В этом мире всё имеет свою цену, и американцы, пригласив Илью Константинова и его товарищей поглядеть Америку, выдали приличные чаевые. Что ж, когда к их ногам упала такая страна, пачка долларов – мелочёвка. Сегодня на Украину банкноты, как и ракеты, завозят грузовыми самолётами. Деньги-то что – всего лишь отпечатанная бумага! Дают тебе, когда нужно твоё согласие, – дадут и другим, чтобы заткнуть рот.
Сегодня из нашей страны первыми уехали те, для которых Россия – не Отечество, а место, где можно было заработать, чтобы потом уехать в ту же Америку или в Израиль.
Туда ещё с начала восьмидесятых годов шёл поток бывших наших соотечественников. Почему-то на ум приходит шутливая песня Владимира Высоцкого:
Мишка – врач, он вдруг затих:
В Израиле бездна их,
Там гинекологов одних —
Как собак нерезаных;
Нет зубным врачам пути —
Слишком много просится.
А где на всех зубов найти?
Значит – безработица!
Мишка мой кричит: «К чертям!
Виза – или ванная!
Едем, Коля, – море там
Израилеванное!..»
Говорят: какое время – такие и песни. Например, бывшему детдомовцу Николаю Рубцову, ставшему замечательным русским поэтом, виделось другое:
Я весь в мазуте, весь в тавоте,
Зато работаю в тралфлоте!
Печально пела радиола,
Звала к любви, в закат, в уют…
На камни пламенного мола
Матросы вышли из кают.
Они с родными целовались.
Вздувал рубахи мокрый норд.
Суда гудели, надрывались,
Матросов требуя на борт.
И вот опять – святое дело!
Опять аврал, горяч и груб,
И шкерщик встал у рыбодела,
И встал матрос-головоруб…
Мы всю треску сдадим народу,
Мы план сумеем перекрыть.
Мы терпим подлую погоду,
Мы продолжаем плыть и плыть.
Я, юный сын морских факторий,
Хочу, чтоб вечно шторм звучал.
Чтоб для отважных вечно – море,
А для уставших – свой причал…
Действительно, в те застойные годы страна и люди начали уставать. От очередей в магазинах, от вранья тогдашней власти. Вообще, людям всегда нужна перемена мест, смена впечатлений. А тут, куда ни глянешь, везде и всюду одно и то же. С экранов, шмакая дряблыми губами, то и дело вещали усохшие старики. Даже молодые партийные и комсомольские работники уже сами не верили в то, что им предлагали говорить и делать. Накопилась критическая масса перерожденцев, которые с охотой рванули бы на Запад, в другую – как им казалось, райскую – жизнь. Но и эта прослойка была неоднородной, у большинства побудительным мотивом стало вполне естественное стремление жить лучше, ходить в джинсах, майках, пуховиках и кофточках, жевать заморскую жвачку, которая освежает дыхание, не стоять в магазинах за продуктами и водкой, смотреть ту видеопродукцию, которую до поры до времени прятали и прикрывали фиговым листком, ограничениями для детей и людей с расстроенной психикой, которые, впрочем, никто и не собирался соблюдать. Исподволь подводили к мысли: всё, что делалось в нашей стране за последние семьдесят лет, – плохо и мерзко на фоне сытой жизни в «свободном мире», и от этого плохого и мерзкого надо побыстрее освобождаться, а крутить гайки и возиться в тракторной смазке – дело тех, кто большего и не достоин.
Я вспоминаю, что одним из любимых занятий моих коллег, лётчиков гражданской авиации, было сравнение зарплат командира корабля американского «Боинга» с тем, что получаем мы. Цифры были явно не в нашу пользу. Все другие льготы, которое предоставляло государство: бесплатную форменную спецодежду, бесплатные санаторные путевки, бесплатный перелёт, почти бесплатные ясли и детские сады, бесплатное образование, бесплатное занятие спортом, копеечный проезд в общественном транспорте, – всё это не бралось в расчёт. Всё закрывала итоговая сумма наших американских и европейских коллег.
Родителей почти не волновало, куда ходят и что смотрят их дети. А следовало бы! Там и сям стали появляться полуподпольные видеоцентры, где за плату можно было смотреть то, от чего у понимающих людей волосы вставали дыбом, по всей стране срабатывал горбачёвский посыл: «Разрешено всё, что не запрещено!» Для зарубежной, в основном американской, кинопродукции была открыта зелёная улица. Возразить или противопоставить иную точку зрения, защитить свой дом, своих детей от хлынувшего потока низкопробной информации стало невозможно – тем более телевизор и «видак» становились повседневной реальностью в каждом доме, а формированием и подачей телевизионных программ занимались те, кто ненавидел всё русское или советское. Слово «совок» стало самым ходовым – чтобы отвратить людей от всего, на чём держалось их сознание. Это потом философ-диссидент Александр Зиновьев скажет, что стреляли в коммунизм, а попали в Россию. Патриотизм, по словам тех же англичан, последнее прибежище негодяев. А негодяями, в понимании обывателя, конечно же, были партийные боссы, имеющие продуктовые пайки и наборы, хорошую зарплату, которую они всё время для себя повышают, ездят на чёрных «Волгах», содержат молодых любовниц и так далее. Надо жить здесь и сейчас, а лучше всего – даже не здесь, а в Испании или в Англии. Ну, на худой конец, в Израиле. Но до поры до времени они были расчётливы и деловиты, им нужен был тот, кто грохнет по столу кулаком и всё перевернёт к чёртовой матери. Как это ни странно звучит, такого нашел Лигачёв в Свердловском обкоме партии: амбициозного, расчётливого, но, как и все партийные боссы, бездейственного, вспомнить хотя бы случай, когда по приказу министра обороны Язова в 1991 году в Москву начали входить танки, пьяный Ельцин собирался уже рвануть в посольство США. Так вот, такого расчётливого и управляемого нашли. Который был способен не только стакан опрокинуть, но под хмельком опрокинуть вообще всё, что попадёт ему под руку. Те же, кто поставил на Ельцина, мыслили шире, они подключили информационный ресурс и начали рисовать образ человека обиженного, болеющего и страдающего за народ. Пишущая и снимающая – надо сказать, не без таланта – журналистская братия типа Миши Полторанина облепила его, как породистого пса, и стала сопровождать во всех передвижениях и поездках. И случилось неожиданное: под патриотические возгласы и народные шествия всенародно любимый опрокинул не только словоохотливого, похожего на дворнягу, генсека Горбачёва, но и стоящую за ним трухлявую систему, из которой, собственно, и взросли они вместе. Зачем искать палача на стороне, он всегда найдётся рядом…
Вообще же, выяснять, кто – патриот, а кто – нет, занятие пустое. Патриотизм – не панацея от тех бед и проблем, которые есть в России. Чаще всего за этим словом удобно прятаться хамелеону: сегодня он – патриот, а завтра, как бабочка-капустница, объев свежую зелень, перелетит на другое дерево. Такое уже бывало. Был Тушинский вор, была Марина Мнишек, потом выныривали помельче: Власов, Пеньковский, тот же Бакатин. И всё же за всю тысячелетнюю историю государства Российского не было человека, который бы, стоя на трибуне американского конгресса, капитулировал перед ненавистниками русского народа и, не поперхнувшись, брякнул на весь мир: «Господи! Благослови Америку!» Патриотизм – это прежде всего совестливость. Это когда думаешь не только о себе, но и о тех, кто рядом, с кем придётся жить дальше и не думать, что ты мог бы сделать, но не сделал. Лично мне больше слова «патриот» нравится определение «сын Отечества».
Анатолий ГРЕШНЕВИКОВ.Для Белова и Распутина важную роль в творчестве сыграла глубокая философская идеологема писателя-славянофила Достоевского, которую они последовательно исповедовали: «По-моему, порядок в земле и из земли, и это везде, во всем человечестве, – писал Фёдор Михайлович. – Весь порядок в каждой стране – политический, гражданский, всякий – всегда связан с почвой и характером землевладения в стране». Так как тебе повезло и дружить, и общаться с Беловым и Распутиным, скажи, что они считали главным и ценностным в обустройстве России в соответствии с русским социальным идеалом, какую загадку русской души несли герои их книг?!
Валерий ХАЙРЮЗОВ. Федор Михайлович Достоевский в своей юбилейной речи, посвящённой Александру Сергеевичу Пушкину, сделал попытку не только обозначить проблему между западниками и славянофилами, возникшую в России, но и попытаться, прикрывшись авторитетом Пушкина, найти точки, которые, по его мнению, могли примирить или хотя бы снизить градус полемики и разглядеть возможность мирного сосуществования двух течений в политической жизни России. Достоевский писал: «Ибо что же тут делать: в интеллигенции и в Европе лишь правда, а потому хоть у вас и восемьдесят миллионов народу (чем вы, кажется, хвастаетесь), но все эти миллионы должны прежде всего послужить этой европейской правде, так как другой нет и не может быть. Количеством же миллионов нас не испугаете. Вот всегдашний наш вывод, только теперь уж во всей наготе, и мы остаёмся при нём. Не можем же мы, приняв ваш вывод, толковать вместе с вами, например, о таких странных вещах, как le Pravoslavie и какое-то будто бы особое значение его. Надеемся, что вы от нас хотя этого-то не потребуете, особенно теперь, когда последнее слово Европы и европейской науки в общем выводе есть атеизм, просвещённый и гуманный, а мы не можем же не идти за Европой».
Опыт отъезда за бугор наших соотечественников начался не вчера. Кто хотел, тот уезжал или убегал ранее, как это сделал соратник Ивана Грозного – князь Андрей Курбский, и позже он воевал в составе польских отрядов против русских, затем Александр Герцен, автор «Колокола», который, по мнению Ленина, разбудил Россию. Тот, отъехав в Туманный Альбион, начал исходить слюной во время Крымской войны, не только обвиняя собственное Отечество, но фактически став на сторону её врагов. А что, сейчас таких стало меньше? Анна Ахматова сразу же после исхода белой армии из Крыма написала такие строки: