Принимая документы, исполняющий обязанности начальника штаба Геннадий Васильевич Орлов разбросал вновь прибывших по разным ротам. Я понял, что хотя училище и имело статус гражданского, но порядки здесь были строгие. Это позже бугурусланским курсантам будет позволено многое, о чем мы и мечтать не смели: жить в городе, ходить без формы, не участвовать в утренних и вечерних построениях. У нас же все было так, как у военных: подъём, отбой, хождение строем в столовую и на занятия. А ещё начались почти каждодневные поездки в колхоз на уборку урожая. Нам там выделяли поле, засаженное кукурузой. Наша задача состояла в том, чтобы до приезда комбайна снять все початки. Мы шли вдоль кукурузного строя, снимали початки и относили их на расстеленный брезент. В какой-то момент между курсантами произошла перестрелка початками. Мне прилетел початок, я ответил. И тут откуда ни возьмись из кукурузных зарослей выскочил старшина первого отделения Владимир Цоун и схватил меня за руку:
– А-а-а! Попался! – со злорадством выкрикнул он и повел сдавать меня командиру батальона, который отвечал за порядок на уборке урожая. Накануне точно за такой же проступок был отчислен из училища один из курсантов. Об этом было объявлено на вечернем построении. Курсант плакал, просил прощения, но его всё же отчислили. Меня, понурившего голову, Цоун вел по грязи, как бычка на заклание. И тут на пути попался мой старшина Володя Черномор. Цоун толкнул меня к нему:
– Вот, поймал! – сообщил он. – Бросался початками!
Черномор поглядел на меня и, откашлявшись, спросил:
– Это так?
Я не поднимая головы согласно кивнул.
– Хорошо, я разберусь, – сказал Черномор Цоуну.
Когда Цоун отошел к своим курсантам, Черномор спокойным голосом сказал: – Возьми пару мешков и собери все разбросанные початки.
Я взял мешки, ушел к дороге, где ко мне присоединился такой же метатель кукурузных початков курсант Сулима. Валяющихся в грязи початков было много, мы присев на корточки начали собирать урожай. Проходивший мимо инструктор Мерлинов, увидев, как я старательно укладываю в мешок початки, спросил:
– Товарищи курсанты, как ваши фамилии?
Я назвал, он достал записную книжку и, уточнив, как правильно пишется моя фамилия, записал её и ушел по своим делам.
На вечернем построении командир батальона Геннадий Орлов объявил мне и Сулиме благодарность за качественную уборку кукурузы.
«Слава богу – пронесло! – подумал я, поглядывая на стоящего впереди Черномора и Цоуна. – А могли бы и отчислить!»
Хотя, честно говоря, все эти хозработы, построения, подъемы, караульная служба были не в тягость, свершилось главное, о чем мечтал в те годы, наверное, каждый мальчишка и попал в святая святых – летное училище.
Тогда в авиации еще не считали, сколько будем получать за свою работу и сравнивать с теми, кто уже летал не на «Аннушках», а на туполях. Мы были уверены: нам очень и очень повезло и наши самолеты – самые лучшие в мире. О тех, на которых мы тогда равнялись, и говорить нечего: Валерий Чкалов, Юрий Гагарин, Герман Титов, Георгий Мосолов, их знал весь мир. И мы вроде бы как становились продолжателями их дела.
То, что придет время и летчикам придется донашивать, дожевывать, в те времена не могло нам присниться даже в самом страшном сне. В корпусах учебно-летного отдела нас встретила блестящая плеяда преподавателей: умница-политэкономист Голов, хитроватый электротехник Горбань, непредсказуемый тактик ВВС Горбунов, надменный законник Велижанин, словно вышедший из болота, лесковский моторист Приходько, обворожительный штурман Баркоган, тихий, преподающий аэродинамику Яковлев, педантичный преподаватель конструктукции самолетов Штейнберг. И удивительно красивые преподавательницы: чертежница Нецкая и «англичанка» Добротворская.
А после к ним подключились летчики-инструкторы: с подпрыгивающей походкой Харченко, похожий на председателя колхоза Пикалов, порывистый Женкин, колобковатый Овсиенко, смуглый, как урюк, Мерлинов, осторожный Белослудцев, себялюбивый Шепиленко, матерщинник Митасов, обстоятельный Дерюгин, аккуратист Кожокин, спокойный и расчетливый Самаркин, добродушный замкомэска Василий Степанович Ковалев, который, говорили, начинал свою лётную жизнь с трижды Героем Советского Союза самим Иваном Кожедубом, импульсивный и честолюбивый комэска Юрий Федорович Ваничкин, постоянно углубленный и что-то бормочущий себе под нос Андрей Владимирович Быценко. Это от них мы узнали, что КУЛП – это не только инструкция по пилотированию самолета, но и написанная кровью философия летной профессии. А основа всего, как гласил КУЛП, строжайшая дисциплина и порядок.
А ещё был умница и душевный человек, бывший фронтовик – замполит Владимир Антонович Горбенко. И, конечно же, начальник штаба второго отряда Леонид Федорович Базалинский, которого мы меж собой называли котом Базилио. Это от него мы узнали, что был до нас курсант Тростянка, который, провинившись, словно шагающий экскаватор, вырыл огромную и глубокую яму под сортир, которым, говорят, пользуются до сих пор. Это под его руководством мы строили, красили, сооружали и держали в порядке сложную аэродромную и социальную инфраструктуру училища.
Лет десять назад, когда я приехал на встречу выпускников нашего курса, Юрий Федорович Ваничкин передал мне свои рабочие тетради за 1962–1963 годы. В них я отыскал все наши ошибки, те первые шаги по небу, да и не только по нему. Он дотошно и заинтересованно разбирал подготовку к полетам и весь процесс обучения. Мы были разными и очень схожими одновременно.
В тетрадях сохранились объяснительные записки Мишки Торонова, Володьки Нечаева, Бориса Глухарева по поводу распития ими спиртных напитков. А вот еще одна, совершенно уникальная. Объяснение Коли Ласковца по поводу самовольного посещения им и Кузьминым бани во время занятий. Здесь их голенькими и застукал начальник материально-технического снабжения училища Дубашинский. Добавлю: никто из провинившихся не был отчислен, все выпустились и еще долго и успешно потом летали. А вот Кураленко за то, что ночью выстриг Дмитриеву волосы на затылке и постоянно хамил и обманывал всех, отчислили.
Для чего я сейчас собираю упавшие с одного дерева и рассыпанные ветром пожелтевшие от времени листочки? Почему вдруг вспоминаю того же курсанта Суету, чемпиона Бугуруслана по борьбе и боксу, которого, как гласила легенда, не смогли во время одной из драк одолеть десять местных хулиганов? А местные были тоже не лыком шиты. В нефтяном техникуме учились братья Шамшаевы, прекрасные футболисты и хоккеисты, которые, бывало, могли вдвоём обыграть любую команду. И еще была татарская слобода, куда нам негласно запрещалось ходить. Но ходили и уводили от местных самых красивых девчат! Но в основном гуляли в городском парке или по «Броду», так среди молодежи в ту пору называлась улица Коммунистическая. Или бегали на танцы в «Нефтяник», а потом, когда нас разместили на Центральном аэродроме, стали ходить в «Строитель».
Танцы проходили под песни Майи Кристалинской, Вячеслава Трошина, Эдиты Пьехи. Но уже тогда входил в моду Иосиф Кобзон, Муслим Магомаев и совсем юные Мария Пахоменко и Лидия Клемент. Самыми модными были в ту пору песни «Карелия», «А у нас во дворе», «Песня остается с человеком». Но во время вечерних прогулок нам полагалось петь «Стальную эскадрилью». Из-за неё однажды произошел песенный бунт. Ермохин дает команду «Запевай!», а в ответ – молчок. Надоело петь одно и то же. Кое-как уладили конфликт.
Это с того времени вошли в наш быт курсантские заповеди и поговорки о том, что «Бог создал отбой и тишину, а черт – подъём и старшину». Летные заповеди были в основном шутливые, как, например, о брошюрке для курсанта, проходящего курс учебно-летной подготовки, того самого КУЛПа, о котором я прочел в первый день своего пребывания в училище.
Когда ложишься на кровать,
КУЛП надобно на сон читать.
А если ты пошел в сортир,
КУЛП прихвати – под гул мортир
Понятней станет летный мир…
Вернувшись снова на кровать,
Поймешь: КУЛП надобно везде читать!
Были и другие. Например, такое предостережение от преподавателя Приходько: «На посадке не козли, будет полный рот земли», «Даешь команду от винта, твоя жизнь зависит от шплинта». Последняя мне особенно нравилась: курсанты нашего отделения по росту были самыми маленькими, и нас в шутку все называли «шплинтами». А какими были соревнования между отрядами по художественной самодеятельности, по хоккею с мячом, футболу, баскетболу и волейболу! И еще новогодние вечера, на которые стремились попасть все девчонки города. Впрочем, сегодня даже уборка картошки кажется таким приятным занятием…
Но тогда еще тополя, что ныне подпирают небо, отделяя дорогу от летнего лагеря, были нашего роста, а сложенные из кизяка дома в Завьяловке были почти что все под соломенными крышами. Мне, выросшему в Сибири, было непривычно видеть земляные полы. В селе еще стоял старенький довоенный клуб, и теплыми субботними вечерами туда приходили местные девчонки и приносили с собой запах молока, хлеба и скошенной травы. Тогда в моду входили чарльстон и твист, но сухопарая заведующая клубом строго следила за нравственностью, а если кто пытался сплясать новомодный танец, тушила свет, и танцы прекращались. И мы, прихватив деревенских девчат, разбредались по окружающим Завьяловку густым лесопосадкам и камышам, а вслед нам из деревенского радиопродуктора летело: «Хороши вы камыши, камыши, камыши. Ве-че-р-р-не-ю по-р-ро-о-ою!»
Там же, в клубе или у себя в столовой, мы смотрели фильмы: «Человек-амфибия», «Рокко и его братья», «Люди и звери».
Однажды, возвращаясь после кино, я познакомился с худенькой и острой на язычок девчушкой. Звали её Валя, а фамилия у неё была Топчева. Она жила с родителями на железнодорожной станции. Чтоб идти в ногу со временем, она отрезала свою толстую косу и стала совсем как мальчишка. Когда мы купались в речке, она частенько вслед за нами прыгала с крутого обрыва в Кинель. В ту пору ей было лет пятнадцать, что, впрочем, не мешало ей, как выяснилось позже, обзывать меня Валеркой-салажонком… Наше по-настоящему первое назначенное свидание в лесопосадке закончилось пустячной ссорой, и на этом все завершилось. Овладевший всеми премудростями КУЛПа и вылетевший самостоятельно, я так и не смог простить ей «салажонка»…