А в чистом поле, а в чистом поле —
Свобода воля, свобода воля!
За всё приходится платить…
– У тебя неплохо получается, – похвалил я. – А песню про крейсер «Варяг» знаешь?
– «Наверх вы, товарищи, все по местам…» – пропел Яшка. – Хорошая песня, но матросом я не стану, буду охранником или спасателем.
– Мы тоже скоро пойдём в армию! Будем солдатами, – тут же откликнулся кто-то из меньших. Судя по деревянным наганам и саблям в руках, ребята в артисты не стремились.
– А вы чего, пехота, лезете со своими разговорами к взрослым?! – прикрикнул Яшка. – А ну, марш на улицу!
Я глянул на ребятишек, действительно, пехота! На всех была даже не одежда, а однообразная, похожая на спецовку, застиранная униформа. Бабушка говорила, что для своих ребятишек Устинья заказывала одежду оптом. И ничего не выбрасывалось, а носилось до дыр, на которые накладывались и пришивались заплатки, а позже, почти изношенная, одежда передавалась как эстафета следующему по возрасту.
Меня поразили даже не двухъярусные кровати, разбросанные и перевёрнутые табуретки и даже не длинный артельный стол, а то, что на стене рядом с умывальником висел листок, на котором крупными печатными буквами было написано: «Соблюдение чистоты и опрятности есть святая обязанность для всякого культурного человека: а) менять белье еженедельно, не менее одного раза; б) ноги содержать в чистоте и по возможности чаще обмывать холодной водой, особенно в жаркую погоду, ногти своевременно стричь; в) на руках ногти должны быть острижены и чисты; г) иметь годные для употребления носовые платки или салфетки; д) плевать на пол где бы то ни было воспрещается, утром и вечером чистить зубы порошком или полоскать рот водой. А ещё не ругаться, не кричать и не мешать другим!» Внизу, под перечнем советов и требований, стояла подпись: Любовь Ямщикова.
А ещё я отметил, что в доме Ямщиковых, кроме затрёпанных и заношенных школьных учебников, почти не было книг. Редких по тем временам холодильника и стиральной машины в нашем доме тоже не было, а вот книги водились. Когда я научился читать, то стал читать всё, что попадало на глаза: учебники по истории и литературе, по ним учились старшие сёстры, из них я узнавал про крестовые походы и Куликовскую битву, разглядывал картинки египетских настенных мозаик, атаку македонской фаланги и поразившую меня картину, на которой скакал на коне раненный копьем Спартак, а ещё привлёк моё внимание мраморный Лаокоон и его сыновья, которые, изнемогая, боролись со змеем. Тот книжный мир, в который я погружался, существовал как бы сам по себе, и после того как я закрывал книгу, он ещё некоторое время был со мною, провожал меня до лежанки, которая была устроена рядом с печкой на жёстком деревянном ящике. Не желая вот так сразу расставаться с ним, я укладывал его рядом, примеряя себя к той жизни, где, следуя воле рассказчика, приходилось держать ту или иную сторону. А утром в комнату сквозь замёрзшие заледенелые стёкла заглядывало утреннее солнце, и потрескиванием поленьев в печке о себе напоминал мир реальный – начиналось движение моих сестёр, которые собирались в школу на кухне, там, где был умывальник, начинала хлюпать вода, затем привычные и быстрые советы мамы, что надеть, что не забыть и что нужно сделать, когда они вернутся со школы.
На своей улице мы обменивались книгами, на какое-то время давали почитать, а потом мне в голову пришла мысль сделать свою уличную библиотеку. У моего дружка, Олега Оводнева, в сарае сделали полки и начали потихоньку собирать книги. Выяснилось, что большая часть книг была со склада толевой фабрики, куда в больших мешках свозили списанные книги с областных и городских библиотек. Проникнуть на склад было непросто: нужно сделать подкоп под высокий забор, проползти через заросли крапивы, а далее – мимо сложенных стопками рулонов рубероида и толи; прошмыгнуть или проползти до склада, затем через собачью дыру перелезть вовнутрь, вспороть мешки с книгами, и если повезёт, то можно было наткнуться на потрепанные, но все ещё пригодные для чтения книги.
Но пометать нож нам не довелось, хлопнула дверь, и на пороге появилась Любка, удивлённо глянула на меня, затем быстро оглядела перевёрнутые табуретки.
– О, да у нас гость! Я иду и думаю, чего это у нас сегодня тихо? Сейчас чай пить будем. Я на станции сушек взяла. – И тут же последовала жёсткая команда: – А ну, быстро всё поставить на место! Устроили тут побоище!
– Да вы тут сами разбирайтесь, а я пойду, – решил ретироваться я. – Меня баба Мотя ждёт.
– Что, опять картошку подкапывать? – съехидничала Любка.
– Почти угадала. Надо дров наколоть и баню затопить. Дед вечером решил попариться.
– А мы завтра собрались по ягоды. Если хочешь, можешь пойти с нами, – предложила Любка.
– За какой ягодой? За брусникой рано, да и черника ещё зелёная.
– Мы пойдём за пёстрой, она уже поспела.
Про пёструю ягоду я ничего не слышал, но переспрашивать не стал.
– Во сколько?
– В восемь часов.
– А не рано?
– Боишься проспать? Если что, мы тебя разбудим. Бабушка-то тебя отпустит?
Я удивлённо посмотрел на неё. За кого она меня принимает? Я уже давно ни у кого не отпрашивался.
– Далеко идти?
– Часа полтора ходу.
– Вы все пойдёте? – поинтересовался я.
– Попробуй кого оставь! Рёву на всю станцию будет, – покачала головой Любка.
– Может, зонтик или дождевик взять? – спросил я. – Вдруг будет дождь? Вчера весь лень накрапывал.
– Зонтик? – Любка рассмеялась. – Да кто же с зонтиком по ягоды ходит! Завтра будет хорошая погода.
– Ты что, прогноз слушала?
– Прогноз? У нас здесь свой прогноз, вернее, приметы. Вечером стадо коров домой возвращалось, впереди шла красная. Да и лягушки громко квакали. Это всегда к хорошей погоде.
– Откуда ты это знаешь?
– А мне баба Мотя рассказывала. Ты почаще к нам приезжай, всё сам будешь знать.
– Всё знать нельзя.
– Всё – нельзя, а вот то, что уже было, можно.
– А что будет, можно предсказать?
– Я туда не заглядывала. Меня это пугает. Я больше всего боюсь за них. – Любка кивнула на своих братьев. – Бегают на железку, петарды под колёса подкладывают, проволоку плющат, ножи в двери бросают. Того и гляди кого-нибудь убьют. Тогда мне конец! Весной Толян в колодец сорвался. Мы его обыскались, потом Яшка услышал писк. Еле-еле оттуда его достали. Думали, заболеет. Ничего, обошлось. Мы его горячим молоком отпоили. За всеми глаз да глаз нужен. С ними, как на горячей плите.
– А если пойдёт дождь, мы Боженьку попросим, – подал голос тот самый Толян.
Дождик, дождик, перестань,
Мы поедем в Арестань.
Богу молиться, кресту поклониться.
Есть у Бога сирота,
Открывала ворота,
Ключиком, замочком,
Шёлковым платочком.
– Кто же вас этому научил? – Мне стало интересно.
– Кто, кто? Любка!
Вернувшись от Ямщиковых, я сказал бабе Моте, что собираюсь с соседями по ягоды, какая-то пёстрая, я про такую и не слыхал.
– Так это по землянику. Её ещё поленикой называют. Она растёт на старых заброшенных полях по склонам и на лесных опушках, – объяснила бабушка. – Ты сходи, нарви луку, огурцов, надо будет что-то поесть. А ещё возьми хлеб, термос с чаем. – И, подумав немного, попросила меня слазить в подполье и достать банку с крыжовниковым вареньем. Затем она достала из домашней аптечки одеколон и капли валерианы. – Это от мошки и комаров. Не намажешься, закусают, заедят! Раньше и я, бывало, ходила за ягодой. Хорошее было время, молодыми были, спина не ломила, голова не кружилась. Поелику была здорова, знамо, весела. Весь день в работе, а вечером под гармошку ещё хватало сил петь и плясать. Это только в молодости бывают реки, полные вина. Сейчас деньги нужны разве что только на лекарства.
– А почему бы тебе, баба, не поехать в город к врачам?
– К врачам? – По широкому лицу бабушки пробежала тень. – Говорят, есть врачи от Бога, а есть – упаси бог! Врачи лечат, а Господь исцеляет. Вот я молюсь и прошу его о милости.
Я знал, что трое её детей, Анна, Василий и Илья, были врачами. Анна даже была главным врачом в Завале. Почему же они не могли помочь своей матери быть крепкой и здоровой?
Как-то об этом зашёл разговор в нашем доме между отцом и матерью. Отец пытался чего-то возразить, а мама сказала, как отрубила: «Твоя мать осталась без детей. Разъехались и оставили доживать, вот и весь сказ».
– Врач, лечи больного, а не болезнь. Medice, cura aegrotum, sed non morbum.
– А ты, баба, что, по-английски говоришь? – удивился я.
– По-латыни, внучок, по-латыни, – улыбнулась бабушка. – Нас хорошо учили. С тех пор все своё ношу с собой.
Голос у бабы Моти тихий, как ручеёк. Глаза далёкие, смотрят не на тебя, а в себя, где всё это сохранялось. А за стенкой, как бы подлаживаясь под её голос и напоминая, что время-то не стоит, а как и всё в мире, проходит, напоминали стоящие в дедовской комнате часы, и я, послушав мелодичный звон, начинал размышлять: кто же старше, часы или бабушка? По всему выходило, что бабушка, потому что только раз она открывала у часов дверцу и, чтобы они не остановились, ключом подкручивала пружину.
Слушая её, я представил бабу Мотю, как она стоит с указкой в нашем классе. Всю свою жизнь она мечтала стать учительницей, но так ею и не стала.
Когда утром я вошёл к Ямщиковым во двор, они сидели на крыльце, как нахохлившиеся воробьи. Все в кепках, готовые по первой же команде старшей сестры тронуться в дорогу. Собирать ягоду я решил в трёхлитровый бидон и очень удивился, что Ямщиковы взяли с собой корзины и вёдра.
– Вы чё, лопатой её собрались грести? – удивился я.
– Посмотрим, – неопределённо сказал Яшка. – Заморозков весной не было, ягода хорошо цвела. Думаю, что наберём. Любка мельком оглядела одежду и, увидев, что я надел дедовские резиновые сапоги, покачала головой.
– Они тяжёлые, сопреешь в них и, чего доброго, собьёшь ноги. Лучше пойти в том, в чём ходишь всегда. А вот на голову что-то нужно надеть. День будет жарким, побереги голову, она тебе ещё пригодится.