Взяв на вооружение слова девушки, я напомнила Мэделин о теории перегрузки иммунной системы.
Постоянный стресс оказывает губительное влияние на иммунную систему; от нее ничего не остается, нечем бороться с раком.
(Согласно исследованиям, дети, которые испытывали недостаток внимания и подвергались насилию, на 50 % чаще подвержены вероятности заболеть раком, чем другие.)
Мэделин ответила, что по выходным в компании остаются далеко не все – по выходным и по вечерам бывают только она, Антон и Виенна с сыном. Она улыбнулась и добавила:
– Мы любим свою маленькую семью. Сын Виенны – просто уморительное создание, ему нравится наша работа, нравится рассматривать антиквариат.
Антон успел многому его научить и даже сходил вместе на собеседование в частную школу искусств (за которую согласилась платить Мэделин).
– Антон кажется очень хорошим. Я все чаще стала слышать его имя на наших сеансах, – отметила я.
– Он недавно иммигрировал в Нью-Йорк. Иногда на обед мы ходим пить кофе вместе.
– Думаю, вы действительно хорошо сработались. Он даже остается с вами на выходных – идет на такие жертвы только ради работы? – Я пыталась вывести Мэделин на разговор про их отношения.
– Господи боже, ладно. Я скажу все, что думаю насчет него. Я не понимаю, почему он хочет проводить со мной время? Я вечно ворчу и кричу, у меня ничего не получается в отношениях, у меня рак, я невротик.
– Почему же он до сих пор остается рядом?
Мэделин сказала, что хорошо ему платит, да и найти работу в такой узкой сфере достаточно сложно. Она сидела молча около минуты, потом улыбнулась, и ее лицо буквально засияло.
– Мне так нравится одна вещь – когда он уходит поздно вечером, гладит меня по голове и говорит на русском фразу: «Spokoynoy nochi, moya zavetnaya». Однажды я спросила, что это означает, он сказал: «Я не знаю. Что-то вроде пожелания доброй ночи».
Мне показалось, что это слишком длинная фраза для пожелания приятных снов, поэтому я взяла в руки телефон и решила посмотреть в переводчике.
– Странно, что вы никогда не проверяли значение. Я имею в виду то, что вы женщина, которая ценит каждое слово, любая незначительная деталь важна. Кто-то говорит вам эту фразу каждый вечер, а вы ни разу не проверили перевод?
Я нашла ее на английском и прочитала вслух:
– Спокойной ночи, моя заветная.
Тишина. Она долго сидела, смотря на стол, даже бровью не повела. Потом вдруг вскрикнула:
– Вот черт!
По ее лицу казалось, будто она убита горем. Мы приближались к разгадке.
Но в тот момент я совершила ужасную ошибку: интерпретировала поведение Мэделин.
– Вы не хотите, чтобы он садился в самолет, верно? – начала я. – А раз вы монстр, вы думаете, что Антона заберут у вас, что его самолет разобьется. Вы очень сильно боитесь потерять того, кто добр к вам, кто заботится о вас. Этот непреодолимый страх является вашим способом сказать самой себе, что вы любите Антона?
Мэделин закричала:
– Заткнитесь! – И выбежала из офиса, стуча каблуками.
Через минуту ворвалась Виенна и спросила:
– Что тут случилось? Она слетела с катушек. Мэделин сидит и рвет все бумаги и документы, которые ей попадаются под руки. Она просила передать, что ваша терапия досрочно подошла к концу. Чек будет отправлен по почте.
Это так типично для Мэделин.
Я отказалась поехать на такси до аэропорта и решила прогуляться по улочкам Нью-Йорка, насладиться красотами весны в Центральном парке[30]: азалии только распустились, раскрасив парк в розовый цвет, и все самые незаурядные растения превращались в чудо природы.
Нет смысла думать о том, в чем именно я совершила ошибку во время сеанса. Все очевидно. Я, будучи ветераном на поприще психологической терапии, совершила глупейшую ошибку: рассказала о том, что знала наверняка.
Я пыталась подтолкнуть Мэделин вперед слишком быстро и интерпретировала то, к чему она еще была не готова. Я видела, как она заботилась об Антоне и не хотела потерять его. Но ей казалось, что она не заслуживает подобного мужчину. Навязчивые мысли, вложенные матерью, взяли верх, и ни один работник компании не смог сесть на самолет. Страх авиакатастроф был скрытым страхом привязаться к кому-то. Антон был хорошим, заботился о ней, но смог сказать об этом только на русском языке. Он разделял ее любовь к искусству, красоте и трудолюбию.
Срыв Мэделин продемонстрировал истинную природу обсессий: механизм, защищающий пациента от того, что действительно его пугает. Мэделин сказала, что боится авиакатастроф, но в детстве она спокойно летала по всему миру с бабушкой. Эта обсессия была новой и проявилась, когда она влюбилась в Антона. То, что действительно пугало женщину, – любить и быть любимой. Любовь ассоциировалась у нее с разочарованием и предательством. Ее мать совершала жестокие поступки, а потом говорила: «Я делаю это только потому, что люблю тебя». Любящий отец променял ее на двух психопаток, не думая про чувства дочери.
Мэделин упорно боролась за жизнь. Она пережила рак четыре раза. Как она может позволить себе убрать защитные стены и полюбить кого-то? Любовь – слишком большой риск, который пугает ее.
Если тебе говорят, что ты – монстр, а потом, влюбившись в кого-то, начинаешь верить, что не сможешь получить любовь взамен. Неудивительно, что Мэделин решила держать чувства при себе.
Моя первая ошибка заключалась в том, что я показала любовь к Антону, как нечто хорошее, в то время как Мэделин считала это ужасно плохим. Вторая – Фрейд не был дураком, когда открыл и описал защитные механизмы. Нужды подсознания очень важны. Нам всем без исключения хочется, чтобы нас любили. И Мэделин не исключение. Однако каждый раз, когда она хотела, чтобы ее любили, когда отдавала свою любовь, в ответ получала лишь боль. Мать называла ее «монстром»; отец запретил ей приезжать в родной дом; Джои было плевать на нее. Она не хотела рисковать, не хотела вновь получить боль в ответ. Сейчас она влюбилась в Антона и боялась, что он попадет в авиакатастрофу. В реальности она ощущала, что не заслуживает любви.
Дорога в подсознание чем-то напоминает дайвинг. Нельзя подниматься на поверхность слишком быстро. Нужно делать это постепенно и акклиматизироваться, иначе трубка, подающая воздух, изогнется. У Мэделин это произошло в психологическом аспекте. Я подняла на поверхность то, что доставляло слишком много боли. Ее защита в виде страха полетов была настолько важна, что женщина была готова терять тысячи долларов в месяц и подвергать бизнес риску. Так она пыталась защититься от чувства любви. Любовь означает уязвимость; люди, которые любят тебя, могут сильно ранить.
Стать уязвимым – наивысшая точка проявления храбрости.
Это очень сильно пугает, это одна из причин, почему терапия длится так долго. Пациент в течение всей жизни строит защитные стены вокруг себя; психолог не может просто взять и разрушить их, приходится разбирать по кирпичику. В случае с Мэделин дело не во времени, затраченном на терапию; пять лет – достаточно. Дело в том, что я поспешила интерпретировать ее чувства, в этом и была ошибка.
Когда психолог ошибается, он должен изучить собственные мотивы. В Нью-Йорке я находилась под постоянным давлением Дункана – он настаивал на том, чтобы я вылечила дочь как можно скорее – и под давлением непсихологических нужд (страх обанкротиться, потерять клиентов и т. д.) других работников компании.
Другой фактор заключался в том, что я начала идентифицировать себя с Мэделин. Я тоже была единственным ребенком в семье. Моя мать не была жестока, но воспитание ребенка не являлось ее сильной стороной. Если бы тогда были не 1950-е годы, когда женщины должны сидеть дома, выполнять домашние обязанности и воспитывать детей, она бы стала ученым. Моя мать, как и мать Мэделин, говорила подобные вещи: «Да я лучше сразу в гроб лягу, чем устрою вечеринку на день рождения для семилеток». Поэтому все праздники я устраивала сама – готовила закуски и праздничный торт, как и Мэделин. До того, как она рассказала мне подробности своего детства, я, казалось, все знала наперед. Помню, в каком шоке я была, услышав от чьей-то мамы, что моя небрежно относится ко мне и не уделяет достаточно внимания. Я тогда подумала, что та женщина лезет не в свое дело, думала, что все мамы ведут себя в точности так же, как моя.
Когда Мэделин прочитала мои мемуары «Слишком близко к водопаду», она была тронута, поскольку наши жизни были во многом похожи. Ни ее, ни моя мать не готовили. Ни ее, ни моя не хранили еду в холодильнике. Мать Мэделин и моя, хоть и не в такой грубой форме, постоянно критиковали нас.
Погуляв по Центральному парку, я села на лавочку рядом с врачом. На нем до сих пор была надета шапочка, которую надевают в операционных. Должно быть, он пришел сюда прямо из Маунт-Синай, крупнейшего медицинского комплекса Нью-Йорка, расположенного недалеко от парка. Врач сидел, опустив руки между колен, и смотрел вниз, себе под ноги. Я спросила:
– Операция прошла неудачно?
– Потеряли одного из близнецов.
Хотя масштабы трагедии отличались, я сказала:
– Я тоже только что потеряла пациента. Я психолог.
– Они оба были хорошего размера, сердечный ритм обоих был в полном порядке. Один просто оказался не готов. Я до сих пор не могу понять, что пошло не так. А что случилось с вашим пациентом?
– Меня уволили. Миссия провалена.
– Это как? – спросил он.
– Иногда людям необходимо что-то узнать про самих себя, но они, как и новорожденные, оказываются не готовы. Все дело во времени.
– Вам нужно двигаться дальше, – сказал врач, выпрямившись и подняв голову.
Мы оба встали и ушли.
Я полностью осознала, что совершила ошибку. Исправить ее невозможно. Я думала позвонить Мэделин, но это моя потребность, не ее; ей мои звонки ни к чему. В чем-то я все же помогла. Сейчас оставалось лишь надеяться, что открытая рана вскоре заживет.
Чек пришел на следующий день. Только Мэделин могла оплатить экспресс-доставку, чтобы поскорее избавиться от меня.