Следом Астафьев выдал «Печальный детектив» и «Людочку». Пригвоздил брежневскую эпоху, как определил один из критиков новые творения Виктора Петровича. Позже мы поймём, что это уже были подступы к «Проклятым и убитым». Когда в стране начался слом, Астафьев переобулся на ходу, ему, уже привыкшему быть во главе стола, хотелось продолжения банкета, почестей и наград. Пащенко, с его позицией, что «всё покроется любовью», его «Красноярской газетой», где чётко прослеживалась позиция по сохранению государства, ему стал не нужен. Испугался всенародно любимый и, чтобы его не тронули, готов был написать или подписать любое письмо. Что и сделал в открытой печати в 1993-м.
Распутин оказался крепче и честнее, хотя и ему было что терять…
Вообще отношения между писателями, впрочем, как и вообще между людьми, не бывают ровными. Об этом мы нередко говорили с Олегом, поглядывая на тех, кто шёл впереди нас.
– Никогда не приближайся к великим, – говорил я ему, когда он рассказывал о своих непростых, близких отношениях с Виктором Петровичем. – Виктор Петрович непрост, такой может пройти и раздавить мимоходом.
Много позже, став депутатом Верховного Совета, я перееду жить и работать в Москву. Там мы с Распутиным будем встречаться часто, поскольку Валентин был депутатом и даже некоторое время – советником Горбачёва. После расстрела Белого дома мы неожиданно окажемся в похожей ситуации, в тех служебных московских квартирах, в которых проживали. И он, и я, и другие депутаты, которые не побежали к Ельцину, попали в чёрные списки. Месть существующей власти была мелкой и жесткой: у нас в квартирах отключили свет и телефон. Мало того, был ночной визит омоновцев, которые сопровождали человека в черном плаще с требованием в трёхдневный срок освободить квартиру. Мы с женой собрали вещи, но для переезда обратно в Иркутск нужны были деньги, а их взять было неоткуда. В те же дни я узнал, что смогу вновь сесть за штурвал самолёта – и там, в Иркутске, подло, по-мелкому решили отомстить мне, сказав, что уж больно высоко взлетел. И попал в чёрный список. Теперь это твои проблемы! Мир, конечно не без добрых людей, деньги мне предлагали Василий Иванович Белов, Валерий Николаевич Ганичев, Валера Исаев. Но жить на подаяния – последнее дело. Я узнал, что Никита Михалков позвонил мэру Москвы Лужкову и сказал, что такого позора, когда у всемирно известного Распутина отключают свет и телефон, он не встречал. И к нам в квартиру начали наведываться корреспонденты западных газет, снимая собранные в узлы вещи и сидящих на них моих сыновей. Ночные визиты незваных гостей прекратились, но от этого денег дома не прибавилось.
Узнав, что неподалёку в парке начали выпиливать порченые, подгнившие деревья, и, вспомнив, что у себя в Добролёте для топки печек мне не раз приходилось пилить на чурки брёвна из сосны и листвяка, я пошёл в парк, посмотрел, поговорил с рабочими и напросился на работу. Меня проверили: попросили отпилить пару чурок – и о чудо! Взяли! Конечно, ручки «Дружбы» хоть и напоминали самолётный штурвал, однако работа была, прямо скажу, тяжёлой, как на лесоповале. Помню, как после первых заработанных рублей я пришёл домой, пропахший бензиновой гарью, и протянул деньги – платили исправно, в конце рабочего дня. Полмесяца я резал на чурки подгнившие вековые дубы и клёны – всё, на что укажет бригадир. Некоторые чурки были по метру в диаметре. Присев на одну из них отдохнуть, я насчитал более сотни годовых колец. Значит, некоторые из деревьев были посажены ещё во времена Российской империи. И вот сгнили.
Распиленные чурки отвозили на машине в строившийся здесь же, в густом дубовом парке «Грузинский дворик», а чуть подальше, в глубине за высоким забором, ударными темпами без пыли и шума было отстроено ещё одно гнёздышко: охрана в камуфляже, автоматический шлагбаум, пароль, сладкий запах шашлыков и дымок высокой трубы. Позже я узнал, что туда для услады на ночь привозили элитных проституток. Удобно, в центре Москвы, почти в лесу – ни шума тебе, ни внезапных проверок, за всё уплачено.
Я сидел на чурке, смотрел на красноватый, будто подмоченный кровью, дубовый срез, на котором отчётливо были видны годовые кольца, и думал: хорошо ещё, что нахожусь не в зоне, и вспоминал «Ловлю пескарей в Грузии», написанную Астафьевым незадолго до развала нашей большой страны. Повесть вызвала на съезде настоящую истерику у грузинских писателей, и первым, кто поддержал своего старшего товарища, был Валентин Распутин. Он вышел на трибуну и сказал, что мы живём в одном доме и должны прислушиваться к тому, что говорят близкие люди. Тогда мы ещё не понимали, что близкими мы уже давно не были. И нечего ждать сочувствия и понимания от наших южных коллег по перу.
«Пора браться за работу!» – призывал Астафьев на страницах «Красноярского рабочего». Выходило, что до этого дня страна прохлаждались, травила анекдоты, писатели ездили, гуляли, веселились, срывали аплодисменты читателей. Всё, пора с этим кончать! За работу, господа! Начало положено: согнанные со всей страны, наколотые и напоенные Гайдаром омоновцы своё отработали, пустили кровь из собственного народа, пришедшим на защиту защитникам Дома Советов. Теперь надо, не теряя темпа, довершить начатое и добить «гадину». Либеральная писательская тусовка уже наточила свои перья и обратились с призывом к всенародно избранному. И накатали письмо, которое Астафьев подписал, а позже начал вилять, мол, заставили или подставили без его согласия. Что ж, Бог ему судья.
Спустя годы от Олега Пащенко я узнал, что Виктор Петрович после расстрела Белого дома предложил красноярским писателям исключить Олега из писательской организации, говорил, что было его большой ошибкой дать рекомендацию Пащенко в Союз. И что бы вы думали? Исключили!
Одной рукой миловать близких, давая им рекомендацию, а потом той же рукой изгонять! Сегодня всё это кажется смешным, чего только ни сделаешь, когда в тебе поселилось старческое недержание. Ельцин однажды на большом совещании, оглядывая большой круглый стол, через губу сказал: «Не так сели!» Здесь же вроде похоже: не того приняли!
Незадолго до своего ухода Виктор Петрович признался, что, несмотря на все разногласия и ссоры, Олег был для него настоящим другом. Ну что тут скажешь?!
В последние годы жизни Астафьев со всех экранов принялся ругаться и кричать, что руководители страны были сплошь негодяями, маршалы и генералы – бездарями, да и вообще у нас не народ – народец. Недаром говорят, доброе слово в тенёчке лежит, а злобное, по дороге с лаем бежит. Спрос всегда найдётся. «Он же детдомовец, шпана, а в их среде жестокости много, – как бы оправдывая его, говорил Распутин. – Они слабого, как правило, добивают. Как только советская власть почила в бозе, Астафьев, обидевшийся на неё за то, что она ему больше ничего дать не может, бросился добивать её по законам детдомовской стаи…»
В 1989 году после поездки на дачу к Буйлову, в последний день нашего пребывания в Красноярске, нас посадили на теплоход, и мы поплыли по Енисею. Понаехавшие со всей страны молодые, да и не очень, писатели толпились на палубе, все старались протиснуться и сфотографироваться рядом с Виктором Петровичем, многие не отходили от него, совали свои книги. Олег, с театрально повязанным на шее длинным красным шарфом, был в окружении молодых, красивых и талантливых женщин. Виктор Петрович по-отечески, одним глазом хитровато поглядывал в его сторону, и мне тогда показалось, что и самому Астафьеву был по душе весёлый, праздничный галдёж и нравилось находиться здесь, как он любил говорить, на верхней палубе, посреди России.
Мы плыли на одном корабле, но ещё не знали, что каждый из нас плывёт в свою сторону…
Колыбель быстрокрылых орлов
В этот маленький приволжский городок, который на слух, точно молодец Руслан, через губу бубня и укая, поднимался на склон крутой горы, я приехал в конце августа шестьдесят первого года, имея в кармане голубенькую справку о том, что являюсь кандидатом в курсанты летного училища. Была ночь, на железнодорожном вокзале, выхватив у тьмы крохотный пятачок, единственная лампочка подсказала, что асфальтом здесь и не пахнет. Зато отчетливо пахло болотным метаном и силосом, давая понять, что сей край живет добычей нефти и сельским хозяйством.
Город был разделен на две части рекой и железной дорогой. Получив направление от местного жителя, мы вместе с чемпионом России по борьбе Федей Зворыкиным и омичём Володей Можаевым, взвалив на плечи чемоданы, по ухабам и хляби неизвестного пока нам «прошпекта Дубашинского» потащились в подгорную часть города, где в стенах бывшего женского монастыря, по существующей информации, приютилась колыбель быстрокрылых орлов. По дороге у озера Прорва нас подобрала машина и быстро подвезла к училищу. На КПП узнав, что я из Иркутска, стриженный налысо курсант, позже я узнал, что его звали Толей Замурием, облапав меня, заорал:
– Земеля!
И от его безысходного крика сердце моё дрогнуло, что же здесь было такое, чтобы заорать на всю Ленинградскую улицу. Подвезший нас летчик отвел в казарму и, указав на голую кровать, сказал:
– Пока располагайтесь здесь, а утром идите в штаб.
Мы расположились на голых пружинных кроватях и заснули. Разбудил нас уже знакомый истошный крик:
– Па-а-д-ъём!
По коридору, стуча ботинками и размахивая белыми крыльями, мчалось стадо здоровенных не то птиц, не то таких же, как и мы, парней.
Мы взяли свои чемоданы и пошли разыскивать штаб училища. Там, ожидая начальство, чтобы предъявить документы, от нечего делать я ознакомился с висевшей должностной инструкцией курсанта Бугурусланского летного училища и узнал, что отныне нашу жизнь будет определять инструктор и старшина летной группы. В инструкции указывалось, что курсант обязан с полным напряжением сил повышать свой идейно-теоретический уровень, беспрекословно выполнять приказания начальников, хранить государственную и военную тайну, удерживать товарищей от недостойных поступков, быть откровенным с инструктором, отлично изучать теорию и применять ее при выполнении летных заданий, настойчиво заниматься физической и строевой подготовкой. Мне особенно понравилось, что мы должны с усердием заниматься спортивными играми, поскольку это развивало выносливость, сообразительность, что является залогом долголетней и безаварийной работы. Кроме того, мы должны были иметь отличную выправку, бравый вид, знать фамилии своих прямых начальников вплоть до начальника Гражданского Воздушного Флота. Особо подчеркивалось, что при каждой возможности курсант должен изучать какой-то загадочный КУЛП. Подписана инструкция была начальником училища Сергеем Владимировичем Флоринским и начальником штаба Алексеем Филипповичем Ряховым.