— И давно покупали? — поинтересовался пристав.
— В самых первых днях сентября месяца, — не замедлила с ответом Гурова. — Старший наш, Модест, как раз в гимназию пошёл.
— До того к Шишовой обращались?
— Нет, надобности не было.
— А после?
— Тоже нет, мне её снадобье сразу помогло, — даже я заметил, как Гурова напряглась.
— Хорошая травница, стало быть, — одобрительно отметил Шаболдин. Гурова натужно улыбнулась. — Вам же её кто-то из знакомых порекомендовал?
— Да, — улыбка у Гуровой получилась получше.
— И кто же? — также с улыбкой осведомился пристав.
— Н-не помню уже, — видно было, что отвечать Гурова желанием не горела.
— А вы постарайтесь вспомнить, Ольга Кирилловна, — обманчиво мягко посоветовал пристав. — И хорошо бы вам ничего при том не напутать, мы же ваши слова проверим потом со всем тщанием.
— Дарья Сергеевна Пяльцева, — нехотя сказала Гурова. — Полковника Пяльцева вдова.
Мы с Шаболдиным переглянулись — похоже, слово «вдова» насторожило нас обоих. Вот точно, предстоит Борису Григорьевичу проверить, при каких обстоятельствах умер тот полковник, а если пристав вдруг этого не сделает, так я ему напомню.
— Госпожа Пяльцева какие снадобья у Шишовой покупала? — спросил Шаболдин.
— Да я не знаю, — вопрос Гуровой явно не понравился, она одарила пристава недобрым взглядом и попыталась удобнее устроиться на стуле, для приятного сидения не предназначенном. Да, такое вот ухищрение, стимулирующее готовность отвечать. — Правда, не знаю! — добавила Гурова, видя, что ответ не понравился уже нам.
— Ладно, Ольга Кирилловна, не знаете вы — узнаем мы, — примирительно сказал пристав. Гурова, впрочем, от такого миролюбия напряглась, и не зря. — Вы мне лучше скажите, — продолжал Шаболдин, — супруг ваш Фёдор Захарович четыре дня назад где был?
— На службе, конечно, — слегка успокоилась Ольга Кирилловна.
— А в котором часу вернулся? — тут же спросил пристав.
— Да как обычно, в шесть пополудни, — с ответом Гурова несколько замялась.
— Что же, Ольга Кирилловна, — Шаболдин, похоже, сделал вид, что не заметил эту заминку, — на том у меня к вам пока всё. Подождите в коридоре, сейчас допросный лист перепишут набело и дадут вам прочесть и подписать.
Я, кажется, говорил как-то, что подпись допрашиваемого лица на допросном листе обязательной тут не является? [1] Но Борис Григорьевич, надо полагать, решил подстраховаться, чтобы подкопаться в деле было не к чему. Как выяснилось, отправил он Ольгу Кирилловну ждать в коридоре не только по этой причине. Едва стражник закрыл за Гуровой дверь кабинета, пристав кратко изложил мне свой план дальнейших действий на сегодня. Какого-то особого прорыва, на мой взгляд, ожидать тут не стоило, но хоть насколько-то сдвинуть дело с места представлялось весьма вероятным, и потому я с этим планом согласился и предложение Шаболдина поучаствовать в его исполнении принял.
…Подписав допросный лист, Ольга Гурова благосклонно приняла предложение пристава доставить её домой. Впрочем, хватило этой её благосклонности ненадолго — ровно до того момента, как пристав, обходительно помогший ей забраться в коляску, сел в неё и сам, а с ним ещё я, а на запятки пристроились урядник и десятник губной стражи. Уж не знаю, испугалась чего Ольга Кирилловна или понадеялась, что всё само как-нибудь обойдётся, но вопросов по пути задавать не пыталась. Однако же, чего бы она ни боялась, действительность для неё оказалась ещё хуже — когда мы прибыли к дому Гуровых, пристав объявил своё желание опросить прислугу. Отвертеться у Ольги Кирилловны никакой возможности не было, но если бы можно было убивать взглядом, нам с Борисом Григорьевичем пришлось бы умереть не по одному разу.
Ольгу Гурову пристав отправил в её покои, приставив к дверям десятника, всех слуг собрали в прихожей под надзором урядника, затем Шаболдин по одному вызывал их в маленькую каморку для привратника, где в моём присутствии задавал каждому и каждой один-единственный вопрос: в котором часу вернулся домой Фёдор Захарович четыре дня назад? Из-за того, что вопрос был один и шибко развёрнутых ответов не предусматривал, управился Борис Григорьевич быстро, после чего поднялся к Гуровой и учтиво поблагодарил её за содействие розыску. Ольга Кирилловна только что не зашипела в ответ.
— Ну что, Алексей Филиппович, сами же всё слышали, — с довольным видом сказал пристав, когда мы уселись в коляску.
Да уж, слышал. Чуть менее половины опрошенных сказали, что вернулся в тот день Фёдор Гуров в восьмом часу пополудни, а не в шесть, как о том говорила его супруга, оставшиеся разделились примерно пополам на тех, кто подтвердил слова хозяйки, и тех кто даже приблизительное время возвращения хозяина не вспомнил. То есть стоило иметь в виду, что в день убийства Шишовой Фёдор Захарович вернулся домой часа на полтора позже обычного.
— Я гуровских слуг не по одному разу уже допрашивал, как родных их знаю, пусть и не надобна мне даром такая родня, — Борис Григорьевич пребывал в хорошем настроении и его тянуло поговорить. — Которые из слуг слова Ольги Кирилловны подтвердили, те и раньше хозяев всячески выгораживали, в меру своего разумения, конечно. Правду сказали те, кто не хочет властям прекословить, а которые не помнят, — тут даже на слух чувствовались жирные кавычки, — самыми хитрыми себя полагают. Да и пёс бы с ними, — беззаботно закончил пристав.
Да, основания для такой беззаботности у Шаболдина имелись. Пусть и опрашивал он слуг не под запись, но в моём же присутствии. Возникнут в суде вопросы — Шаболдин вызовет меня в свидетели и я, как верный подданный русского царя, под присягой дам показаниям пристава полное подтверждение, а уж моё-то слово для присяжных и судьи пустым не будет.
До исполнения следующего пункта плана Бориса Григорьевича у нас оставалось два с небольшим часа и я пригласил пристава на обед. Коляску и стражников Шаболдин по прибытии к моему дому отпустил, наказав им вернуться за нами через полтора часа.
…Фёдора Гурова мы перехватили у Московской городской управы. Уклоняться от поездки с нами он не стал, всю дорогу молчал и лишь в допросной сухо осведомился о причинах своего сюда попадания.
— Скажите, Фёдор Захарович, где вы были четыре дня назад от момента окончания службы до прибытия домой? — спросил Шаболдин, разъяснив Гурову, что это официальный допрос под запись. — Что присутственные часы закончились у вас в пять пополудни, а домой вы прибыли только в восьмом часу, мне уже известно, — добавил он, отсекая попытки лгать.
— У девицы Букриной, Алёны Фроловой, мещанки, — спокойно ответил Гуров. — Нумер двадцать первый в Денисовском переулке.
М-да, вот уж не ждали… Пристав, надо отдать ему должное, взял себя в руки почти мгновенно.
— И что, девица Букрина ваши слова подтвердит? — спросил он.
— Так её о том спросить и надо, а не меня, — спокойствие Гурова было, похоже, не показным.
— Спрошу, — пристав чуть-чуть подпустил в голос угрозы, но на Гурова это никак не подействовало.
Поскольку дальнейший допрос не имел смысла, пока Шаболдин не допросит Букрину, Гурова пришлось отпустить. Допросный лист переписали набело быстро, там же и писать было всего-ничего, Гуров его без разговора подписал и отбыл домой. А мы с Борисом Григорьевичем отправились в Денисовский переулок, ничего иного нам не оставалось.
Девица Букрина, восемнадцати лет, православного вероисповедания, по рождению принадлежала к купеческому сословию. Отец её, купец третьей тысячи, хозяин двух посудных лавок, умер уже пятнадцать лет назад, и дело его за неимением иных наследников досталось вдове. Вдова, однако, год как умерла и сама, а юная девица, на которую свалилось неплохое наследство, обе лавки и запасы товара продала за хорошие деньги, приказчиков и работников рассчитала, переписалась из купеческого сословия в мещанское, чтобы налогов меньше платить, и вложила деньги в казённые и частные ценные бумаги. Всё это мы от самой Букриной и узнали, да не только со слов, а ещё и из представленных ею бумаг. Бумаги содержались в идеальном порядке, видно было, что тут приложил руку кто-то, в этом хорошо понимающий. Кажется, я даже знаю, кто именно. Показания Фёдора Гурова Алёна Букрина уверенно подтвердила.
Потом мы с приставом прошлись по соседям. О Букриной они отзывались в целом неплохо, хотя и не все, но на всех, как известно, не угодишь. Те самые «не все» утверждали, будто Букрина живёт блядством, но все остальные это не подтверждали, а чуть больше половины из них со всей уверенностью показывали, что ходит к Алёне один только и явно из господ. Удивляться тому, что они опознали по портрету Фёдора Гурова, мы уже и не стали.
— Что ж, Алексей Филиппович, откуда в доме Гуровых взялся яд, мы теперь, можно сказать, знаем, — Шаболдин принялся подводить итоги. — Но толку с того знания без доказательств… А с ними — от чего ушли, к тому и пришли, — он тяжело вздохнул.
Добавить тут мне было нечего.
[1] Говорил — см. роман «Хитрая затея»
Глава 23. Черепашьи шажки
Столь неудачное завершение бурно, казалось бы, развивавшейся истории с Шишовой нас с Шаболдиным, ясное дело, не порадовало, но и в уныние отнюдь не ввергло. Раз уж появились в деле новые люди и новые события, разобраться с ними сам Бог велел, вот Шаболдин и взялся разбираться. Уже на следующий день пристав устроил Алёне Букриной настоящий, по всей форме, под запись с подписью, допрос в губной управе, а потом ещё раз прошёлся по соседям юной мещанки, да тоже не один, а с писарем. Допросил повторно он у себя в управе и Фёдора Захаровича. Увы, но каких-то сдвигов в деле в результате всех этих титанических усилий не произошло. Знакомство своё с Марфой Шишовой Гуров отрицал, хотя и сказал, что слышал о ней от супруги.
Связь Фёдора Гурова и Алёны Букриной, как выяснилось, длилась уже полтора года. Любовники периодически встречались в доме Букриной, никуда вместе не выходили, каких-то планов на совместное будущее не строили, любовницу свою Гуров не содержал. Ну, это они так говорили. Допрашивал их Шаболдин порознь, но на одинаковости показаний оно никак не сказалось.