Погоня за разбитыми пруссаками, кажется, окончилась. На дороге было тихо. Но через некоторое время Катину послышались некие звуки, понудившие его остановиться.
Кто-то там наверху всхлипывал и бормотал жалостное, а временами шумно фыркал и всхрапывал.
Припав к земле, Луций раздвинул густую траву.
Фыркала и всхрапывала лежащая лошадь, серая в яблоках. Склонившись над нею, заламывал руки юный офицер. По желтому мундиру, по приметному сиреневому плюмажу, да и по масти коня Катин узнал командира, что давеча воспротивился королевскому приказу, отказался вести свой регимент на бойню. Вот отчего полковник кричал тонким фальцетом — оказывается, он совсем юн, почти мальчик. Как такое возможно?
По тянущемуся через пыль кровавому следу нетрудно было догадаться, что раненая лошадь несла на себе всадника, сколько могла, а затем, обессилев, рухнула.
— Путци, бедняжка Путци! — восклицал юноша. — Молю, не умирай!
Экий чудак, подивился наш герой из своего укрытия. Нынче погибли тысячи людей, а он убивается из-за лошади. Однако всякое горе достойно уважения, поэтому, не желая мешать скорбящему предаваться сему благородному чувству, Луций попятился и хотел уже идти своим путем дальше, как вдруг из-за поворота вынеслись два всадника в голубых доломанах. Они закричали, пришпорили коней, выхватили сабли.
Увидев австрийцев, желтый офицер повел себя странно. Из седельной кобуры торчала рукоять пистолета, но за оружие юноша не взялся. Он мог бы броситься к лесу — не стал. Лишь поднялся, сложил руки на груди и застыл. Оцепенел от ужаса?
— Беги, несчастный! — крикнул Катин, но полковник не шелохнулся.
Хоть он не выказывал намерения сопротивляться, гусары брать его в плен, кажется, не думали. Передний свесился с седла, готовясь рубануть наискось.
И тут, безо всякого решения иль побуждения воли, а единственно по зову порывистого Флогистона, Луций выскочил из своего безопасного укрытия. Он сшиб безрассудного непротивленца из-под самых копыт и вместе с ним опрокинулся в канаву по ту сторону дороги. Австриец с разлету промчался дальше.
Прямо перед собой Катин увидел юное, некрасивое, к тому же еще изрытое оспинами лицо, с удивительно спокойными карими глазами. Спокоен был и голос, вопросивший:
— Зачем вы это сделали? Я уже изготовился к Большому Путешествию.
Отвечать было некогда.
Подлетал второй гусар, целясь саблей, а первый, вздыбив коня, поворачивал обратно. Ныне жестокая смерть грозила и Катину.
Оружия у него не было, но у рябого офицера на поясе висела шпага. Поскольку он не изъявлял желания себя оборонять, Луций сам выхватил из ножен ненавистное орудие убийства — и едва успел парировать обрушенный сверху звонкий удар. Тут подскакал второй противник, намереваясь зарубить юношу, — пришлось оборонять и его.
Некоторое время Луций исполнял род странного балета. Отбивал одну саблю, потом поворачивался и отбивал другую, защищая и себя, и своего товарища, по-прежнему ко всему безучастного.
Биться на двух флангах удавалось лишь потому, что оба гусара никак не могли справиться с разгоряченными конями и налетали не враз, однако Катин понимал, что продлится это недолго. При первой же слаженной, одновременной атаке он не сумеет спасти офицера, а затем сгинет под клинками и сам.
Посему Луций поступил иначе. Отшвырнул шпагу, схватил ближнего всадника за пояс и вырвал из седла. Гусар кувырнулся через голову и шмякнулся оземь. Хрустнули переломанные кости. Австриец заорал и больше не поднялся.
Второй конник оборотился на Катина, угадав в нем единственную для себя угрозу. От косого удара сабли наш герой увернулся, под горизонтальный присел, от вертикального отскочил, а потом, изловчившись, подпрыгнул сам, повис у гусара на локте, да и сволок его наземь. Они покатились в пыли, молотя друг друга кулаками. Неприятель оказался здоровяк, и неизвестно, чем окончилось бы дело, если б Луций не вспомнил батюшкину науку. «Если твой недоброжелатель злобен и силен, можно умирить его, не причиняя телесного вреда, для чего сожми ему шею слева, вот здесь, двумя вершками ниже бороды», — учил покойный родитель. Отсчитывать вершки в нынешней позиции было затруднительно, поэтому Луций на всякий случай сжал гусару шею обеими руками сразу в двух местах, повыше и пониже, да надавил большими пальцами. И наука не подвела! Через несколько мгновений противник обмяк.
Дрожа коленями, победитель поднялся. На всякий случай подобрал саблю, чтоб австрияк, очнувшись, до нее не дотянулся.
— Надеюсь, вы не замышляете умертвить этих людей? — спросил желтый офицер. — Хоть они сами напали на нас, но убийство — всегда злодейство.
Один противник лежал без чувств, другой тихо подвывал, держась за ключицу. Умерщвлять их Луций, конечно, не собирался.
— Не всегда, — сказал он, вынимая из седельной кобуры пистолет. — Иногда убийство бывает благодеянием.
Сунул дуло в ухо издыхающей лошади. Выстрелил. Юноша крикнул «Нет!», но тут же виновато молвил:
— Прошу простить. Вы поступили правильно. Должен сказать, что я совершенно вами восхищен. Вы спасли мне жизнь, хоть я и невысоко ее ценю, ибо она лишь искра пред вечностью; вы поразили двух вооруженных противников, не лишив их жизни; наконец, вы прекратили страдания бедного Путци, на что у меня самого недоставало мужества. Скажите, благородный незнакомец, кто вы?
— Луций Катин.
— Луциус Катилина? — с удивлением переспросил юный полковник, не вполне расслышав. — Какое возвышенное имя!
— Я не поклонник римского Катилины. Фамилия моя — Катин. По племени я русский, по нынешнему своему состоянию дезертир.
Отрекомендовавшись подобным манером, наш герой учтиво поклонился.
— Русский? Как интересно! Одна из моих кузин, Фике, уехала в Санкт-Петербург и тоже стала русской, но сам я ваших соплеменников никогда прежде не видал. Если они похожи на вас, это должна быть превосходная нация! Однако извините мою невежливость. Мне следовало представиться самому, прежде чем просить о том вас. Карл-Йоганн, принц-князь Ангальтский.
Юноша тоже поклонился.
Загадка разрешилась. Удивительная молодость полкового командира объяснялась тем, что он — владетельная особа.
Луций склонился сызнова, ниже и даже приложил ладонь к груди, испросив прощения, если приветствует потентата неправильно, ведь он никогда прежде не разговаривал с принцами.
— Пустяки, — ответил его высочество. — Мы оба лишь путники на дороге. Поскольку нынче я отказался вести на убой моих ангальтцев, я тоже дезертир, притом наихудший. Вы еще, возможно, уйдете от кары, затерявшись среди беглецов. Я же от гнева моего двоюродного дяди Фридриха никуда не спасусь. Но это полбеды. Хуже, что я оставил своих людей, их потоптала австрийская кавалерия… — Принц пригорюнился. — Я сам во всем виноват. Мне желалось увидеть, что такое война, а за мое любопытство расплатились мои несчастные подданные…
В карих глазах блеснули слезы, и Катин утешил скорбящего чем мог:
— Зато теперь вы знаете, что война — безумье, и впредь, полагаю, ни с кем воевать не захотите.
— Никогда! — пылко вскричал Карл-Йоганн. — Вернусь домой и объявлю, что мой Ангальт в душегубстве не участник. Объявлю нейтралитет! А куда, мой друг, устремляетесь вы?
— Пока что как можно дальше от войны.
— Так идемте вместе. Я буду счастлив иметь в дороге такого товарища!
Они пожали друг другу руки.
— Однако позвольте спросить вас про важное. — Широкий лоб его высочества нахмурился. — Каких воззрений на общественное благо вы придерживаетесь? Вы сторонник Вольтера или Руссо?
— Скорее Локка, — отвечал Катин.
— Как я счастлив! — воскликнул принц. — Придите же в мои объятья, брат по убежденьям!
Рукопожатие перешло в объятья и завершилось лобызаньем.
Луций был растроган такой горячностью касательно взглядов на общество.
— Идемте, не будем терять времени. Уже спустилась ночь, но скоро выглянут звезды, — сказал Карл-Йоганн. — Вы избавили меня от ранней гибели, и теперь я должен…
Он прервался — должно быть, из-за попавшей в нос пылинки — и звонко чихнул.
Сейчас посулит награду за спасение, подумал наш герой и приготовился с достоинством отказаться, ибо помощь ближнему — естественный порыв, не нуждающийся в вознаграждении.
Принц, однако, сказал иное:
— …И теперь я должен посвятить свою чудом спасенную жизнь исправлению несовершенств сего мира. Да будет вам известно, дорогой брат, что через два дня мне сравняется осьмнадцать лет.
— Поздравляю ваше высочество с днем рожденья.
— Не с днем рожденья, а с совершеннолетьем. Отныне я буду сам управлять своим Ангальтом и, клянусь Истиной, превращу мою маленькую страну в земной парадиз — либо же умру, не совладав с сей задачей. Ах, милый Луциус! Меня переполняют идеи и замыслы! Желаете ли вы узнать какие?
— О да! Непременно! — воскликнул Катин, заражаясь восторженной манерой разговора.
— Позвольте же мне опереться на вашу руку, я немного охромел после падения с лошади. В путь!
И они пошли по темной дороге, оживленно беседуя, но не забывая поглядывать на небеса, чтобы сверять направление по ночным светилам.
Часть втораяПод знаком Януса и Минервы
Глава VII
Герой знакомится с маленькой страной, у которой большие проблемы, и помогает миру стать на толику лучше
Страна принца Карла-Йоганна, который велел товарищу звать его просто Ганселем, располагалась в самой середине германских земель. Полностью она именовалась Имперское Княжество Обер-Ангальт, то есть Верхний Ангальт, ибо по соседству находились два других Ангальта — Средний и Нижний, считая их расположение по реке Эльбе. Некогда всё это было одно «великое княжество», однако еще в прошлом столетии страна поделилась на три части. Считаясь независимым, Обер-Ангальт всегда находился под покровительством какой-нибудь соседней державы: то Саксонии, то Австрии, а в последние десятилетия — нового королевства Пруссии.