Наше так долго ожидаемое счастье растворилось в повседневных заботах. А может, оно, попросту не дождавшись, улетело на другом самолете.
Нам курсантские снятся погоны
Вылет был назначен в шесть утра из аэропорта Шереметьево. Я с трудом отыскал небольшой терминал, где должны были собраться выпускники БЛУ, чтобы лететь на традиционную встречу, посвященную юбилею училища. Зашёл в терминал и увидел, что с лестницы спускается невысокий, в темном костюме, седовласый мужчина. Завидев меня, нарядного, в галстуке, он спросил:
– Какого года выпуска?
– Шестьдесят четвертого.
– Салага! – с улыбкой сказал он и протянул мне руку:
– Юрий Дарымов – выпускник 1955 года, – и повел меня на второй этаж, где стоял уставленный бутылками и закусками стол. – Это в шесть-то часов! – глянув на сидящих за столом и пьющих кофе седовласых ветеранов гражданской авиации, обронил он.
– И зачем куда-то лететь? Может, давай останемся, сядем, поговорим, повспоминаем? – шутливо предложил я. – Таких столов нам, курсантам, не накрывали.
– Нас там ждут, – со вздохом сказал Юрий Петрович. – Но одну бутылочку с собой возьмем.
Столь ранний завтрак и самолёт до Бугуруслана нам предоставил генеральный директор авиакомпании «Русавиа» Александр Яковлев, который в последние годы Советского Союза возглавлял Актюбинское высшее лётное училище.
Начали знакомиться: Борис Грубий, Жорж Шишкин, Александр Яковлев, Юрий Таршин, Виктор Меркулов – эти фамилии были мне известны и раньше по публикациям в авиационной печати.
А вскоре Як-40 поднял нас в небо, и мы через два часа очутились в городе нашей юности – Бугуруслане.
Приютившее нас в своих стенах здание духовной семинарии было на ремонте, который после закрытия затянулся на много лет.
Мы ходили по этажам, пытаясь среди разрухи, рассыпанного там и сям песка, цементной пыли, бродя среди вековых полусгнивших плах отыскать самих себя, тот дух, то время, которое собрало нас в этих стенах.
В царство сказок возвратились боги.
Покидая мир, который сам,
Возмужав уже без их подмоги
Может плыть по небесам.
На Ленинградскую, 9 тянулись, сбившись по годам выпуска, небольшие группы бывших курсантов кто в чём: в кожаных куртках, в китайских ветровках, в летных костюмах с шевронами, в белых лётных с погончиками рубашках, в легких с заморскими зверями на груди трикотажных майках. Слетевшиеся со всего мира соколы были навеселе, на лицах сияли улыбки, которые с головой выдавали приехавших встретиться со своей молодостью бывших курсантов.
Завидев нас с Жоржем Шишкиным, ещё издали начинали кричать:
– Какой год выпуска?
Я называл свой, они, глянув на мои седые волосы, жали руку. Но когда Шишкин назвал свой год – пятьдесят пятый прошлого тысячелетия, – они, как по команде, делали стойку и, вскинув ладони к своим нетрезвым головам, показывая, что отдают честь знаменитому ветерану, такого динозавра они, пожалуй, не ожидали встретить на этой всем известной улице.
На ступеньках гостиницы, где нас разместили, к нам подошел белый как лунь сталинский сокол Василий Яковлевич Рузов и, поздоровавшись с каждым за руку, начал раздавать на ксероксе копии приказов, в которых было указано, кто и когда заканчивал летное училище. Мы знали, что он и сам заканчивал БЛУ ГФ в 1953 году и после почти двадцать лет возглавлял его. Много позже я познакомлюсь с моим сибирским земляком – летчиком-испытателем, первым поднявшим в воздух Ил-76, Героем Советского Союза Владимиром Михайловичем Тюрюминым, родившимся в маленьком таежном селе в верховьях реки Лены в Чанчуре и закончившим БЛУ в 1948 году, и так же, приложив ладонь к фуражке, отдам ему честь.
После ритуального посещения здания училища мы заглянули в городской сад, недалеко от дорожки я отыскал знакомый мне клен. В 1961 году, в свое первое увольнение, я сфотографировался, присев на деревянную развилку клёна. За годы моего отсутствия развилка поднялась ввысь, и до неё даже рукой достать было невозможно.
– «В природе все растет, течет и меняется», – подумал я, задирая голову, и вспомнил себя, вчерашнего десятиклассника, который после трехдневного путешествия из Иркутска, сойдя с поезда, наконец-то добрался до лётного училища. А через три года, которые позже покажутся мне тремя днями, получив пилотские свидетельства, уже став почти друг другу родными, мы, спустившись с горки центрального аэродрома, по железнодорожной ветке поедем в город, чтобы пройти в городской сад, чтобы там сначала на скамейке, а затем в ресторане «Кинель» отметить наш выпуск.
Прислонившись к дереву, я смотрел на оживленную улицу, по которой когда-то мы ходили сомкнутым строем на ноябрьские и майские праздники, а по субботам в городскую баню.
– Начищенные башмаки – лицо курсанта, – вдалбливал поставленный обучать нас строевому шагу майор Сульман.
– Ваши ботинки должны быть зашнурованы и блестеть, как хромовые, брюки не пузыриться на коленях, лицо выбрито… Подъем и построение за три минуты, хождение по территории только строем, а в учебно-лётный отдел под марш курсантского оркестра.
– Сегодня у нас боевая задача: поход в баню, – говорил Сульман. – Я научу вас ходить, а не прохаживаться и не ползать, как мухи! На вас смотрят, на вас равняются. Помните: вас здесь собрали, чтобы показать культуру. Как ходите, как отдаете честь старшим по званию. При строевом шаге рука должна идти назад до упора. По команде «равняйсь» голову нужно повернуть вправо. По команде «смирно» поставить её на прежнее место. Запомните: голова курсанту дана, чтобы думать, а мозги – чтобы соображать!
Стоящий рядом со мной курсант из местных, Борис Нагле, тут же вспомнил, что совсем недавно майора пригласили к старшеклассницам в школу, созданную после полёта в космос Юрия Гагарина, отряда юных космонавтов, и Сульман на первом же построении и небольшой лекции по основам строевого шага подал команду:
– Девушки, не умеющие отдавать честь вышестоящему начальству, два шага вперед!
– Курсант Нагле! Чего вы там бормочите? – неожиданно сделал резкое замечание Сульман. Слух у майора был что надо…
– Да мы вспоминаем, как надо отдать вам честь, – не моргнув глазом сказал Нагле.
– У вас что это за грязь под носом? Это же не по форме! Завтра срежьте свои усики. А теперь слушать сюда! Удар должен быть под срез ботинка впереди идущего. И, вытянув шею, скомандовал: – Рота-а-а! Для помойки в баню становись! И с песней, шагом ма-р-р-ш!
Запевала, как и положено, а им был назначен Борька Лебедев, которого почему-то после первого же построения прозвали Балбесом, запел:
В годы мирные, как в дни военные,
И тут мы, во всю мощь молодых глоток подхватили:
Подруг любимых нам не забыть,
Мы парни обыкновенные,
Умеем верить и любить.
Отбивая шаг по асфальту, вслед Борька, дурачась, вставлял свой припев:
Там соловей в кустах поёт,
И соловьиху к сердцу жмет,
Сову там филин обнимает, —
Но замуж точно не возьмет!
Усыпляя внимание майора Сульмана, мы продолжали:
Пусть подруги ждут, когда в походе мы,
Проходим с песней строевой,
Стоим мы на страже Родины,
Где каждый дом для нас родной.
И вновь Лебедев вел свою игру:
Трясется заяц, ждет лису,
Она давно с бобром в лесу,
Дают там жизни зверь – зверюшке
Кум – куме, Ванюшка – Нюшке.
А муж жене, да при луне!
Захар Григорьевич останавливал строй и грозно вопрошал:
– Что за своеволие? Дурному научились быстро, а чему-то дельному – мозгов не хватило. Ещё повторится, запевалу отчислю.
Запевала, конечно же, тут же исправился:
Друг на друга пусть и не походим мы,
Но все пойдём на подвиг любой,
Да мы вот с Сульманом – Захар Григоричем
Пойдем в последний смертный бой!
Сульман втягивал живот и, печатая шаг, как на параде, шел с нами параллельным курсом, отбрасывая руку назад, как учил – до упора.
А потом за нас взялся старшина эскадрильи Володя Ермохин, которого мы про себя за его службу в кремлёвском полку называли кремлевским служакой.
Уж он-то умел ходить, как никто другой. На его форме все курсантские нашивки были аккуратно пришиты, хэбэшный костюм сидел на нем, точно специально сшитый под него. Высокий, ладный, крепко сбитый, он открывал со знаменем все парады в Бугуруслане. Именно Ермохин организовал для нас в казарме хозяйский уголок, сбросившись по рублю, мы купили электроутюг, зубной порошок, катушки с нитками и иголками. На стене висела даже марля, чтобы мы случайно не сожгли брюки. После стрижки, похода в баню началась новая, уже связанная с небом и самолетами жизнь.
«Сегодня, сейчас ничего уже не вернуть, – думал я. – Можно лишь как бы отмотать плёнку и просмотреть с высоты сегодняшнего возраста, как всё было тогда, и попытаться разобраться, с чего всё началось? А началось оно с одного – с дисциплины, с теми требованиями, которые нам начали прививать с первого дня пребывания в лётном училище: жестко и требовательно, везде и во всём. Курсантский китель уже не только выделял, но и обязывал.
– Подворотничок должен быть белым, свежим и чистым, пуговицы на кителе блестеть, как у кота яйца, – говорил старшина нашей лётной группы Борис Зуев, который уже закончил техническое училище и успел до поступления в лётное поработать авиационным техником.
Уже ночью на гостиничной койке, припоминая то незабываемое время, я приходил к простому выводу, что курсант во многом был зависимым человеком. Его могли послать отскребывать унитазы, мыть полы в казарме, чистить картошку на кухне, собирать окурки, подметать дорожки, разгружать вагоны, рыть траншеи. Он зависел от настроения старшины, инструктора, преподавателя, да что там перечислять, даже парикмахер Сережа, снимая с наших голов волосы, между делом поучал: «Есть несколько золотых слов, которые д