Я посочувствовала, сказав, что девять лет – слишком рано, чтобы потерять отца.
– Мне было грустно, но мама сказала, что так лучше для семьи.
Питер описал отношение матери к смерти отца, то, как она кормила сладостями диабетика, ускоряя процесс, и как выразила облегчение после его смерти. Ему это казалось нормальным. Я была обескуражена недоброжелательным отношением женщины, но не хотела выражать это в первую встречу. Нужно наладить контакт с Питером и услышать историю его жизни. Поэтому я лишь отметила, что мама была слегка жестока по отношению к отцу. Однако пациент начал защищать ее:
– Мама хотела только лучшего для нас и работала на трех работах.
Когда я спросила, как она успевала столько работать, он объяснил, что в один день работала на двух одновременно, а на следующий – на третьей. Они владели единственным азиатско-канадским рестораном в маленьком городе в Онтарио, который называется Порт-Хоуп: Порт Надежды – достаточно ироничное название, если подумать.
Питер рассказал, что отец был поваром в их ресторане, а мама работала официанткой и делала все остальное для бизнеса. В свободное время занималась вышивкой бисером и продавала изделия в дорогой универмаг в Торонто. Также выращивала собственную еду (азиатские овощи) в большом саду летом и вела торговлю с поставщиками азиатской еды. На секунду Питер замолчал и произнес:
– Я до сих пор помню, как посреди ночи, выглянув в окно, можно было увидеть маму с фонариком на голове – часами она и овощи собирала, и сорняки вырывала.
– Имея три работы и двоих детей?
Он задумался, потом спокойно объяснил, что детская кроватка сестры стояла на кухне. Мама не хотела шуметь и будить ее, поэтому занималась садом по ночам.
– Она всегда была хорошая, а я – очень плохой. Когда я был маленький, года в два, я постоянно вертелся на стуле, а сестра всегда сидела спокойно. Помню, однажды я сделал самолетик из меню и пытался запустить его. Мама просто не выносила такого поведения в ресторане. Она сбивалась с ног, и это доставляло неудобство клиентам. А я не слушался.
Я подчеркнула, что мальчики часто более активны, чем девочки, и его поведение было совершенно нормальным. Питер вежливо кивнул головой и повторил:
– Мама хотела только лучшего для семьи.
Я заметила, что он до мозга костей усвоил ее слова, верил, что был «очень плохим», ведя себя как все нормальные мальчики такого же возраста. Когда я спросила, что делала мама с его плохим поведением, он ответил:
– Насколько я помню, запирала одного на чердаке ресторана. По утрам оставляла там еду на целый день. Если я засыпал, она относила меня домой.
Я поинтересовалась, как долго длилась изоляция. Питер сказал, что пока ему не исполнилось пять лет. Мама закрывала его каждый день, поскольку родители работали с шести утра до полуночи.
Я откинулась в кресле и перевела дух, осознавая, что передо мной редкий случай – мужчина, находившийся в изоляции на протяжении самого важного периода детства. Эрик Эриксон и Джин Пиджет, два основоположника детской психологии, утверждали, что существуют важнейшие стадии детского развития. Если Питер был в изоляции в возрасте от двух до пяти лет, у него могли быть проблемы с развитием. Он мог пропустить первые стадии: привязанность, эмоциональная связь, языковое развитие – и это лишь некоторые аспекты. Будучи детьми, мы все имели так называемые «открытые окна» для обучения определенным навыкам, которые развиваются в условиях жестких временных ограничений; с течением времени они закрываются. Если дети пропускают стадию в хронологическом порядке, у них могут возникнуть большие трудности в попытках восполнить упущенное. Например, дети, находившиеся в полной изоляции, часто имеют недостаток языковых знаний.
После того как я узнала шокирующую информацию, я посмотрела на него в другом свете: у меня появился пациент, для кого импотенция – это лишь вершина айсберга. Если бы я предупредила или заставила чувствовать себя особенным, он бы, возможно, напугался. Поэтому осторожно продолжила, попросив описать воспоминания о том времени, которое он проводил в одиночестве.
– Ну, было очень холодно зимой и очень жарко летом. Иногда меня оставляли на кухне. Я помню день, когда научился перелазить через барную стойку и выбираться с кухни. Я был рад, но потом расстроился, так как дверь оказалась закрытой.
– Какое ваше самое яркое воспоминание из того раннего периода детства?
– Это достаточно постыдное воспоминание, но хочу быть честным.
Питер продолжил, описывая, как использовал пустой контейнер из-под томатов для испражнения. Он рассказал, что этот контейнер был настолько большим, а его края настолько острыми, что он едва ли мог сидеть на нем.
– Я так сильно беспокоился, потому что, если бы не сходил в туалет, мама бы сильно злилась, и, если бы порезался, она бы тоже злилась.
– Безвыигрышная туалетная система, – произнесла я.
Он слегка улыбнулся и согласился. Потом его лицо вернулось в привычное состояние.
– Помню, как боялся этого контейнера, ведь если бы добавил маме лишней работы, она бы била меня бамбуковым прутом, после которого остаются рубцы и синяки.
Когда я сказала, что это, должно быть, очень больно, он вновь повторил мантру матери: у нее не было выбора, она делала все для семьи. Она не могла тратить время на него. Питер скривил лицо:
– Меня очень сильно избили, когда я умолял взять с собой на чердак игрушку. Мне хотелось что-нибудь, с чем можно играть.
Я вставила замечание, что если бы мама дала ему игрушку, все было бы не так плохо. Питер ответил, что они были бедными, все иммигранты из Азии вынуждены идти на подобные жертвы; это единственный способ остаться в Канаде.
Конечно же, это неправда. Иммигранты из Азии не запирают детей на чердаке на восемнадцать часов каждый день недели на протяжении нескольких лет. Как и Лора, Питер считал поведение родителей нормальным. Они просто защищали и всячески выгораживали их.
На следующих сеансах я начала ставить под сомнение интерпретацию Питера о жизни иммигрантов из Азии. В один прекрасный момент я спросила, действительно ли он думает, что всех азиатских мальчиков закрывают в комнатах на большую часть времени на протяжении пяти лет жизни. Ответ поверг меня в шок.
– Это была моя вина, – тихо сказал Питер. – Я вертелся на стуле и бегал по ресторану. У мамы не было свободного времени, чтобы следить за мной. Сестра научилась сидеть тихо, а я не смог.
Пациент не был готов посмотреть правде в глаза и принять тот факт, что мама не исполняла родительские обязанности, а он подвергался издевательствам и насилию.
Что интересно, его самым ярким воспоминанием из детства – единственным счастливым – было то, как летними вечерами из чердачного окна он смотрел на маму, собирающую овощи на заднем дворе. Иногда она поднималась на второй этаж, чтобы взять мешок с рисом. Он слышал ее шаги и безумно хотел, чтобы она зашла к нему на третий этаж. Помнил, как колотилось сердце в надежде, что она придет. Но едва ли женщина заходила туда. (Только после полуночи, когда он засыпал и несла домой; на рассвете, когда он еще спал, несла обратно.) По возвращении в ресторан его сердце тонуло в печали.
– Самым ужасным было одиночество, – произнес он, вспоминая то время. – Побои и холод были нерегулярными, а одиночество – постоянным, это чувство так и не покинуло меня.
Он вспомнил, как смотрел на белочек, прыгающих по деревьям, и умолял их запрыгнуть к нему в окно.
– Я не знал ни слова, но помню, что выучил слово одиночество задолго до того, как покинул чердак. Мне было где-то семь или восемь лет, и я смотрел фильм «Невероятный Халк» по телевизору. Герой сказал, что был одинок, так как вынужден жить в изоляции, поэтому никто не узнает, что он и есть Халк. Музыка в конце, когда он покидал город, такая грустная. Помню, я был в шоке, что другие люди тоже могут чувствовать себя одинокими, как я. Сейчас я знаю слово, которое полностью описывает то ужасное чувство, – одиночество.
Наша терапия продолжалась. Как-то я спросила Питера, делала ли мама что-то приятное для него. Он сказал, что однажды подарила ему маленькое игрушечное пианино. Спустя много лет сестра рассказала, что его оставил маленький сын одного из клиентов ресторана. Пианино и контейнер из-под томатов – все, что осталось у Питера за годы изоляции на темном чердаке.
– Мне очень нравилось пианино, и я притворялся, что это мой друг.
– Как пианино могло быть другом?
– Я назвал его Маленький Питер. Я не знал других имен, так как не встречал никого из мальчиков, кроме отца. Я хотел, чтобы Маленький Питер разговаривал со мной, поэтому начал играть и притворился, что пиликанье – это разговор. Маленький Питер мог быть и грустным, и веселым.
(Каждый раз, когда я слышу песню Джорджа Харрисона «Пока моя гитара тихо плачет», я вспоминаю про Маленького Питера.)
После его эмоциональное состояние улучшилось; у него появился любимый друг, и мальчик стал менее зависим от матери, которая вечно злилась на него.
Между нашими сеансами я сходила в справочную библиотеку посмотреть информацию про Питера (это были 80-е годы, задолго до того, когда компьютеры стали общедоступными). Я узнала, что он был хорошо известным пианистом музыкальной группы. В одной из статей его назвали «человеком, который может заставить пианино разговаривать, выть, плакать или скакать от радости». Учитывая рассказы Питера о роли Маленького Питера в его жизни, эта статья была более чем правдива.
Пианино являлось самым близким и единственным другом – выражаясь психологической терминологией, «объектом привязанности». Привязанность ребенка к матери – это сложный и крайне важный психологический аспект. При нормальном развитии мама – это целый мир. Позже, в переходной стадии от младенца к ребенку, начинающему ходить, дитя осознает, что он отделен от мамы, и начинает испытывать тревожность, плакать, когда мама не с ним. Часто, чтобы избежать дискомфорта, ребенок использует какой-нибудь объект, который олицетворяет защиту связи между матерью и ребенком. Он и становится «объектом привязанности». Обычно это одеялко или плюшевая игрушка. Дети, начинающие ходить, берут их с собой везде, особенно в кровать, когда собираются спать. Объект привязанности помогает заполнить период между зависимостью и независимостью.