нынешней. Дом – это мавзолей антиквариата его матери и своевольной дочери, которая ведет бизнес в Манхэттене. Вы, должно быть, слышали про нее – Мэделин Арлингтон.
Я, естественно, была наслышана. Во всех газетах про нее писали, как о канадке, которая устроила жизнь в Нью-Йорке.
– Поэтому в один день я все сделала сама. Просто начала ломать весь антиквариат, который попадался под руку. Поганая дочь, извиняюсь за свой французский, узнала про это и прилетела домой, позвонила в полицию и пыталась повесить на меня обвинения. Когда она вошла в дом, я думала, Мэделин собирается убить меня. Я боялась за свою жизнь.
Я поразилась поведению Карен, с каким спокойствием и уверенностью она описывала случившееся, будто представляла себя Наполеоном в битве. Почему такой видный мужчина выбрал женщину-дикарку? Но было слишком рано разбираться в этих проблемах, я продолжила собирать информацию, спросив про масштабы разрушений. Холодным и безэмоциональным голосом, словно описывая погоду, Дункан сказал:
– Сотни антикварных вещей. Ущерб составил миллионы долларов. Некоторые принадлежали моей семье многие поколения. Они все принадлежат дочери, Мэделин. Ее мать завещала их ей. Она не успела перевезти все к себе на Манхэттен и оставила в месте, где провела детство и…
– Ну и что, черт возьми? – перебила Карен. – Тогда дай мне возможность покупать новую одежду и заботиться о моих лошадях, вместо того чтобы считать каждый пенни. Женщины, которые работают за еду, имеют больше свободы, чем я.
– Я купил тебе три лошади и лошадиную ферму на прошлой неделе.
– Ты купил ферму, которая записана на тебя, а после смерти достанется Мэделин. Если умрешь завтра, мне вообще ничего не останется. Пока ты не женишься на мне или не включишь меня в завещание, твоя бездушная дочь не переступит порог нашего дома. Она думает, что это ее дом, а я – лишь непрошеный гость. Ей надо поучиться уму-разуму. Она больше никогда не появится в этом доме! Никогда!
Я удивилась, с каким спокойствием это все принял Дункан, он даже ухмылялся, выслушивая тираду. Когда я спросила, что он собирается делать с запросом Карен, мужчина ответил:
– Ну, моя дочь не появлялась в доме уже год, но мне это не нравится.
– У-у-у, как страшно, – сказала Карен. – Я вообще-то не преступница.
Дункан повернулся ко мне и сказал:
– Как видите, Кэти, перед нами дилемма. Я не могу жениться на Карен, потому что женат на Шарлотте. И она права: я скупердяй. Я не хочу передавать Шарлотте половину имущества, поэтому отказываюсь разводиться.
– Ты каждый месяц посылаешь ей целое состояние, – отметила Карен. – Ты боишься ее и до сих пор любишь.
– Я плачу ей за то, чтобы она держалась от меня подальше.
– Ты просто напуганная маленькая мышка. Даешь возможность Мэделин, маленькой Мисс Муссолини, управлять своей жизнью.
– Я не даю тебе денег и не могу жениться, но ты же знаешь, я просто обожаю тебя.
Я пыталась вмешаться во время оскорбительных речей Карен, но она постоянно перебивала.
Часто, когда люди приходят на первый сеанс, они выплескивают весь гнев и злобу, а потом, на следующих встречах, успокаиваются, и мы начинаем более продуктивную работу.
Я дала ей возможность выговориться. Очевидно, Карен была неуравновешенной, и я подозревала даже легкую невменяемость. А реакция Дункана – спокойствие и непоколебимость во время грубых высказываний – казалась еще более необычной.
После того как пара покинула офис, я откинулась в кресле. Почему я вообще пустила Карен в офис, когда дала четко понять, что не веду сеансы для семейных пар? Что со мной?
Во время следующей встречи я начала спрашивать Дункана и Карен, почему они выбрали друг друга. Я надеялась, что Карен успокоится, услышав что-нибудь хорошее в свой адрес. Первым я спросила Дункана. Он сказал, что у них отличный секс (Карен закатила глаза), им весело вместе и у них много общих друзей. Я подумала, что Карен разозлится, но вместо этого она сказала:
– Ой, да это просто разговоры.
Потом Дункан рассмеялся и сказал:
– Тебе надо встретиться с Шарлоттой, и ты поймешь, почему все перечисленное так важно для меня.
Я крайне редко проводила супружескую терапию, но Дункан позвонил и попросил о помощи. Он сказал, что его беспокойство связано с тем, что единственной дочери, Мэделин, не разрешается переступать порог дома, она даже на Рождество не может приехать, в то время как дети Карен гостят постоянно. Его это расстраивало – казалось, лишь это омрачало бесконечно жизнерадостную натуру.
– Тяжелый выбор, Ромео, – ответила Карен. – Выбирай! Она или я.
Женщина не собиралась идти на уступки.
Я пыталась перевести сложившуюся ситуацию в другое русло, но, похоже, паре нравилось подобное противостояние. Терапия застопорилась. Я понимала, что все идет в никуда, – это провальное дело о сожительственных нуждах: Дункан давал Карен недостаточно денег, а Карен давала ему недостаточно любви. Однако я не была уверена, что ему нужна настоящая любовь. Он мечтал о той хорошенькой девушке, которую так любил. Дункан хотел вернуть молодость.
Я встретилась с ними еще пару раз – и с каждым сеансом они все более яростно отстаивали свои позиции. Не промелькнуло ни малейшей искорки желания решить проблему. Может, им и не нужна помощь, может, они не знали, что такое настоящие отношения, или у меня недостаточно опыта в качестве семейного психолога. Скорее всего, совокупность факторов сыграла решающую роль. Я поняла, что не слишком хороша в качестве третейской стороны.
Три года спустя, в 2002-м, когда мне было под пятьдесят, для меня наступил период под названием «Быть или не быть». Я решила оставить практику в качестве психолога и начать карьеру писателя. Я слушала чужие истории на протяжении двадцати пяти лет; настало время написать свою. И вот я перебралась из офиса на третий этаж дома, где начала писать мемуары «Слишком близко к водопаду» и два сиквела.
В 2004 году мой отдых от психологической практики был прерван телефонным звонком Дункана Арлингтона, с которым я последний раз виделась шесть лет назад.
Он хотел, чтобы я провела сеанс с его дочерью Мэделин. Так как я уже не вела частую практику, то предложила ему направить дочь к другому психологу, своему коллеге. Дункан начал говорить о том, как сильно я помогла ему в прошлый раз, и в своем классическом стиле спросил об условиях, которые бы поспособствовали моему согласию. Я объяснила, что дело не в деньгах, а в том, что я в буквальном смысле оставила карьеру практикующего психолога. Он сказал:
– Хотите, чтобы ваши книги появились во всех книжных магазинах Торонто?
Я отказалась. Дункан решил попробовать другой подход:
– Хотите, чтобы я выкупил тысячи книг и раздал людям в качестве благотворительности?
Хорошая попытка, но я снова отказалась.
На следующий день я пошла в кофейню рядом с домом, и там был он, сидел один за большим шестиместным столиком. Должно быть, преследовал меня. Он, как мальчишка, покраснел, пригласил меня к себе за столик и рассказал, что Мэделин страдает от тяжело протекающих приступов тревожности. У нее трижды диагностировали рак разного типа, а ей еще нет сорока лет. В это же время, как сказал Дункан, ее мать Шарлотта отрицательно влияет и унижает дочь на каждом шагу.
– Поверьте, Карен по сравнению с Шарлоттой просто мать Тереза.
По всей видимости, Дункан знал: у Карен, с которой он до сих пор жил, был свирепый и жестокий нрав. (Его дочери до сих пор, на протяжении всех этих лет, запрещалось появляться в их доме.)
Мэделин жила в Нью-Йорке, но Дункан сказал, что будет оплачивать каждый сеанс, как полный рабочий день, и возьмет на себя все возможные расходы: авиаперелеты и услуги водителя. Он снова начал нахваливать меня, сказав, что я единственный человек, который действительно понял ситуацию с Карен и с ее «строгими правилами» по отношению к Мэделин.
Я нехотя согласилась встретиться с Мэделин и провести только шесть сеансов – которые, по итогу, обернулись четырьмя годами терапии.
2Дочь
МЭДЕЛИН БЫЛА ИЗВЕСТНА в определенных кругах как дочь богатого отца, у которой есть свой антикварный бизнес. Она имела репутацию избалованного ребенка, который на невероятной скорости гоняет по городу в своем спортивном фиолетовом «Феррари».
Мэделин жила в элитном районе. На первом этаже дома располагался ресторан, следующие четыре занимал ее антикварный салон, а сама женщина жила на самом верхнем этаже, где находилась огромная оранжерея. Ее бабушка купила это здание в 1975 году, когда Нью-Йорк был на грани банкротства. Охрана, сопровождавшая меня от самого аэропорта, сообщила о моем прибытии по рации. Кто-то на том конце рации ответил:
– О, это же доктор Гилдинер. Слава богу! Наконец-то. Мэделин в офисе с клиентами. Проводите.
Внутри были высоченные потолки, через панорамные окна пробивался яркий свет. Невероятно огромная комната (примерно двести квадратных метров) была разделена на зоны впечатляюще массивными колоннами. Стены были кирпичными, а на полу лежал паркет из массива дерева.
Работники бегали туда-сюда, как муравьи. Человек, который говорил на итальянском языке, распаковывал какой-то антиквариат, в то время как женщина, одетая в дизайнерскую одежду, мельтешила вокруг на высоких шпильках и заносила какую-то информацию в блокнот. Курьеры ждали подписи клиентов. На стенах – полки, которые от пола и до самого потолка были заполнены антиквариатом. Все находилось под охранной системой: если сдвинешь с полки какой-нибудь предмет, тут же сработает сигнализация – для деактивации необходимо нажать специальную кнопку. Чтобы добраться до верхних полок, использовалась лестница.
Один худощавый мужчина был ответственен за лестницу и передвигал ее к нужным полкам. На нем – пиджак от Армани, волосы идеально уложены. Шесть работников стояли у лестницы и выкрикивали указания: