Я глянул на Колину замасленную спецовку, на заношенную тонкую, почти истлевшую майку, которая вытянулась от времени и едва прикрывала грудь, и тут меня точно кто-то подтолкнул. Я вспомнил, что в узлах, которые привёз в Залёты, была собрана старая одежда. Как и все горожане, которые освобождаются от ненужных вещей, отвозя их на дачу, по принципу: авось пригодится, поскольку выбросить жалко, а носить поношенное не хочется, то же самое сделала и моя жена. Я развязал узел, достал поношенные, но вполне пригодные синие лётные ползунки с ватиновым подкладом, с белыми широкими резиновыми лямками, с вырезом почти у самой шеи, с металлической молнией на животе и с объёмистыми карманами выше колен, которые закрывались двумя кнопками, и такую же лётную куртку с молниями и коричневым меховым воротом.
– Это тебе, – предложил я Коле. – Когда будет холодно, пригодится. Знаю, зимой в тракторе, как и в самолёте, задница к сиденью прилипает.
Коля, вытаращив глаза от такого непривычного к себе внимания, тут же сбросил с себя замасленную одежонку и влез в ползунки.
– Ты гляди, как раз по мне! – удивился он. – Буду теперь в Добролёте первым лётчиком. Нет-нет, вторым после тебя, – тут же поправился он.
Я уже знал, что дающий, получает не меньшую, а, может быть, даже большую радость от своего поступка. Я улыбнулся и вышел в сени, отыскал в мешке с привезённой обувью поношенные унты и, вернувшись в комнату, протянул их Коле.
– Для полного комплекта.
– А у тебя-то, блин, хоть осталось?
– Да осталось, осталось. Нам её как спецодежду выдают.
Коля натянул унты, подошёл к тёмному окну и, как перед зеркалом, начал ловить своё отражение.
– Завтра вся деревня обзавидуется, – продолжая разглядывать свои обновки, сказал Речкин.
– Послушай, а у тебя фонарик найдётся? – неожиданно спросил он. – А то я счас сбегаю принесу.
– Что, лампы мало? Зачем тебе?
– У меня мысль появилась. Жить тебе в потёмках негоже. Мы сейчас свет добудем. Есть верхонки?
– Ты чего? – недоуменно протянул я. – Ощепков сказал, надо вызвать монтёра, электрика. И заплатить долги за свет.
– Сначала пусть он мне заплатит! Пойдём, ты мне подмоги, посвети.
Оказалось, что провода были не обрезаны, а отсоединены и концы замотаны изолентой. Коля приставил лестницу, посветил фонариком.
– Есть, пассатижи и отвёртка? – спросил он.
Я сбегал в дом и принёс короб с инструментами.
Коля вновь залез и, пошаманив немного, протянул мне пассатижи.
– А ну, проверь! – скомандовал «электромонтёр».
Я зашёл в дом, щёлкнул выключателем – и в глаза ударил ослепительный свет. На мгновение я прикрыл глаза и с облегчением подумал, вот она, минута радости, Речкин приобщил меня к благам цивилизации!
Перед уходом он осмотрел пол, заглянул в подполье.
– Коля, я сегодня там обнаружил ружьё, – признался я. – Как оно там оказалось, не пойму. Да вон оно, в мешковине, давай посмотрим. Я у Славки все ружья знал. Он мне показывал, хвастался.
Коля спустился в подполье, развернул мешковину, осмотрел ружьё:
– Бескурковка, двенадцатый калибр. – Он заглянул в ствол. – Такого ружья я у Шугаева не помню. Ствол в хорошем состоянии. Такое тыщь тридцать стоит.
– Вот что, Коля, мне оно ни к чему. Возьми! Тебе сгодится. А мне от греха подальше. А Шугаеву скажу, тебе отдал.
– Ну, если ты так решил… – протянул Коля, с некоторым любопытством глянув в мою сторону. – У меня старенькая берданка, её ещё «фроловкой» называли. По нынешним временам музейная редкость, она мне ещё от деда Спиридона досталась. Калибр шестнадцатый, к ней патронов ныне не достать. Так и быть, возьму!
Перед тем как уйти, Речкин показал глазами на патефон:
– Не знаешь, у тебя пластинка Владимира Трошина есть?
– Есть. Что хочешь послушать?
– Да нет. Поздно уже. Как-нибудь зайду, послушаю. Раньше его часто передавали. Может, помнишь, «Тишина» называлась? Сейчас другие песни – про юбочку из плюша.
Даже не переодевшись Коля собрал свою замасленную спецовку в узёлок и, допив водку, так и ушёл в лётной одежде.
Где только ни приходилось мне спать и ночевать! На сеновалах, в палатках, у костра, на голом полу аэровокзала, в кресле самолёта, однажды даже пришлось коротать ночь на столе в сельской конторе, куда прилетели для выполнения сельхозработ. Я вспомнил, что, приехав в гости к Шугаеву, после разговоров о всемирной отзывчивости русского человека за неимением свободной кровати он меня уложил на широкой деревенской лавке. Ничего – переспал…
Я разобрал раскладушку, бросил на неё матрас, застелил привезённой из города простынёй, разделся, потушил свет и лёг под суконное одеяло. И тут же провалился в тишину и темноту ночи. На кухне, потрескивая, догорали дрова, уже не пахло дымом, пахло теплом и покоем, где-то далеко за стенами школы глухо, как бы по инерции, лаяли собаки, затем, когда глаза привыкли к темноте и проступили окна, над кустами черёмухи я увидел звёзды, их было гораздо больше, чем в ночном городе, чуть пониже, сквозь тёмную листву кустов, осторожно и несмело начали проглядывать холодные глаза восходящий луны. Прислушиваясь к темноте и к себе, я вспоминал свой первый приезд и думал, зачем было Шугаеву уезжать в Москву? Пустоты не бывает, она всё равно чем-то заполняется, но там, среди тысяч лиц, можно было легко и потеряться и не разглядеть своего лица. А здесь, в деревне, на него смотрели с удивлением и уважением, признавая в нём приехавшего из города барина, который, видимо, от безделья бродит с ружьём по окрестным лесам, а по ночами жжёт керосиновую лампу и марает чернилами бумагу. Своим он здесь так и не стал, да и не очень-то к этому стремился.
Переворачиваясь на другой бок, я посмеялся про себя: получалось, что по наследству Шугаев передал мне не только дачу, но и Колю в придачу.
Челюсник
Проснулся я от шума и грохота и сразу не смог сообразить, где я и что со мной. И почему подо мной трясётся кровать? Выглянув в окно, увидел, что к дому, держа в металлических челюстях брёвна, ползёт огромное чудовище, в котором я не сразу признал трактор. Быстро одевшись, выскочил во двор и, забежав за угол дома, остановился, как вкопанный. Мне показалось, ещё немного – и Речкин снесёт школу.
– Командир! Принимай лес! – выглянув из кабины, крикнул Коля. В какой-то миг мне показалось, что он похож на скалившую зубы лохматую обезьяну.
– Ты где взял лес? – хриплым, надломанным голосом, стараясь перекричать работающий мотор, заорал я.
Свалив под черёмуху брёвна, Коля выскочил из кабины.
– Это лиственница. Её надо пустить под нижний венец. Я щас ещё сделаю пару ходок, – доложил Речкин и, нырнув в кабину, круто, почти на одном месте, развернул трактор. Послышался треск, нижней «челюстью» трактора Коля повалил у соседа забор. На секунду он приглушил мотор, глянул с высоты и, махнув рукой, всё с тем же грохотом пополз к дороге. Минут через пять от Змеиной горки с вязанкой брёвен трактор вновь выполз на дорогу и взял повторный курс к школе. От конторы прибежал лесник и, осмотрев поваленный забор, хотел было поднять его, но, поняв тщетность своей попытки, от злости плюнул, сжал кулаки и, набычившись, стал поджидать трактор. Коля, проезжая мимо, притормозил и глянул на лесника сверху в дверную щель и, перекрикивая шум, с некоторым недоумением бросил:
– Чего ты здесь нагородил? Ни подъехать, ни подойти!
– Тебе кто позволил?! – Подпрыгивая на одном месте, лесник был готов выскочить из своих форменных штанов.
– Я, – коротко и спокойно сообщил Коля.
– Ты кто такой? Ты вошь! Кто тебе разрешил взять лес?
– Я, – не повышая голоса, ответил Речкин. – Лес мой.
– Ты что, его растил?
– Поливал каждый день, – хохотнул Коля. – А вот ты откуда сюда упал? – Оскалившись и потеряв самообладание, лесник подскочил к трактору и кулаком ударил по металлической гусенице. Замах был сильным, но удар так себе, для блезира, чтобы пугнуть.
– А ты лучше головой, – посоветовал Коля.
И тут лесник буквально взвился:
– Ты чего, сволота, здесь творишь?! Я на тебя найду управу!
– Уйди с дороги, молокосос, а то перееду! – пообещал Коля и захлопнул дверку. Трактор, развернувшись, двинулся на лесника. Тот взвизгнул, перепрыгнул через поваленный забор и скрылся за углом школы. Через несколько секунд он выскочил с ружьём.
– Ещё шаг – и я стреляю! – последовало предупреждение.
– Ты – меня? Да я тебя раздавлю! – высунув из кабины голову, спокойным голосом ответил ветеран чеченской войны.
Чем бы закончилась схватка двух бывших спецназовцев, одному Богу известно, но здесь от конторы прибежал Ощепков.
– Алексей, опусти ружье, – приказал он. – Опусти, я тебе говорю! – И, повернувшись к Речкину, перекрывая шум трактора, крикнул: – Коля! Ты чего своевольничаешь? Где взял лес?
– Лес мой, я его привёз ещё несколько лет назад. Хотел мельницу построить.
– Что, и трактор твой?
– И трактор. Я его из хламья собрал.
– Но трактор числится в лесничестве.
– Может, и числится. И я, блин, числюсь. Но деньги мне не плотют. И нечего здесь пальцы загибать. Уйди с дороги!
Краем глаза я заметил, что к школе бегут люди. Дело принимало дурной оборот. Ещё не хватало стрельбы.
Ощепков, заметив бегущих людей, махнул леснику рукой, показывая, чтобы он скрылся с глаз, и подошёл ко мне.
– Ну зачем же так? Можно договориться по-хорошему, – хмуро глядя куда-то мимо меня, буркнул лесничий. – Зайдите ко мне в контору, поговорим.
Мне не хотелось начинать новую жизнь в Добролёте с нешуточного конфликта, и я, прихватив «Архи», пошёл в контору мириться со здешнею властью. Всё ещё сомневаясь в правильности своих действий, прямо от порога достал из портфеля бутылку и поставил на стол.
– А это ещё что? – строгим голосом спросил лесничий. – Взятка? Я взятки не беру!
– Ну, это вроде вступительного взноса.
– С носа? – Ощепков вяло рассмеялся.
– Можно ещё и борзыми щенками.