Со слов Веры Егоровны, я знал, что для прислуги был выстроен отдельный домик, в нём жила привезённая из города семья, полная, с подозрительными глазами женщина и молчаливый, одетый в военную спецовку её муж.
– Кофе, чай? – спросила Аделина Рафкатовна.
– Лучше чай.
– Чёрный или зелёный?
– Мне всё равно.
Молчаливая женщина подала нам чай. Я стал разглядывать комнату. Даже сравнивать её со своим житьём не было смысла. На стене в дорогой оправе висели картины известных художников. Нашёл знакомые мне полотна Владимира Кузьмина, Владимира Осипова, Алексея Зверева, отдельно висел постер с картины Эль Греко «Гибель жреца Лаокоона и его сыновей».
Поймав мой взгляд, Аделина Рафкатовна сказала, что сюда она приглашает художников, они живут за её счет, ходят на пленэр, пишут картины и некоторые оставляют в качестве подарка.
– Как могу я поддерживаю наших замечательных художников, времена сейчас для творческих людей сложные, цены за краски, холсты задрали выше небес, – сказала Аделина Рафкатовна. – Сегодня они буквально выживают.
Скажите, а какие холсты вы используете?
– Льняные, хлопковые, синтетические, иногда дээспэ, – признался я. – Некоторые наброски делаю на ватмане, а дома переношу на холсты. Краски китайские, ленинградские. Вы правы, сейчас всё дорого. Самые дорогие – крупнозернистые льняные холсты, их ещё репинскими называют. Да вот, на таком холсте одна из последних работ. – И я показал ей наброски, которые сделал на реке, ещё до наскока лесника.
– Ой, да это Глашка! – воскликнула Аделина Рафкатовна. – Похожа. Знаете, мне ваша работа напомнила малоизвестного ныне Николая Фишина, его работу «Маленький ковбой». Он эмигрировал в Америку. Очень даже неплохо. – Аделина Рафкатовна сделала паузу. – Я её у вас возьму. Пятьсот долларов, пойдёт?
Я даже вздрогнул от такого быстрого предложения, с которым оно было сделано. Таких денег мне никто и никогда не предлагал.
– Вы знаете, картина ещё не готова, – немного помедлив, ответил я. – Мне ещё над ней работать и работать.
– Воля ваша. – Хозяйка не стала меня уговаривать и обвела рукой комнату: – Я гостила у брата в Штатах и кое-что подсмотрела и приспособила под наши реалии. У нас всё не так, всё не устроено. Живем одним днём. Даже своё жилье обустроить не можем. А время пролетает, уходит, как песок сквозь пальцы. Его не воротишь. А потом одни вздохи, куда всё ушло?
– Ну, если мерить по американским лекалам… У них своё, у нас тоже есть что показать.
– Вот-вот, и я о том же! Включите телевизор. Те, кто умеет смотреть вперед, отдают детей в школы с английским уклоном. Вкладывают деньги и средства в своих детей, А это самое верное вложение. Государству же нет никакого дела до нас с вами. На конкурсах наши дети поют не на русском, а на английском, фильмы иностранные, новые словечки, всё на западный манер. Что своего-то? Существует такое понятие, как «качество жизни». Надо жить не в хлеву и навозе, а в благоустроенном доме. – Аделина Рафкатовна выпрямилась. – Хочу развивать здесь туристический кластер, а в этом зале, – вновь обвела рукой комнату, – сделать выставку художников и народных промыслов.
– Так привлеките Речкина, – сказал я. – Он много может. Делает из бересты туески, шкатулки, сумки, плетёт лапти, даже ковбойские шляпы изготавливает.
– К сожалению, он, как и все здешние, выпивает.
– Но ума-то не пропивает, как этот лесник.
– Вы имеете в виду Старухина? – спросила Аделина Рафкатовна. – Знаете, каждому овощу – своё место. Коля хорошо знает и любит коней. Поскольку другого в этой Раскулачихе, кто бы мог подковать лошадей, не осталось. Ещё он разбирается в тракторах. Но я боюсь, напьётся, сядет за рычаги и кого-нибудь задавит.
– Аделина Рафкатовна, я слышал, что Речкин хочет построить часовню и назвать её в честь своего деда.
– Речкин и церковь! Вы шутите? – рассмеялась Аделина Рафкатовна. – Он с похмелья и не такое скажет. Здесь одного желания мало. Нужен проект, деньги, фирма, которая взялась бы за это дело. Одно время он приставал ко мне со строительством мельницы. Теперь очередной заскок. Скажите, может нормальный человек держать в своём доме чучело медведя? Я ему предлагала купить его у него. Мы бы сделали музей чучел зверей, обитающих в наших краях: рыси, лисы, волка, оленя, кабарги, белки, соболя… Но Речкин отказался. С ним одни скандалы. Недаром говорят, в каждой деревне должен быть свой, как бы вам точнее сказать, недоношенный больной ребёнок.
– У него была непростая судьба, – заступился я за Колю.
– Здесь и других не баловали. Но вросли в землю и выжили. Кто не смог, уехал. Человек без земли, что перекати-поле, куда подует, туда его и понесёт.
Слушая её, я пытался понять, почему одни могут поднять дело, даже в таком заброшенном месте, как этот лесной кордон, а другие живут тем, что Бог подаст. Мне нравилось, что Аделина Рафкатовна, не прячась, говорит мягко, но прямо всё, что думает.
– Народ здесь вроде бы с виду простой-простой, но у каждого своё прошлое. И оно даёт о себе знать. Вы, наверное, заметили, что каждый держит по нескольку коров и бычков. Таких налогов, как были в советское время, нет. И полиции здесь нет, налоговой службы, даже за свет люди не платят. В общем, закон – тайга, медведь – хозяин. Но друг за другом следят почище любых спецслужб. Прошлой осенью в лесочке, неподалёку от дороги, застрелили и увезли деревенского бычка. Кто сделал, неизвестно! А нынче у меня пропала лошадь, ахалтекинка. Мне за неё «лендкрузер» предлагали. Я вызвала следователей из города, да и местные егеря пытались помочь. Но воз и ныне там. Пришлось завозить сюда сторожевых собак, для них мы поставили будки на углах. Теперь живём, как в лагере. Сами себя запрятали за стенами и заборами. Чего только для местных я ни пыталась сделать! Открыть магазин, аптеку, фельдшерский пункт. Теперь вот художественную галерею…
– Начнёте для местных экскурсии водить?
– Не жить же отшельниками! Это не для демонстрации, это для просвещения. Чтобы исчезло это страшное, доставшееся нам от прежних времён название – Раскулачиха! Только Речкин, внук раскулаченного, мог вдруг запеть, что кулаки на него разобижены, на счастливую долю его! Я про себя подумала, уж не меня ли он имел в виду?
– Да что вы, это же песня! – улыбнулся я. – Коля в армии был танкистом, здесь, на кордоне, он сел за трактор.
– Скрыться от самого себя невозможно, даже в кабине трактора, – поджав губы, сказала Аделина Рафкатовна. – Навязывание своих правил – это неуважение чужих границ и чужой воли. За это всегда приходит расплата.
– Да, порядки здесь жесткие, – усмехнулся я. – Могут обрезать свет, наехать конём. Так, случайно. Если не могут взломать дверь, залезут через окно. Связать и бросить в подвал. Чуть что, хватаются за ружья. Куда там Техасу или Айове!
– Dura lex, sed lex – суров закон, но закон. Что нам здесь мировых судей держать? Говорят, через страдания приходит понимание. Я ещё раз повторюсь. Пусть каждый делает своё дело, – подытожила Аделина Рафкатовна.
Когда люди переходят на латынь, продолжать разговор ради разговора не имеет смысла. Судье полагается вершить суд, а не создавать право, говорили римляне. Мы друг друга поняли, сверили часы, пора бы и откланяться. Видимо, Коля Речкин начал выпрягаться, она это почувствовала и связала это с моим появлением в деревне. Поэтому и пригласила к себе, чтобы в непринужденной обстановке, за чашкой чая посмотреть, что за художник объявился в её Раскулачихе. Провожая меня, Аделина Рафкатовна по пути срезала несколько больших красивых роз и подала мне.
– Было приятно с вами познакомиться, – сказала она, глядя мне в глаза. – Если вам что-то понадобится, обращайтесь. А у роз молоточком разбейте кончики стеблей и поставьте в воду. Они долго простоят…
– Спасибо!
Прошли лета, и всюду льются слезы…
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране…
Как хороши, как свежи ныне розы…
– Игорь Северянин? К месту, – похвалила меня Аделина Рафкатовна и, открывая обитую металлическим листом калитку, вздохнула с какой-то непонятной обречённостью: – Как мало людей, с кем здесь можно поговорить! Скоро начнётся учебный год, все разъедутся, и Добролёт задичает. Мы уже взяли Аглае билет. Она выиграла грант, ей пришёл вызов. Наш маленький ковбой будет учиться и набираться уму-разуму за океаном в университете Северной Айовы. А Коля Речкин опять запьёт. Его не остановишь. Да, совсем забыла. Спасибо за лайку, я имею в виду Тунгуску. Мне наш лесничий Фомич всё обещал. Но хорошую собаку здесь сыскать трудно.
– Тунгуска не станет сторожевой собакой, – сказал я. Её нельзя держать дома или на привязи.
– Как и Речкина, – пошутила Аделина Рафкатовна. – Уж он-то знает, как с собаками поступать.
Змеиная гора
Отпуск мой закончился в сентябре, я уехал в город, где меня ждала работа. Возвращаясь из рейса, подлетая к городу, я отыскивал Добролёт, крохотную жёлтую точку недостроенной бани и непривычно мелкую, огороженную забором усадьбу Аделины Рафкатовны. Я знал, что Глаша, как она и говорила, уехала учиться в Айову. К Новому году от неё пришло письмо со штемпелями и марками на английском языке. В письме оказалось несколько фотографий Глаши с её новыми американскими друзьями, а к ним приложены летние снимки. На одном из них мы были вместе: я верхом на Умке, а она – на вороном Угольке. А ещё на одной фотографии был вид деревни со Змеиной горы. Ровным ученическим почерком она поздравляла меня с Новым годом, просила передать привет Коле Речкину и сообщала, что очень скучает и обязательно прилетит погостить на зимние каникулы. Больше от неё сообщений не было.
После зимних школьных каникул я приехал в Добролёт, и первой новостью, которую мне сообщил Хорев, было то, что потерялся Коля Речкин.
– Ушёл в тайгу промышлять соболя и не вернулся. Такое и раньше за ним водилось. Чего взять с лесного бродяги! Прошёл месяц-другой, все охотники вышли из тайги, а его нет. А потом кто-то сказал, что из тайги прибежали собаки. Милка и Дружок. А самого нет. Промысловики нашли зимовьё, в котором должен был остановиться Речкин. А там пепелище. Наткнулись на сгоревшую «тозовку». А неподалёку обнаружили ружьё, двухстволку двенадцатого калибра, в стволе был всего один патрон. Но самого Речкина не нашли. А вот собаки прибежали. С ними прибежала Тунгуска. Коля её взял для вольной нататаски. Она сейчас у Рафкатовны… И здесь я припомнил, что перед отъездом в город Коля сообщил, что от Шугаева ему пришло письмо, в котором тот просил добыть для его новой молодой московской жены баргузинских соболей.