– Не дави на него, просто разговаривай.
Я нашла наилучший способ ведения терапии – задавать безобидные вопросы, которые при желании смогут привести его к более глубокому пониманию той или иной психологической сферы.
Если бы я задавала прямые психологические вопросы, он мог бы закрыться и замолчать на целые полгода. Как однажды заметил Дэнни: «У индейцев есть собственный путь и свое восприятие времени».
Как-то на сеансе я спросила о его школьных годах. Он сказал, что окончил школу «как белый человек», изо всех сил пытаясь делать все, чтобы стать белым. Он принял внушаемую идеологию: индейцы – плохие.
– Почему монахини, священники и все другие делали это с нами? Мы были католической семьей. Я верил в монахинь и священников.
Потом добавил:
– Абсолютно все в школе придерживались мыслей, что индейцы плохие.
В возрасте пяти лет он был самым младшим среди детей, но никто не помогал ему и не утешал.
– Всем было велено не лезть в чужие дела, все это и делали. Однажды я проснулся, а ребенок на соседней кровати был мертв. Я боялся сказать об этом, они могли подумать, будто я его убил. Когда он не появился на завтраке – до сих пор помню его номер «122», – они нашли его мертвым. Через час тело исчезло. Никто не сказал ни слова.
Проводя исследование на тему школ-интернатов, я нашла документ 1907 года, в котором говорилось, что 24 % детей индейцев умирало в тех самых школах (в сумме 42 %, если считать погибавших по возвращении домой из-за тяжелых болезней). Они умирали от туберкулеза, истощения и пренебрежительного отношения. Многие просто исчезали, а родителям ничего не сообщали. В 2015 году Комиссия по установлению истины и примирению сообщила, что в тех заведениях умерло примерно от четырех до шести тысяч детей. Количество, возможно, намного выше, поскольку многие просто пропадали без вести. За 150 лет умерло более 150 тысяч детей. Рейтинг смертности был очень высок, поэтому школы-интернаты закрыли.
Дэнни делал успехи в обучении, у него никогда не возникало проблем.
– Мне было жалко мальчиков, у которых не получалось делать все как у белых; их жизнь была настоящим адом.
Если они не могли выучить таблицу умножения, их выкидывали зимой на улицу без теплой одежды – просто в одних мешках для мусора. Дэнни выделяли за успехи и достижения сразу в нескольких областях, но это очень смущало и казалось унизительным.
Часть представителей этноса индейцев не обладают духом соперничества и не выставляют напоказ достижения: это заставляет других чувствовать себя плохо. Нормально быть в хоккейной команде, но восхваление одной может обидеть другую. В статье «Этика и правила поведения индейцев» доктор Брант писал: «Это отсутствие сопернического духа просачивается и в повседневную жизнь, несмотря на тот факт, что часто работодатели рассматривают данную черту как отсутствие инициативности и амбиций». Даже достигнув успехов в учебе, Дэнни казалось, что он едва ли достоин. Да и в конце концов, те, кто хвалил его за «достижения», были теми же людьми, кто морил его голодом (к концу первого года обучения он стал выше, но похудел практически на половину изначального веса), кто издевался над ним, забрал его от родителей и держал в заточении.
Насчет этого Дэнни сказал:
– Вы понимаете, что эта похвала не была для меня знаком чести и хорошей репутации?
Я была рада, что он начал разговаривать со мной спустя год терапии и был заинтересован в том, чтобы я понимала каждую деталь. К тому времени я уже осознала, что у Дэнни очень хорошо работал «детектор лжи». Я должна была быть максимально откровенной и честной, поэтому ответила:
– Да, понимаю, но была ли хотя бы одна капля в их похвале, которая заставляла вас гордиться собой?
Он выглядел расстроенным.
– Я имею в виду, что с течением многих лет разве вы не начали хотя бы частично верить в систему наград белых людей, ведь это все, что у вас было?
Дэнни сказал, что ему никогда не нравилось в школе, хотелось сбежать.
– Я знаю, что я был заключенным, все должно было так и остаться. Я не хотел быть рядом с теми людьми.
Он молча сидел минут пятнадцать, а потом добавил:
– Но не всегда было так. Мне нравилось ухаживать за животными, кормить их и разводить. Однажды меня с моей свинкой даже отправили на выставку. Я очень гордился, что получил ленточку, тем более это не было связано со школой.
У Дэнни был свой подход к животным, будучи подростком, он стал главой сельского хозяйства в школе.
– Еще мне нравилось заниматься земледелием и выращивать овощи. У меня есть свои секреты.
– Какие, например?
– Я грею воду на солнце в ведрах весной, а потом поливаю томаты в теплице – они всегда вырастают самыми первыми.
Когда я спросила, откуда он выучил все это, Дэнни замешкался.
– В школе был священник, который научил меня.
На протяжении следующих тридцати минут Дэнни молчал. Он сидел, глядя в окно. Даже моргать стал реже.
Вернувшись через неделю, он сел в кресло и сказал:
– Этот священник очень много общался со мной.
– В каком плане общался?
– В сексуальном. Он делал это в хлеву, снова и снова. Он говорил, как сильно я ему нравлюсь. Мне становилось от этого плохо, не только в ментальном смысле.
Однажды их застукал мужчина, который убирался в хлеву, но лишь покачал головой и продолжил свои дела.
– Я до сих пор помню то сжигающее дотла чувство стыда, – сказал Дэнни. – Потом я понял, что он был не так уж и хорош в животноводстве и садоводстве, он просто хотел делать это со мной. И так продолжалось годами.
Я думаю, он смог прочитать на моем лице шок, который я испытала, услышав эти слова. Признания о сексуальном изнасиловании священниками до сих пор поступали из общества, а про ужасы, которые творились в школах-интернатах, никто не знал. Дэнни рассказал свою историю за три десятилетия до того, как государство принесло извинения всем индейцам и основало Комиссию по установлению истины и примирению.
В то время, когда моему пациенту было десять или двенадцать лет, другой сексуально озабоченный священник, известный своими пристрастиями, управлял школой. Дэнни сказал, что весной, пока мальчики играли в баскетбол на улице, он открывал окно, выкрикивал чей-нибудь номер и совершал жестокий половой акт с выбранным мальчиком.
– Это было унизительно, потому что каждый из команды знал, что случится. Через полчаса он называл другой номер. Потом мы возвращались на поле, будто ничего не произошло. Но все знали, что было, так как это случалось практически с каждым из нас.
Сделав паузу, Дэнни добавил:
– Со мной время от времени, когда мне было восемь или девять, и продолжалось, пока я не начал отбиваться, став подростком. В двенадцать я попал в лазарет из-за высокой температуры, и врач, или кем он там был, изнасиловал меня. Я проснулся весь в бреду, а он сидел на мне. Я никак не мог понять, почему это продолжало происходить со мной.
Он посмотрел на меня в ожидании ответа. Я сказала:
– Те мужчины больны. И это, возможно, причина, почему их отправили туда. Я подозреваю, церковь знала про отклонения, но, вместо того чтобы отлучить их от церкви, они отправили их работать в школы-интернаты, подальше от людских глаз. Думали, никто никогда не сообщит о происходящем.
– Но почему я? Это же не со всеми случалось.
– Думаю, потому что вы высокий и симпатичный. Им надо было выбрать кого-то, почему же не самого симпатичного? В конце концов, они хищники.
Потом произошло кое-то очень шокирующее. После моих слов Дэнни встал и ушел посреди сеанса. Я не имела ни малейшего понятия о причинах. Он не показался на следующих сеансах. Мне стало казаться, что он решил прекратить терапию. Я не хотела вмешиваться и звонить. Обычно в таких редких случаях, когда пациент резко бросает, я пишу письмо или звоню, говоря, что уважаю принятое пациентом решение об уходе и мы могли бы обсудить причину; я объясняю важность решения возникающих конфликтов. Однако еще никто и никогда не уходил во время сеанса.
На самом деле я совершила промах в нескольких главных аспектах. Я предположила, что сделала ошибку, которую бы сделал любой белый человек, но не знала, какую именно. У меня было чувство, что Дэнни ушел навсегда. В этот момент я осознала, как эта терапия важна для меня. Я была поражена культурными отличиями, тем, что государство сыграло немалую роль в попытках искоренить целую культуру. Но самое важное – было что-то невероятно интригующее и благородное в Дэнни как в личности. Я осознала, как сильно им восхищаюсь; он пережил то, что не каждый бы смог.
Я обзвонила кучу целителей и врачей из индейского сообщества, внимала каждому слову, объездила все близлежащие поселения и посещала церемонии окуривания дымом[21]. Я уверена, они были такими же странными для меня, как терапия для Дэнни. В тот период я начала понимать: мировоззрение индейцев и психологические приоритеты очень отличны от наших, присущих людям европоцентричного общества.
Многие белые приходят на терапию, чтобы взять под контроль жизнь или, как сказал один из целителей, чтобы «вести шайбу по жизни». Лечение индейцев, наоборот, направлено на соединение с духом всего мира осознанным способом и на достижение гармонии.
В то время как традиционная психотерапия основана на парадигме «человек против природы», лечение индейцев фокусируется на соединении человека с природой.
Через несколько недель Дэнни вернулся. Когда он начал говорить, будто ничего и не произошло, я прервала его, сказав, что мне бы очень хотелось понять, почему он ушел посреди сеанса в прошлую встречу.
– Индейцы не спорят. – Это все, что он сказал.
Я наконец прервала тишину:
– Дэнни, вы ушли тогда, и я хочу знать почему. Может быть, я нарушила какую-то индейскую традицию, но я белый врач и должна работать в рамках и своих традиций.
Ничего. Он молчал. Я немного гневно произнесла: