милхлингом – полезай в корб, сказал себе Луций, в голове которого русские слова от долгого неупотребления начинали вытесняться немецкими.
За неимением подчиненных новоиспеченный суперинтендант взялся за дело в одиночку. Сел на коня и поскакал в Грюнфельд, осматривать место преступления – не осталось ли каких-нибудь улик? От гонца было известно, что с того момента, как сосед обнаружил кошмарную картину, к мызе никто не приближался – все боялись. Ждали, чтобы прибыл протопресвитер и провел очищающий молебен. Посему Катин увидел побоище в нетронутом виде. Это зрелище потом не раз омрачало его ночной сон.
Все семеро, взрослые и дети, сидели на кухне в ряд, привязанные к стульям. На полу растеклось и застыло огромное багровое пятно. Стены и даже потолок тоже были сплошь в потеках. Отсеченные головы лежали почти ровно, словно во исполнение некоего страшного ритуала – каждая справа от тела, с которым разлучилась.
Начальнику еще не созданной полиции стало мутно, он зажмурился и поскорее вышел.
Убийца был один – вот единственное заключение, которое Луций вывел из увиденного. В доме осталось много кровавых следов, и все они были одинаковыми – судя по размеру, принадлежавшими мужчине высокого роста.
Ангальтцы правы, говорил себе бледный расследователь на обратном пути. Это сделал пришелец. Никто из местных такое устроить не мог, иначе чудовище уже давно как-нибудь проявило свои сатанинские наклонности.
Два последующих дня Катин посвятил набору. Как и предполагалось, перед гартенбургской ратушей собралось множество мужчин и парней. Луций проверял каждого на грамотность, здравость суждений и телесную ловкость, отдавая из сих предпочтение рослым и приятноликим. У него было рассуждение, что полицейские должны зримо являть красивость законопорядка и непременно нравиться женскому полу, от которого более всего зависит общественная симпатия.
Навербовал сорок юнкеров, по четверо для каждого крайса, и отобрал двух помощников-интендантов рыцарского звания. Молодой адвокат Шолль приглянулся ему остротой ума, а бывший вахмистр саксонской службы Вагнер опытностью.
Портные сшили красивые желтые мундиры с серебряным позументом, кузнецы выковали сабли с гартенляндским гербом, а сам Луций составил «Устав полицейской службы», начинавшийся словами: «Всякий служитель порядка обязан ежечасно помнить, что первый долг полицейского – защищать обиженных, утолять страждущих и вселять спокойствие в устрашенных».
Все это было прекрасно, но через неделю после приведения полицейских к торжественной присяге – служить стране, ее гражданам и справедливости – случилось новое злодейство, в точности подобное грюнфельдскому, только теперь на мельнице. Оттуда тоже пропали ценные вещи и деньги, а мельнику, его жене, подручному и двум детям-подросткам срубили головы.
Выходит, молебны были тщетны. Зло не покинуло Гартенлянд, оно решило здесь прижиться.
В стране воцарилось смятение. Все стали запираться на ночь, чего в этих безмятежных краях никогда не бывало. Родители не выпускали на улицу детей.
Состоялось чрезвычайное заседание Гофрата, где принц воззвал к Катину: вся надежда на вас, дорогой друг.
Но безжалостная девица фон Вайлер потом сказала ему другое: «Не слишком на себя полагайтесь, Луциус. Вам будет трудно найти злодея, поскольку в вас нет ни крупицы зла и вы не в состоянии понять, как оно устроено. Доверьтесь вашим помощникам. Интендант Шолль производит впечатление человека проницательного, а интендант Вагнер наверняка повидал на своем веку немало злодеев».
Суждение было хоть и досадное для Луциева самолюбия, но справедливое. Катин так и поступил.
К месту нового преступления они отправились втроем. Начальник велел себе не командовать, а положиться на ассистентов.
На первый взгляд, картина преступления была в точности та же. Жертвы сидели в ряд, привязанные к стульям. Головы валялись справа, повсюду кровь, и отпечатки ног такие же, Катин сразу их опознал.
Но расследование пошло иначе.
Вагнер сразу сказал:
– Рубил слева направо – левша. Очень острой саблей. Удары отменной точности. Вне сомнения, это бывалый кавалерист.
А Шолль осмотрел трупы, прошелся по комнатам и уверенно заявил:
– Преступник не устраивал обыск, а прямиком отправился в хозяйскую спальню, поднял доску в полу и взял из тайника то, что там лежало. Должно быть, ларец или сундучок с деньгами. Еще пропало столовое серебро из шкафа, а более ничто не тронуто. Мерзавец пытал хозяйку, у нее ожоги на руках. Потому он и знал, где искать. Скажите, господин барон, у хозяев той мызы тоже были следы истязаний?
Катин развел руками.
– Кроме того, у каждого мертвеца срезана прядка волос, – продолжил Шолль, не дождавшись ответа. – Там было то же самое?
Начальник опять лишь вздохнул. Ему было стыдно за свою ненаблюдательность, но зато появилась надежда, что с такими толковыми помощниками дело не останется на мертвой точке.
Было и еще одно важное отличие: выживший свидетель. Младший сын мельника, семилетний мальчик, во время ограбления сполз в щель между кроватью и стеной, затаился, и головорез его не заметил.
Однако проку от этого очевидца почти не вышло. Бедняжка пролепетал лишь, что пробудился от шума и сначала вообразил, будто видит дурной сон, а когда понял, что это явь, – крепко зажмурился, желая лучше опять уснуть. Эти скудные сведения мальчик повторял снова и снова, ничего другого от него добиться было нельзя. Ночью он ничего не видел, а глаз не раскрыл и поныне. Веки намертво свело судорогой.
Интендант Шолль сел рядом с мальчуганом, обнял его за плечо. Посидел рядом, повздыхал. Мягко спросил:
– Ты ничего не видел, но, может быть, ты слышал голоса?
– Папа ругался, мама кричала, Труди и Йоссель плакали…
– А чужой голос был?
Ребенок затрясся.
– Был… Все время повторял: «Где деньги? Где деньги?»
Бывший адвокат встрепенулся.
– Именно так он и выговаривал: «Во ишьт дас гельд?» Или: «Во ист дас гельд»? Припомни!
– «Во ишьт», – пролепетал мальчик.
Шолль погладил его по голове и поднялся, очень довольный.
– Больше не будем мучить ребенка. Надо отвезти его к доктору, чтобы дал усыпляющие капли. Проснется – глаза откроются сами. А с убийцей кое-что прояснилось.
– И даже многое, – согласился Вагнер.
Глядя на них обоих, Катин подумал, что начальнику досадно быть глупее собственных подчиненных. С другой стороны, может быть, только таких помощников и следует подбирать?
– Я не понимаю…
– Это потому что господин барон не ангальтец, – вежливо объяснил Шолль. – У нас шепелявят уроженцы крайса Фуксвальд, их за это даже дразнят. Фуксвальд к востоку отсюда, в десяти милях.
– Я знаю, – кивнул Луций. – И что же? Там проживает пять с лишним тысяч человек. Ищи иголку в стоге сена.
Обиднее всего было, что дальнейший разговор ассистенты вели между собой, перестав обращать внимание на шефа.
– Опытный рубака, запросто убивающий взрослых и детей? – сказал Вагнер. – Значит, кто-то там недавно вернулся с войны. Высокого роста, левша. Сообщить тамошним ребятам – найдут в два счета.
Шолль прибавил:
– Но не брать, пока нет улик. Иначе отопрется.
И уже назавтра фуксвальдская полиция сообщила, что в прошлом месяце в село Тишдорф вернулся некий Йенс Кушке, пропадавший десять лет. Хвастает, что был драгуном французской службы в Америке. Сорит деньгами, пьянствует по кабакам. Не расстается с саблей. Левша. Несколько дней назад на спор отрубил свинье голову одним ударом.
– Это он, голубчик, – потер руки Вагнер. – Какие будут приказания?
Катин неуверенно посмотрел на Шолля.
– Попробуем добыть неопровержимые улики, да?
Молодой интендант деликатно ответил:
– Мудрое решение, господин барон.
Дом драгуна стоял на отшибе, отделенный от остальной деревни пустырем. Местный полицейский сказал, что хозяин в кабаке, поэтому ничто не мешало обыску.
Сначала ничего подозрительного не нашли, но когда помощники простучали пол, под ним обнаружился тайник. В нем серебряная посуда, деньги.
– Смотрите, что здесь. – Шолль развернул лист бумаги. – Приговор военного суда крепости Форт-Ришелье. Капрал Овернского драгунского полка Жан Кушке осужден на смертную казнь через повешение за мародерство и убийство четырех поселенцев, в том числе женщины и ребенка… Должно быть, сбежал из тюрьмы.
– Зачем он это хранит? – удивился Катин.
– А он вообще коллекционер. – Шолль поднял какую-то матерчатую ленту, отороченную странноватым мехом. – Здесь пришиты человеческие волосы, несколько десятков локонов. Вот вам и разгадка, почему у убитых были срезаны прядки. Наверное, Кушке обзавелся этой милой привычкой у дикарей. Я читал, что американские индейцы в качестве трофея отрезают волосы у тех, кого собственноручно убили.
Вахмистр, дежуривший у окна, воскликнул:
– Идет! Быстро кладите всё на место! Уходим!
– Зачем? – удивился Луций. – Доказательства налицо. Прямо сейчас его и арестуем.
Вагнер покачал головой.
– Поглядите на его походку. На эту раскачку, на то, как небрежно лежит рука на эфесе. Это повадка опытного фехтовальщика. Он нарубит нас, как колбасу. Приведем побольше людей и вернемся.
– Полиции перед преступниками робеть нельзя, – отрезал Катин. – К тому же он один, а нас трое.
– Тогда разрешите я пристрелю его через окно. Такой гадине на свете жить всё одно незачем.
– Не разрешаю. Встаньте справа от двери, Шолль – слева. Как ступит через порог, хватайте его за руки с двух сторон.
Скрипнул ключ. Створка распахнулась стремительно, от удара ногой. В проеме застыла долговязая, длиннорукая фигура, сзади подсвеченная солнцем, так что лица было толком не видно – только блестели маленькие, узко посаженные глаза.
Катин ждал, что, увидев перед собой незнакомца в желтом мундире, Кушке кинется наутек, но преступник зарычал и ринулся вперед, с невероятной скоростью вытянув из ножен саблю.