— Капралы, подымай сукиных детей! Лупи их! Примкнуть штыки!
— Ребята, вставай! — крикнул и Луций.
Отовсюду слышался лязг вставляемых багинетов. Дунул ветерок, отогнал дымную тучу. Рота выравнивала шеренги.
Дважды коротко рыкнул горн.
— Полубегом вперед!
Когда до зарослей оставалось не больше ста шагов, Катин увидел, что лес вовсе не березовый. То, что он издали принял за пятнистые стволы, было белыми австрийскими мундирами с черной амуницией. Солдаты стояли за деревьями тесно, плечо к плечу.
— Сейчас снова жахнут! Не робей! — орал Карповиц. — Живей, живей!
Лес опять озарился пламенем, словно высунул множество мелких, острых огненных зубов. Теперь залп дали не только орудия, но и стрелки.
Воздух заколыхался, наполнился злым визгом, и Луций обнаружил, что спин впереди больше нет. Вся передняя шеренга полегла, второй плутонг теперь оказался первым.
Катин чуть не споткнулся об упавшего человека. Человек громко выл и хватался за голову. Меж пальцев толчками выбрызгивалась черная кровь.
Луций в ужасе отвел глаза, но увидел картину еще худшую. Солдат его капралии, рыжий Лейбле, мазурский коновал, пытался подобрать с земли свою оторванную руку. Подобрал — и тут же вместе с нею повалился.
— Катин, что застрял! — крикнул Карповиц. — Гони сволочь в штыковую!
Подскочил, треснул Луция эспонтоном по плечу.
Сержант вдруг показался Катину главным виновником происходящего кошмара.
— Гадина! — прохрипел молодой человек, ухватился за сержантову алебарду, а другой рукой влепил негодяю оплеуху.
— Руку на командира?! — ахнул Карповиц. — За это на виселицу!
Они вцепились друг другу в горло. В слепой ярости Луций позабыл всю науку умной драки, ему хотелось вытрясти из сержанта душу. О великих принципах в эту минуту наш герой, увы, тоже забыл.
Сызнова грянул гром, в воздухе полетели злые осы, отовсюду раздались крики боли. С головы Луция слетела шапка, словно сбитая ударом палки, а Карповиц (он был повернут спиной к австрийцам) перестал душить своего противника и сполз вниз.
Поглядев на себя, Катин увидел, что перед мундира у него мокр и красен. Убитый наповал сержант обмочил его своей кровью.
Горн звал уцелевших в штыки, барабаны колотили лихорадочную дробь, а у Луция в голове словно луна выглянула из-за туч и озарила тьму. Он понял, что́ нужно делать.
С громким стоном молодой человек повалился навзничь. Коли все вокруг убиты, так и он тоже.
Мимо замелькали белые штаны, черные гетры, синие фалды — через лежащего одна за другой перескакивали шеренги. Несколько раз по боку, по руке задевали жесткие каблуки, но боли Катин не чувствовал. Он желал лишь одного: чтобы всё это скорее миновало.
Наконец вверху осталось только небо — безмятежное, равнодушное к жизни и смерти земных букашек.
Подниматься на ноги рано, подумал Луций. Надо чтобы еще прошли флигельманы. Сих он не увидел, потому что на всякий случай зажмурил глаза, но услышал торопливый топот.
Ныне пора!
Он сел, обозрел окрестности. Впереди — цепочка флигельманов и спины атакующих байрейтцев. Сзади сплошной синей массой надвигался полк второго эшелона.
Катин вскочил. Пригнувшись, побежал вбок, чтобы следующая волна не увлекла его за собой.
На поле многие упавшие шевелились, некоторые пытались подняться. Раненых здесь было больше, чем убитых. Некоторые просили помощи, но Луций ни к кому сейчас не испытывал сочувствия. Постыдный инстинктус гнал его прочь — куда угодно, только бы подальше от этого проклятого места!
Вот наконец беглец оказался вне фронта второго полка, но дальше, третьим уступом, надвигался еще один. Фридрихова «косая атака» разворачивалась во всей своей монументальной сокрушительности. Дезертиру, не успевшему перевести дух, пришлось мчаться дальше — туда, где шагах в трехстах, посреди ничейной зоны темнел кустарник.
Катин бежал через поле, где уже полегли многие. Земля была не зеленой, а синей от прусского сукна, а во многих местах красной. Но приближавшийся с барабанным боем полк почему-то был в желтых мундирах, и флаг над строем тоже был незнакомый: сиреневый лев в пятизубчатой короне.
Не успеваю, понял Луций, видя, что передней шеренге до спасительного кустарника ближе, чем ему. Неужто остановят, схватят? Для острастки остальным могут и заколоть на месте…
Он остановился, беспомощно оглядываясь.
Бежать было некуда. С одной стороны пруссаки, с другой — австрийцы. Упасть и снова притвориться мертвым? Но кто-нибудь из желтых уже наверняка приметил одинокую фигуру.
И тут произошло непонятное. Марширующий полк внезапно остановился. Дьявол знает, по какой причине, но шанса Катин упускать не стал. Он ринулся дальше и через полминуты, задыхаясь, рухнул меж замечательно густого терновника, причем нисколько не посетовал на острые колючки.
Наш герой был если не спасен, то по меньшей мере убережен от неотвратимой опасности.
Малость придя в себя, Луций раздвинул ветви, чтобы посмотреть на шеренги, чудодейственно остановившиеся в тридцати или сорока саженях от его укрытия.
Солдаты по-прежнему не двигались. Перед строем, взмахивая рукой в белой перчатке, высился верховой. Под ним пританцовывал чудесный в серых яблоках конь, на шляпе развевался сиреневый плюмаж. Наверное, то был командир желтых мундиров. Он что-то кричал им тонким сорванным голосом, однако с расстояния было не разобрать.
Застучали копыта. Вдоль фронта галопом летел синий всадник.
— Господин полковник! — издали завопил он. — Король желает знать, отчего вы остановились!
Тот, к кому он обращался, повернулся в профиль и тоже крикнул. Теперь Луцию было слышно каждое слово.
— Я своих ангальтцев на бойню не поведу! Так ему и передайте!
Королевский ординарец был уже рядом и заговорил тише, но желтый полковник отвечал ему тем же высоким фальцетом:
— Невозможно? Невозможно то, что здесь творится! Вы все сумасшедшие!
И махнул рукой на окровавленное поле.
Истинно так, подумал Катин, лучше не скажешь. Будто десятки тысяч людей разом свихнулись и, охваченные припадком бешенства, кинулись творить друг над другом всяческое зверство.
Чем закончится спор между удивительным полковником и королевским посланцем, он досматривать не стал. Нужно было уносить ноги подальше от баталии, пока она не дотянулась до беглеца и не обожгла его своим драконьим пламенем.
От кустов Луций перебежал еще один луг, за которым уже начинался лес — в этой стороне пустой и безлюдный.
Сзади загудела, затряслась земля. Дезертир обернулся.
С соседнего холма, растекаясь полумесяцем, катилась голубая австрийская конница — прямо во фланг наступающим пруссакам.
Катин содрогнулся, поспешил вон от ужасных звуков: храпа, брани, стонов, хруста, металлического лязга.
Все эти люди когда-то были младенцами, малышами, мальчиками, юношами, сокрушался он на бегу. У каждого была мать, которая надеялась, что он будет пестовать ее старость. Каждый из них о чем-то мечтает, на что-то надеется, кого-то, быть может, любит. О человечество! Безумная, дикая, преступная свора — вот что ты такое!
С горестными вздохами Луций преодолел версты три иль четыре, пока не увидел пред собой лесное озеро. Сие зеркало, созданное Природой для отражения небес, лежало в своей зеленой древесной раме, подернутое золотистыми солнечными веснушками и белым крапом кувшинок. Молодой человек всхлипнул при виде столь мирной красоты. Ах, зачем надо было человекам отдаляться от милой простоты Натуры? Как здесь тихо! А вдали всё палят, палят пушки и трещат ружья…
Ему захотелось смыть с себя кровь, грязь и пороховой дым — всю мерзость убийства. Раздевшись, он кинулся в воду и долго плавал в ней, а потом кое-как замыл красные пятна на мундире. Парик с косой, блошиное вместилище, Катин отшвырнул ногой. Не стал и опоясываться портупеей с тесаком. Отправился дальше налегке.
Путь его лежал по склону невысокого холма, под которым проходила дорога. Через некое время на ней появились синие мундиры: сначала разрозненные, потом группами, наконец целой толпой. Все эти люди не шли, а бежали. Было ясно, что непобедимая армия побеждена. Двухглавый австрийский орел заклевал одноглавого прусского. Катину не было дела до драки пернатых хищников, но поражению короля Фридриха следовало радоваться. Теперь пруссакам будет не до ловли дезертиров — у них наверняка разбежится всё войско.
Фигурки на дороге вдруг заметались, кинулись врассыпную. Их догоняли голубые всадники — рубили, сгоняли в кучки. На земле там и сям оставались неподвижные тела. Известно, что во всяком разгроме главная бойня происходит не на поле брани, а позднее, во время преследования.
Катин поднялся выше, чтобы отдалиться от опасного места, но продолжал держаться дороги. Углубившись в лес, можно было заблудиться.
Бегущие пруссаки скоро повернут на север, в сторону Дрездена. Преследователи устремятся за ними. Луций же двинется на запад — туда, где на другом конце Германии, позади пожаров и пепелищ, сияет Тюбинген, остров разума и света.
Путь предстоял долгий, нелегкий и опасный, но вырвавшийся на волю философ трудностей не страшился.
Он пожевал ранних сыроежек, полакомился земляникой, попил вкусной воды из родника. Вот оно, руссоистское счастье! Великий Жан-Жак, вероятно, прав, думал Катин, лежа на земле и жуя сочную травинку. Где Природа — там рай, где общество — там ад. Но, с другой стороны, общество уже создано, обратно по лесам и полям его не разгонишь. Можно ль не стараться поправить условия человеческого существования? Не жалко ль невинных младенцев, рождаемых на унижения и муки?
Подобным рассуждениям Луций предавался долго, не замечая течения времени, ибо мыслителю бывает скучно только с людьми, наедине же с собою никогда. Наконец, спохватившись, что дело уже к закату, он вскочил и пошел далее, чтобы за остаток дня пройти как можно больше.
В лесу сгустились тени, стало сумеречно. Путник спустился к самой дороге, чтобы не потерять ее из виду, но из осторожности двигался по кювету, сокрытый от тракта бурьянами.