, что всё у него, мол, идёт хорошо с внесением разлада между отцом и его новою женою, то врал же. Вот и спрошу я Фёдора Захаровича — а для чего? Я-то полагаю, что перечить отцу он не мог или не хотел, потому и решил отравить его по-тихому, пока тот новое завещание не составил.
Хм, похоже, убеждённость пристава в виновности Фёдора и Ольги Гуровых сыграла с ним злую шутку, раз он не заметил ошибки в своих рассуждениях. Ну а я, спрашивается, на что?
— А кто тогда мешал Фёдору Захаровичу не против жены отца настраивать, а против младшего сына? — указать Шаболдину на ошибку я решил самым мягким способом, задав наводящий вопрос. — Уж после столь показательной непочтительности Захару Модестовичу ничто бы не помешало обделить младшего в завещании, что и возместило бы старшему неполучение тех денег, что отец на молодую жену потратил. И обошлось бы всё тихо да мирно, безо всяких ядов…
— Ох, Алексей Филиппович, вот умеете вы так спросить, что не знаешь, как и ответить! — прочувствованно выдал пристав. Подумав, я всё же решил считать его слова неуклюжим комплиментом, а не грубой лестью. — Но я самого Фёдора Гурова о том и спрошу! — а вот эту идею пристава стоило оценить как безусловно здравую.
…Из тех же требований начальства Шаболдина о безупречности розыска мы с приставом решили, что старшего из братьев Гуровых он допросит без меня, а потом зайдёт в гости и поделится новостями, так что я вернулся домой. Обедать Варенька без меня не садилась, так что можно сказать, к обеду я и не опоздал. Да-да, начальство не опаздывает, оно задерживается, а я как глава семьи и хозяин дома, то самое начальство и есть. Хотя, конечно, сильно злоупотреблять своим положением тоже не стоит.
Шаболдин появился уже довольно поздно, где-то часа через полтора после окончания присутственных часов у него на службе. Я предположил, что пристав долго провозился с Фёдором Гуровым, и оказался прав.
— Интересные вещи Фёдор Захарович рассказывал, — вещал Борис Григорьевич, удобно устроившись в кресле с бокалом вина. — Ежели ему верить, он именно так и поступал, как вы о том меня вопросили. Говорит, поначалу пытался сделать то, о чём они уговорились с братом, да быстро понял, что ничего у него не выйдет, не охладеет отец к молодой жене. Вот и принялся брату отписывать, что, дескать, всё идёт, как они задумали, а сам всячески выставлял брата перед отцом в невыгодном свете. Проверить его слова, увы, никак не получится — писем от Василия Захаровича и он не хранил.
— И как, получалось у него? — спросил я.
— Говорит, получалось, — лёгкой усмешкой пристав показал, что особого доверия к словам Фёдора Захаровича не испытывает.
Ну да, я на его месте Фёдору Гурову тоже бы не поверил. Потому что ежели бы так оно и было, никакого отравления произойти не могло. Не нужно оно никому в доме было бы при этаком раскладе. Нет, можно, конечно, предположить, что младший из братьев раскусил коварство старшего, да и принял меры, но это уже из области совсем уж безумных идей, потому как никакой возможности отравить отца у него попросту не было, да и не отца в таком случае надо было бы ему травить, а старшего брата, а с отцом после этого мириться.