и вертолётах. По необходимости мы брали на борт нейрохирургов, травматологов, акушеров и прочих специалистов. Но вот чтобы так сразу везти целую бригаду из семи человек, мне не доводилось!
«До Байтога было больше ста километров. Час туда, час обратно, – подумал я. – Ну, ещё часа полтора, чтобы разобраться с больной». Быстро посчитав, я решил, что обернёмся и сядем в городе до захода солнца.
После взлёта на высоте шестисот метров мы попали в сплошную облачность, увернуться и проскользнуть мимо неё боком, как я обещал синоптикам, не получалось, и я решил продолжить полёт по приборам. И сразу же заметил, что на передних кромках крыла и на самолётных расчалках появились ледяные полоски.
Предупреждение синоптиков подтвердилось, надо было или возвращаться, или запрашивать для продолжения полёта другой эшелон. Но неожиданно облака дали нам волю, винт перестал жевать снежную вату, и мы выскочили на свободную от облачности широкую небесную улицу. Но ненадолго, через некоторое время самолётный винт вновь стал цеплять снежные хвосты, а потом и вовсе мы врюхались в холодную и липкую парную. Меняя режим работы двигателя, я сбрасывал с кромки лопастей нарастающий лёд, и поскольку Ан-2 был не приспособлен для полётов в обледенении, мысленно решал для себя, что по-хорошему, пока не поздно, надо возвращаться. Но в последний момент, когда я уже ввёл самолёт в разворот, чтобы лететь обратно, внизу под нами неожиданно посветлело, и я увидел тёмное пятно. Прибрав газ, мы нырнули в него, как в прорубь. И о-о-о, чудо! Под собой я увидел серые с белыми шапками крыши домов. Так и есть, под нами был Байтог! Как я и ожидал, вокруг домов и огородов годной для посадки самолёта площадки не было. Через село тянулась извилистая с поросшими лесом берегами речушка, по обе стороны которой ютились дома, заборы, копны и сараи. Снизившись, я сделал над деревней круг, отыскал знакомую мне по прошлым полётам приплюснутую, свободную от леса плоскую горушку. Готовясь к вылету, я уже знал, что если садиться с подбором, то только на неё. И, как бы в подтверждение моих размышлений, увидел при выезде из деревни запряжённую в сани лошадь и идущих за нею людей. Завидев самолёт, они начали размахивать руками, показывая, что больная на санях и что они по лесной просеке будут двигаться в сторону пригодной для посадки поляны. «Снегу навалило, долго будут ползти, – прикинул я.
Но садиться на дорогу, по которой шла лошадь, было нельзя, мешали торчащие там и тут крепкие сосны, берёзы и столбы. Я довернул нос самолёта в сторону плоской горушки и неожиданно обнаружил, что площадка занята – разбивая и разрывая копытами снег, на ней расположился лошадиный табун. Это было знакомо, буряты зимой обычно выгоняли лошадей на продуваемую ветрами малоснежную плоскую поляну, где они переходили на подножный корм. Снизившись, я прошёл над стадом, пытаясь отогнать его в сторону. Лошади шарахнулись от снижающегося самолёта и, отбежав чуть в сторону, задрали головы и стали смотреть на пролетающую машину. Сделав несколько заходов, я всё же отогнал животных к краю поляны, плюхнулся самолётными лыжами на снег и на пробеге вдруг с ужасом увидел, как нам наперерез, с развевающейся гривой, несётся белая лошадь. Чтоб не врезаться в неё, я зажал тормозную гашетку, но для металлических лыжных гребёнок, скользящих по свежевыпавшему снегу, это было всё равно что расчесать редкие волосы расчёской. И тут навстречу выскочила ещё одна лошадь. В последний момент я шуранул левую педаль до упора, самолёт, едва не задев лошадь крылом, сделал крутой, под 90 градусов, разворот и боком заскользил к обрыву. Я вновь зажал тормозную гашетку и добавил газу. От обдувки винтом мой аэроплан наконец-то сжалился над нами и, развернувшись на 180 градусов, остановился. Быстро убрав газ, я выключил двигатель и опустил руки на колени и, собираясь с силами, пытался унять гулкие толчки сердца. Долгих открыл входную дверь, и бригада врачей вышла из самолёта и стала разглядывать чистый снег, лошадей. Клавдия Васильевна тут же поинтересовалась, где машина, на которой их отвезут в село.
– Отсюда до посёлка километра четыре, – проинформировал я, – машин здесь нет, есть только лошади, но и они дикие, бросаются под винты.
– А что, поближе сесть было нельзя? – не обратив внимания на мою шутку, спросила она.
– К сожалению, у нас не вертолёт. Да там, как и здесь, всё занято, заборами, домами, лошадьми. И тайгою. А на неё не сядешь. – Вновь я попытался пошутить.
– Жаль, что вы не вертолётчик, – улыбнулась Клавдия Васильевна и, помолчав, спросила: – И что вы нам предлагаете? У нас сумки, баллоны, растворы и прочее. Всё поднять невозможно. Да вы возьмите попробуйте!
– Придётся ждать… – Оглядев сумки, я медлил с ответом – не объяснять же ей, что самолёт перенёс нас в прошлую эпоху, где всё как было, так и есть по сей день, несмотря на пролетающие над головой межпланетные станции и метеорологические спутники. Летая вот по таким таёжным деревням, она и сама должна была знать, что здесь и свет иногда дают по выдаче, да и то по вечерам, когда в целях экономии запускают старенький дизель.
– Кстати, к нам уже едут, – попытался я как-то оправдаться и поднять настроение себе и врачу. – Когда заходили на посадку, я видел, больную везут на лошади.
– Хорошо, мы подождём, – ответила врач.
Однако ждать пришлось довольно долго, только через полчаса откуда-то снизу к нам в гору на лошади поднялся на коне бурят в рыжей лисьей шапке.
– Я Коля Хамаев! – вскинув руку, представился он. – Работаю здесь пастухом. Там, внизу, по просеке всё снегом перемело. Лошади по брюхо, она, бедняга, выбилась из сил. Однахо совсем плохо, не хочет идти.
– И что вы предлагаете? – уже у него спросила Клавдия Васильевна.
Бурят молча развёл руками, мол, он бы и рад помочь, но куда попрёшь против природы.
Я забрался на самолёт, прошёл к краю крыла и увидел, что далеко внизу лошадь и вся идущая за нею процессия на полпути от деревни затормозили у кошар.
– Ну, что там? – поинтересовалась Клавдия Васильевна.
– Стоят… – буркнул я, прикидывая, сколько же времени может понадобиться, чтобы им доползти до самолёта. – По такому снегу будут ползти минимум час, а может, и больше.
– Да, кажется, влипли. – Клавдия Васильевна посмотрела на часы и тут же с каким-то почти незаметным укором глянула на меня. Выданный мне аванс бывалого пилота надо было подтверждать, здесь на карту была поставлена моя, да и не только моя репутация. «А что, если прямо на самолёте съехать к кошарам? – подумал я. – А там будет видно, как нам поступать. Семь бед, один ответ!»
– А ну, давайте в самолёт! – скомандовал я. – Мы сейчас потихоньку сами на самолёте спустимся к ним с горки, а там разберёмся. Здесь дорога́, как я понимаю, каждая минута. Коля, назначаю тебя проводником! Показывай нам дорогу к кошарам, но так, чтоб мы не задели деревья крыльями.
Клавдия Васильевна как-то странно, с некоторым удивлением и даже испугом глянула на меня. Коля же, расплывшись в улыбке, вновь по-военному поднёс к шапке руку с кнутом, развернул лошадь, и она, приседая на задние ноги и заметая за собой взрыхлённый снег, начала спускаться в низину. Медики, посмеиваясь, гуськом друг за другом залезли обратно в самолёт и расселись по дюралевым сиденьям.
– Ещё ни разу не катались с горок на самолёте! – пошутила Клавдия Васильевна, пристёгиваясь ремнями. – А вы, коллеги, тоже пристегнитесь, мало ли что!
Я запустил двигатель, подрулил к заснеженному склону и, собравшись с духом в комок, чуть ли не цепляя нижним крылом снег, начал сползать, мне даже показалось, что не сполз, а вдруг ухнул вниз с заснеженного обрыва. Пилотское сиденье подо мною вдруг ушло вниз, а тело – обрело невесомость, оно на миг зависло на привязных ремнях. В этот миг я боялся одного, что самолётные лыжи могут влезть под крепкий снежный наст и, чего доброго, начнёт цеплять несущим винтом землю. Слава богу, обошлось! Обретя привычную жесткость, пилотское сиденье хлопнуло меня за непредвиденный трюк по заднице, я, чуть не задев штурвал, клюнувший вниз головой, успел поймать глазами, что самолёт, подняв фонтаны снега, катит с горы, оставив за хвостом утоптанную табуном снежную поляну. В голове мелькнуло, что забраться обратно на верхотуру к пасущимся лошадям вряд ли получится, но возвращаться было поздно. Подминая лыжами попадающиеся по пути кусты, я вслед за пастухом покатил уже по пологой лощине вниз. Но, не доехав до просеки, пришлось остановиться – прямо перед вращающимся винтом встала торчащая из снега крепкая и высокая берёза! Я аккуратно, чуть ли не впритирку, объехал её и, покачиваясь на снежных застругах, как на волнах, продолжая цеплять нижними крыльями торчащие из снега тонкие кусты, бодренько проскочил узкую часть просеки, выехал на коротенькую полянку, затем объехал толстую сосну и, петляя меж берёз, минут через десять почти уткнулся в закрывающие путь сосны. Пришлось остановить самолёт. Открыв форточку, спросил у Коли, нет ли у него в сторожке топора или бензопилы, чтобы убрать эти деревья. Тот вновь поднял вверх свой тёмный кожаный кнут и утвердительно кивнул головой и по пробитой им же снежной канаве затрусил в сторону близких кошар. Вернулся он скоро, с оранжевой бензопилой и топором. Соскочив с лошади, Коля с первого раза запустил бензопилу, она, точно проверяя остроту и ход металлических зубов, взревела, закрутив цепь, выбросила сизый дымок. Через пару минут мешавшие нам сосенки были повалены на снег. Откуда-то из леса по пробитой снежной траншее пришли мужики и оттащили деревья в сторону. Путь в деревню был свободен. Я добавил газу, и через несколько минут мы благополучно доползли до крайней кошары, возле которой стояла впряжённая в сани лошадь и смотрела на костёр, где был подвешен казан. Развернув самолёт в обратную сторону, я выключил двигатель. Второй пилот спустился в пассажирскую кабину, открыл входную дверь. К самолёту тут же подбежали собаки, подошли люди, среди них я заметил несколько подростков. Почему-то все они были одеты в фуфайки.