Пусть в народе распространятся слухи о реформе. Это уже и так начало происходить, так как члены Гофрата рассказали о невероятных намерениях принца домашним, те передали знакомым, да подслушали слуги, а страна маленькая.
Дворяне сначала переполошатся, потом немного успокоятся, говорила Беттина, поскольку никакой манифест пока что не появится. Тем не менее у людей будет время поразмыслить над поразительной идеей «аристократии за заслуги» – и пожалеть, что это всего лишь слухи.
На втором этапе, продолжала премудрая фрейляйн, мы применим безотказный древний принцип divide et impera[8]. Согласно нашей реформе, благородное звание получат люди образованные, полезные для страны и пользующиеся общественным уважением, не правда ль? Наверняка многие, притом лучшие из «старого дворянства», отвечают подобным условиям. У этих людей не будет причин возмущаться – скорее гордиться. Привлечем же их на нашу сторону.
Принц истребовал списки всех дворянских родов, и оказалось, что больше половины ангальтских дворян, за вычетом бездельников, пьяниц, мотов и неучей, годны в новую аристократию. Каждому из них принц заготовил собственноручное, крайне лестное письмо.
– А остальных бояться нечего, это всё люди никчемные, ни на что, кроме брюзжания, не способные, – резюмировала Беттина, и все с ней согласились. – Теперь перейдем к третьему этапу, более приятному, но и более трудоемкому. Посмотрим, сколько у нас наберется новых дворян.
Эта кропотливая работа растянулась еще на несколько недель. В каждом из десяти округов-крайсов (трех городских и семи сельских) сразу определились люди, очевидно достойные благородного звания, но их набиралось мало. Прочих предстояло выявить.
По предложению Беттины принц устроил череду празднеств во всех местностях, якобы для того, чтобы подданные смогли ближе узнать нового правителя, на самом же деле это он сам к ним приглядывался, знакомился, расспрашивал жителей, кто пользуется уважением и за что. Потом с кандидатами разговаривали Катин или фрейляйн фон Вайлер, делая себе заметки. Ангелику от экзаменаторских обязанностей пришлось освободить – она была слишком добра, ей все без исключения казались достойными.
К началу осени список нового сословия, названного «гартен-адель» («садовое дворянство»), полностью сформировался. В него вошло без малого полторы тысячи особ обоего пола – лучшие люди страны.
Манифест о реформе общественного устройства был обнародован в день осеннего равноденствия. В том же указе провозглашались равенство всех граждан перед законом и уважение прав личности, которую отныне запрещалось унижать телесным наказанием и выставлением к позорному столбу. Упразднялись тюрьмы и смертная казнь.
В течение следующих нескольких дней принц и гофсекретарь провели встречи с новыми дворянами всех крайсов, разъясняя смысл преобразований и отвечая на тысячу вопросов. Чаще всего звучали два, непредвиденные: будет ли каждому «садовому дворянину» выдана грамота с печатями и можно ли ему присоединять к имени благородную частицу «фон»? Принца такое суемыслие расстраивало, но он терпеливо всем отвечал, что грамота обязательно будет, а кому угодно зваться «фоном» – пожалуйста. Страна сразу наполнилась «фон Мельниками», «фон Портными» и «фон Аптекарями», а двое ценных евреев, приглашенные Драйхандом учредить Ангальтский банк, стали «бароном фон Рабиновицем» и «рыцарем фон Шапиро».
Но умные вопросы на этих встречах тоже задавались.
Как часто его высочество будет выслушивать «садовых дворян»? Что делать, если он не внемлет их петициям? Кто будет ведать тратами на местные нужды – столичный Гофрат, собрание одних лишь баронов, или рыцарей, или еще и юнкеров? Наконец, как успокоить обиженных и завистливых, кто рассчитывал получить благородное звание, да не получил?
В каждом месте Катин ходил по трактирам и церквям, слушал разговоры и видел, что обижены очень многие. В особенности мужья, чьи жены получили дворянство, а сами они остались простолюдинами. Из-за этого разразилось множество скандалов, а в суды начали поступать иски о разводах.
И все же в маленькой стране преобладало радостное возбуждение, какое наступает всегда, когда в воздухе вдруг задуют свежие, вольные ветры. Особенно оживилась молодежь. Все мечтали выучиться и отличиться, чтобы тоже получить дворянство. Где бы Карл-Йоганн ни появлялся – а он запросто ходил повсюду пешком и охотно со всеми разговаривал, – его встречали овациями и приветственными криками.
Луций очень волновался, когда принца обступала толпа, не отставал от друга ни на шаг и все время держался за эфес шпаги, с которой теперь не расставался. Но он опасался зря. Народная ажитация была того рода, когда всех охватывает аппетит к жизни, а в таком настроении настоящей злобы не зарождается.
Сейчас дворян полторы тысячи, через год станет вдвое больше, а еще через десять лет мы все будем юнкерами, рыцарями и баронами – вот о чем говорили на улицах и в пивных. Обер-Ангальт уже начал превращаться в Гартенлянд!
Принцесса Ангелика, увлекавшаяся акварелями, нарисовала аллегорическую карту «Дорога в земной Элизий», где изобразила все пункты великого плана в виде почтовых станций. Всего их насчитывалось тридцать восемь. Первую, нареченную «Манифестом», сияющая колесница благополучно миновала. Следующая называлась «Палата баронов», малый росток будущей ассамблеи представителей.
С этой новацией тоже трудностей не возникло. К Гофрату, сиречь правительству, присоединился совет самых почтенных и полезных граждан страны. Это были всё люди ответственные, солидные, невеликого числа, к тому же и члены Гофрата все тоже стали баронами, так что обсуждения происходили мирно, почти по-семейному.
– Пока всё гладко, но путь к третьей станции будет ухабист, – предупреждала Беттина. – Люди радуются, когда им что-то дают. Ныне же придется отдавать, а это совсем другая история.
Третья станция, «Налогообложение», касалась выплаты податей. По мысли принца, каждый крайс должен был сам определить свои нужды и в соответствии с ними назначить необходимые сборы. Ведь быть гражданином означает не только иметь права, но и нести на своих плечах общественный груз.
Центральный налог, утвержденный Гофратом и Палатой баронов, в округах не обсуждался и никакого ропота не вызвал – раньше люди платили в княжескую казну много больше. Экономия возникла из-за того, что принц взял содержание своего двора на себя, покрывая издержки доходом от собственных имений. Но повсюду нужно было прокладывать дороги и чинить мосты, строить школы и больницы, рыть колодцы, ремонтировать общественные постройки, мостить улицы – и на это без принуждения, из собственного кармана, никто тратиться не захотел. Принц ездил из одного дворянского собрания в другое, увещевал, иногда даже не мог сдержать слез. Его почтительно выслушивали, поддакивали – но в итоге всякий раз оказывалось, что никому ничего не нужно. Со школой можно повременить, за фонарями пускай ухаживают жильцы ближних домов, а старая ратуша еще хоть куда, и даже крышу на ней ремонтировать необязательно.
Первую победу, совсем маленькую, гражданская ответственность одержала на самом исходе осени, в городке Кляйнштадт, рыцари которого убедили юнкеров собрать деньги на торговую пристань, чтобы впредь переправлять местные товары по Эльбе дешевым речным путем. И то кляйнштадтцы согласились раскошелиться, лишь когда Карл-Йоганн посулил покрыть половину расходов из собственного кошелька.
И тем не менее это был триумф, который реформаторы отметили вчетвером с речами, пирожными, слезами и музицированием. Гофсекретарь Катин произнес весьма ученую речь, уподобляя принца идеальному государю из Платоновой «Политейи»; пирожные собственными ручками испекла Ангелика; слезы пролил Гансель, умиленный и речью, и пирожными; музицировала на клавикордах девица фон Вайлер.
Вечер начинался чудесно, а закончился ужасом.
Прискакали из Грюнфельда, скотоводческого крайса к востоку от столицы. Там свершилось неслыханное злодейство. На одной из тамошних мыз убили семь человек: хозяина с хозяйкой, трех детей и двух работников. «Всем отрубили головы», – дрожащим голосом сообщил гонец.
Назавтра об этом говорило всё княжество. Мнение было единым: подобное могли содеять только чужаки, изверги невиданной в здешних мирных краях породы. В церквях служили молебны, поминая убиенных и моля Господа, чтоб Он не попускал Злу вторгаться в тихий Ангальт, а меж принцем и его секретарем состоялась беседа, имевшая важные последствия.
Оба провели бессонную ночь, но Катин, в отличие от его высочества, не просто горевал по невинным жертвам, а сосредоточенно размышлял.
– У нас нет армии, и правильно – она нам не нужна, – сказал Луций, додумав мысль до конца. – От внешних недоброжелателей мы будем оберегаться дипломатией и гибкостью ума. Но есть враг иной, внутренний. Имя ему – преступление. Государство должно защищать от него своих граждан. Гансель, нам необходима полиция.
При регенте в стране были стражники, хватавшие тех, кто нарушал закон. Они же охраняли тюрьму и приводили в исполнение приговоры. Принц Карл-Йоганн эту нелюбимую народом службу сразу же упразднил, сказав, что слуги государства должны вызывать доверие и уважение, а не страх и презрение.
– Именно такою должна быть гартенляндская полиция, – говорил теперь Катин. – Чтоб, завидя полицейского, люди не пугались, а радовались: вот идет защитник и помощник всех честных людей.
– Где ж нам таких взять? – кисло спросил Гансель. От грюнфельдских убийств он совсем пал духом.
– Очень просто, – ответил Луций. – Объявить, что полицейские получат дворянство, и устроить конкурс. Нынче же разошлем по округам указ, и завтра выстроится очередь из желающих.
Принц немного просветлел.
– Отличная идея! Вы этим и займетесь, дружище. С сей минуты вы – суперинтендант гартенляндской полиции.
Немного опешив от столь неожиданного оборота событий, наш герой вздохнул, но спорить не стал. Назвался