Добролёт — страница 57 из 68

Валерий ХАЙРЮЗОВ. Анатолий Николаевич! Давайте не будем пессимистами. Последние – это не для России. Будут, но уже другие. Были: Лев Николаевич Толстой, Михаил Александрович Шолохов, Василий Иванович Белов, Валентин Григорьевич Распутин. Сегодня есть Александр Андреевич Проханов, Владимир Николаевич Крупин, Станислав Юрьевич Куняев… Каждый из них по-своему отразил эпоху, в которой они жили и живут, оставляя не только свои книги, но и передавая тем, кто придет им вслед, как и за что можно любить и отстаивать своё Отечество, родной язык и родную землю. А по поводу утверждения Валентина Курбатова, что, мол, стало не с кем поговорить. Это же чистая человеческая гордыня. Для него и Распутин, и Астафьев были людьми, на которых он как критик делал себе имя. Бывало, даже говорил не только за себя, но и за них, где просили, а где бы можно было и помолчать.

Анатолий ГРЕШНЕВИКОВ.Вырождение русской нации – в настоящее время это не только вопрос демографии и сбережения народа, но вопрос выработки национальной идеологии, переоценка ценностей, избавление от преклонения перед Западом, создание русских школ, взращивание национально ориентированной элиты. Однако, чтобы всего этого добиться, нужны лидеры, пассионарии, подвижники с глубоким национальным самосознанием. Это понимают и те последние русские мыслители и подвижники, которые в меньшинстве и чьи книги мало кто читает, но эти книги, увы, с такими же горькими названиями, как у Белова и Распутина: у замечательного писателя Владимира Крупина – «Последний бастион святости», у историка Натальи Нарочницкой – «Русский рубеж», у православного писателя и издателя Александра Крутова – «Трудно быть русским», у поэта Станислава Куняева – «Сквозь слёзы на глазах…», у писателя Михаила Чванова – «Мы – русские?» и т. д. Есть ли у тебя рецепт возрождения России как великой империи, как русской цивилизации? Согласись, что Россия может выжить, только если будет великой и сильной, а таковой она может быть только при сохранении и развитии русской идентичности, культуры, традиций, веры?!

Валерий ХАЙРЮЗОВ. Анатолий Николаевич, в самом этом вопросе есть ответ. Я – не врач, и рецептов у меня нет. Но если обратиться к истории России, то можно отметить одну закономерность. Когда власть и народ были едины, мы были непобедимы. А в том, что мы победим, я не сомневаюсь.

ИннокентийПьеса в двух действиях

Действующие лица:

Фрося – дочь Катышевцева, 18 лет

Наталья Павлантьевна – жена Катышевцева, 50 лет

Петр Данилович Катышевцев – купец, бывший городской голова, 55 лет

Елизавета Ивановна – 55 лет, хозяйка дома, у которой раньше жил Иннокентий

Николай Дмитриевич Свербеев – старший чиновник особых поручений, 25 лет

Владыка Иннокентий – 57 лет

Николай Николаевич Муравьев – генерал-губернатор, 40 лет

Екатерина Муравьева – жена губернатора, 35 лет

Николай Францевич Лажкин – правитель конторы Американской компании, 50 лет

Сергей Самарский – мичман, 23 года

Глаша – прислуга в доме Катышевцева

Капитан Невельской

О. Данила – священник

О. Тихон – священник

Тырынтын – вождь

Печник

Яшка-тунгус

Англичанин-миссионер

Английские офицеры с фрегата

Мария – путешественница, 30 лет

Действие происходит в столице Восточно-Сибирского края Иркутске перед началом Крымской войны. 1854–1855 годов и на берегу Охотского моря в Аяне.

России еще не уступила Аляску и Алеутские острова Соединенным Штатам Америки. И российский флаг еще не поднят над Амуром. Иннокентий Вениаминов, будущий митрополит Московский и Коломенский, просветитель коренных народов (алеутов, колошей, якутов, тунгусов) Америки и восточных территорий, входящих в состав Российской империи, оказывается в центре событий, которые окончательно сформировали границы России на востоке нашей страны.

Действие первое

Картина первая

Кабинет генерал-губернатора Николая Николаевича Муравьева. В углу – большие напольные часы, рядом – на подставке – коричневатый глобус, над ним, на стене, карта мира. На карте зеленой и коричневой красками выделена Российская империя. Сверху, по самому краю карты, крупными буквами надпись: «Ничего не проглядеть, на все быть готовым!»

В центре кабинета – дубовый стол, на нем письменные приборы, вдоль стены – кресла. Над столом портрет императора Николая I.

Закинув руки за спину, Муравьев ходит вдоль карты.

Муравьев. Итак, час пробил! Война со всей Европой. Да что там с Европой, со всем миром! И что мы имеем здесь, на востоке? А имеем мы безлюдные холодные пространства. Из одного конца в другой – год пути. Кругом одни прохвосты: ссыльные, убийцы, каторжане, а в нашей Америке – ушкуйники. Золото, пушнина, морской зверь – все мимо, все сквозь пальцы. Казна пуста. Я связан по рукам. Как в ссылке: дорог нет, кони и то дохнут на болотных тропах. Все держится на слове Божьем. (Оглядывается и уже громче.) И на государевом слове. (Вновь оглядывается, точно не доверяя себе.) Сюда (проводит по карте рукой) можно запихать несколько Европ. И еще место останется. (Подходит ближе к карте, всматривается.) Здесь все, как и при матушке Екатерине. Вон даже на картах Сахалин показан, как полуостров. А Невельской доказал, что Сахалин – остров. Утер всей Европе и Лаперузу нос. Молодец! А его хотят за это в тюрьму упечь! За то, что нарушил инструкцию и провел опись без разрешения. Да если бы русский человек жил и действовал по инструкции, сидеть бы нам сегодня не на берегах Великого океана, а на Яузе. Сейчас настал решающий час, может быть, минута.

(Подходит к столу, звонит в колокольчик.)

(В дверях появляется чиновник особых поручений Свербеев.)

Свербеев. Звали-с?

Муравьев. Где его преосвященство?

Свербеев. Ищим-с, ваше превосходительство!

Муравьев. Он что – иголка? Мне доложили, что еще вечером он миновал заставу на Веселой горе.

Свербеев. Вещи его преосвященства в гостинице, что при Благовещенской церкви. А его самого нету-с. Полное отсутствие присутствия.

Муравьев. Что, его выкрали?

Свербеев. Не могу знать-с. Но мною приняты меры. По всему городу его ищут-с – курьеры, казаки, полицмейстер, жандармы. Но мало кто его знает в лицо.

Муравьев. Если у себя под боком человека не можете найти, то за что вам платят жалованье?

Свербеев. Непременно найдем-с, ваше превосходительство.

Муравьев. Что слышно с того берега?

Свербеев. Экспедиция Ахтэ сидит и ждет переправы через Ангару, в Вознесенском монастыре. Пьют водку. Там же управитель Американской компании Николай Францевич Лажкин. А с ним англичанин-миссионер.

Муравьев. Веселая кампания подобралась: немцы, чухонцы да еще англичанин. Слава богу, Ангара их от нас отгородила, держит их. Вот что – ступай и передай приставу: не найдет Иннокентия – сгною в Нерченских рудниках.

Свербеев. Лед по Ангаре уже почти прошел. Утром с того берега переправился морской офицер из Петербурга – Самарский. Лихой моряк, не испугался. Он с пакетом следует на Камчатку.

Муравьев. Сделай все, чтобы задержать Лажкина и Ахтэ. Я должен до их приезда переговорить с Иннокентием. Это вопрос жизни и смерти для всего нашего дела. И не спускайте глаз с этого англичанина. Но будем с гостем вежливы и предупредительны.

Свербеев. Неспроста он в такую даль забрался.

Муравьев. Есть у нас в правительстве люди, которые перед англичанами готовы на коленях ползать. Но с миссионерами мы не воюем. (Ходит по комнате.)

Вот что, Самарского срочно ко мне. Надо узнать самые свежие новости из Петербурга.

Свербеев. Этим новостям уже месяц.

Муравьев. Что поделаешь. К сожалению еще не изобрели ковер-самолет.

Свербеев. (Идет к дверям, выглядывает.) Ваше превосходительство, Самарский уже ждет в приемной. (Закрывает дверь.) А с ним жена городского главы Наталья Павлантьевна Катышевцева.

Муравьев. А она по какому делу?

Свербеев. Она вместе с Самарским пришла, оказывается, они знакомы. Он остановился у Катышевцевых.

Муравьев.(Как бы раздумывая.) А что слышно о Невельском?

Свербеев. Ждем-с. Я наказал: как только въедет в город – так прямо к вам.

Муравьев. Хорошо. Но первое дело – владыка Иннокентий. А экспедицию задержите еще хотя бы на сутки.

Свербеев. Будет исполнено-с, ваше превосходительство.

(В кабинет входят Самарский и Наталья Павлантьевна.)

Муравьев. Рад. Рад вас видеть. Как добрались? Я уже наслышан, как вы форсировали Ангару.

Самарский. Да в том моей заслуги мало. Лодочник умелый попался.

Муравьев. Ну, не скажи, не скажи. Здесь решимость нужна.

Наталья Павлантьевна. Сергей Львович всегда смелостью отличался. Он, ваше превосходительство, уже успел отличиться в Синопском сражении. Его Павел Степанович Нахимов послал с донесением в Петербург. Теперь Сергей Львович следует в Петропавловск. Вы меня извините, окажите милость: задержите его в Иркутске на несколько дней. Мы когда в Рассею ездили, у них останавливались.

Муравьев. Думаю, мы это решим. Скажите, а как ваши американские дела? Слышал я, будто вы совсем оставили пушной промысел на островах?

Наталья Павлантьевна. Да, это так. Сейчас мы в основном сидим в Кяхте, покупаем у китайцев чай. А что? Близко и выгодно. А Америка… За морем телушка-полушка, да рубль перевоз. Не едут туда люди: дорого, опасно, риски большие. Да, бывает густо, а чаще пусто. Бостонцы там расхозяйничались, натравливают индейцов на наших, судна грабят.

Муравьев. Мне это знакомо. Вот жду не дождусь его преосвященства Иннокентия. Он положение дел знает не с чужих слов. (Муравьев звонит в колокольчик. Приоткрывается дверь, появляется прислуга.) Чаю нам!

(Вновь в кабинете появляется Свербеев.)

Свербеев. Ваше превосходительство – нашли. И еще: Лажкин с миссионером только что переправились через Ангару.

Муравьев. Извините, у меня срочное дело. А вы угощайтесь. Вас, господин офицер (смотрит на часы, досадливо машет рукой) – даже часы встали – вечером жду вас здесь.

Наталья Павлантьевна. Ваше превосходительство! Николай Николаевич! Разрешите пригласить вас завтра откушать с нами.

Муравьев. Непременно буду. У меня к Петру Дмитриевичу есть неотложное дело. (Быстро одевается и уходит.)

Картина вторая

Комната. Иннокентий в блузе и очках сидит на табуретке посреди комнаты и ремонтирует большие напольные часы.

Входит Елизавета Ивановна с самоваром, ставит его на стол.

Елизавета Ивановна. Не угодно ли, батюшка, покушать чаю. Вчерась купила китайского в лавке у Катышевцевых. Глаша, их горничная, мне сказала, что свежий, только что привезли из Кяхты.

Иннокентий. Да вот закончу, тогда и почаевничаем. У тебя хорошо, покойно, как в те старые времена, когда я жил у тебя. Столько лет я не был в Иркутске… Отдохну здесь хоть пару часов от мирской суеты. А в гостинице, где остановился, нет покоя ни днем, ни ночью.

Елизавета Ивановна. Такая наша доля. Спасибо тебе, батюшка, что нашли время и пришли. Уж я и не знаю, как отблагодарить.

Иннокентий. Это я тебя, милая, должен благодарить. Часы у тебя редкие, таких сейчас не делают. Когда они на ходу, то, как живые, идут себе, отсчитывают время. Они вроде бы как и за тобой поглядывают: что сделал, чего не успел.

Елизавета Ивановна. У Катышевцевых тоже часы стоят. И починить некому. Нет в городе мастеров.

Иннокентий. Механизм сложный. Здесь ты не только с часами, а с тем, кто их придумал, ведешь разговор. Создатель вроде бы и с тобой секретами делится. Загадки задает. Одно цепляется за другое, все как в жизни.

Елизавета Ивановна. Да и я с ними, когда они шли, как с живым человеком разговаривала. А какие они мелодии играли!

(В дверях раздается колокольчик.)

Елизавета Ивановна. Кого это еще нелегкая принесла?

(Дверь открывается, на пороге чиновник особых поручений при губернаторе Николай Дмитриевич Свербеев.)

Свербеев. Доброго здоровья, господа хорошие!

Иннокентий. Здравствуй молодец, коль не шутишь.

Елизавета Ивановна. С чем пожаловали, если не секрет?

Свербеев. Мне сказали, что здесь можно отыскать его преосвященство. У меня поручение от губернатора – найти и доставить в резиденцию.

Иннокентий. Прямо и доставить.

Свербеев. Виноват – пригласить к его превосходительству.

Иннокентий(раздумчиво, вроде про себя). Да, время. Не остановишь его.

(Качнув маятник, Иннокентий закрывает дверку часов. Через какое-то время часы начинают выбивать мелодию):

Вечерний звон, вечерний звон,

как много дум наводит он.

Иннокентий. Замечательная песня. (Напевает):

О юных днях в краю родном,

Где я любил, где отчий дом.

Свербеев(обращаясь к Иннокентию). Я вижу, ты – часовщик. Не мог бы ты, уважаемый, починить часы губернатору? Уже месяц как стоят.

Иннокентий(с улыбкой). Можно. А почему нельзя?

Свербеев. Мы хорошо заплатим.

Иннокентий(с улыбкой). Тем более.

Свербеев(Елизавете Ивановне). Если его преосвященство зайдет, вы ему скажите: губернатор его срочно ждет. (Выходит.)

Иннокентий. И здесь нашли. И всем срочно. Торопятся, точно на войну.

Елизавета Ивановна. Так война и есть.

Иннокентий. К сожалению.

(Поворачивается к Елизавете Ивановне.)

Ну и как там поживает мой старый приятель Петр Данилович Катышевцев?

Елизавета Ивановна. Живет на широкую ногу. Деньги к деньгам. Я вам сейчас варенья принесу. Брусничного.

(Иннокентий подходит к фисгармонии. Наигрывает и подпевает себе:)

И как я с ним, навек простясь,

Здесь слушал звон в последний раз…

Иннокентий. Ну, вот я снова здесь, где когда-то меня будил перезвон этих часов.

(Открывается дверь, и в комнату входит келейник Иннокентия Яшка-тунгус).

Яшка-тунгус. Вы просили найти отца Тихона.

Иннокентий. Где он?

Яшка-тунгус. Здесь. Ждет в сенях.

Иннокентий. Еще что надумал, в сенях. А ну, зови!

(Входит отец Тихон. За ним Яша-тунгус.)

Иннокентий. Да ты присаживайся, Тихон. Говорят, в ногах правды нет.

Тихон. А ее вообще нет, правды-то!

Иннокентий. Ты неправ, Тихон.

Тихон. Владыко, служу исправно. Молюсь за чад своих денно и нощно. Но как пили, так и продолжают пить. Как били жен, так и продолжают бить. Вот она, вся правда.

Иннокентий. Скажи, Тихон, сколько лет ты служишь в Богоявленской?

Тихон. Пять лет, владыко.

(Пауза. Иннокентий медленно прохаживается по комнате, затем оборачивается к Тихону.)

Иннокентий. Как ты смотришь на то, чтобы сменить место службы?

Тихон. Как прикажите, владыко.

Иннокентий. Я желаю твое мнение знать.

Тихон. Пусть будет по-вашему.

Иннокентий. Хочешь поехать служить на Ситху? Новое место, другие люди.

Я там двадцать лет отслужил. Алеуты – добрый народ, боголюбивый. На службе, как зайдут в храм, так и стоят, не шелохнувшись. Всегда и во всем готовы прийти на помощь.

Отец Тихон. Это где, за морями?

Иннокентий. Да, на Алеутских островах. Там священник недавно скончался, и заменить его некем.

Отец Тихон. Так это в Америках! (Падает на колени.) Владыко, не губи! У меня малое дитя. Ехать с ним в Тмутаракань, на съедение диким! Оттуда намедни казак был у меня, говорит, голод там, люди коренья грызут, из-за гнилой рыбы дерутся. Уж лучше в солдаты!

(Пауза.)

Иннокентий(хмуро). Встань, отец Тихон, иди с Богом. Насильно никто тебя посылать не будет.

(Тихон, пятясь задом, выходит.)

Яша-тунгус. Владыко, пошли в Америку отца Данилу. Он местным придется по душе.

Иннокентий. Данилу? Да его за пьянство лишили рясы.

Яша-тунгус. Народ его шибко любит. Говорят, сколько бы отец Данила ни выпил, но службу до конца стоял.

Иннокентий(хмуро). Крепок говоришь? Что не дурно, то потешно. Пусть ходит по кабакам и там стоит сколько сможет. Тьфу!

Яшка-тунгус(бормоча). Чоё-то осерчал нынче батюшка, шибко осерчал!

(Выходит из комнаты.)

Иннокентий(с тяжелым вздохом). Царица Небесная, вразуми чад своих.

(В комнате с подносом в руках появляется Елизавета Ивановна.)

Елизавета Ивановна. Царица Небесная, слышит тебя батюшка, даже если ты молчишь.

Иннокентий. Каждый день я молю Господа нашего, чтобы он дал мне силы и разумение понять мир, в котором пребываю.

Елизавета Ивановна. Вот чаю с вареньем скушай, батюшка, все плохое и уйдет.

Иннокентий(как будто рассуждает сам с собой). Я постоянно подвержен искушению: просить сильных мира сего. Для этого и сюда стопы свои направил.

Елизавета Ивановна. Просьба не грех.

Иннокентий. Где найти людей, благочестивых, ревностных и деятельных? Кто поедет в наши американские колонии и продолжит дело, которому я отдал лучшие годы?

Елизавета Ивановна. То, что сегодня кажется невозможным и трудным, завтра покажется легким и простым. Найдутся и люди.

Иннокентий. Огорчил меня Тихон, огорчил. Надо же! Чтобы не ехать в Америку, готов идти в солдаты. (Делает паузу.)

Как пережить нам эту войну? – Тихон прав, на Алеутах голод, нет хлеба, люди умирают. А западные цивилизации ведут себя, как флибустьеры: останавливают наши корабли и выгребают из трюмов последнее. Заберут англичане у нас Америку, заберут!

Елизавета Ивановна. Почему вы не поспешаете к губернатору?

Иннокентий(с улыбкой). Есть мнение, что губернатор все может. Лишь бы к нему попасть. А он возьмет, откроет ларь и отсыплет – кому золота, кому овса.

(В комнату заглядывает Яшка-тунгус.)

Яшка-тунгус(громко, вроде бы как самому себе). И накормит всех пятью хлебами. Да не заберут, батюшка, Америку!

Иннокентий. Ты прав, не заберут. Мы ее сами отдадим!

Елизавета Ивановна. Батюшка, неужели ты выведешь за штат отца Тихона накануне Пасхи?

Иннокентий. Мы несем службу Господу нашему каждую минуту, а не от праздника до праздника.

Елизавета Ивановна. У отца Тихона мать больная, дите малое.

Иннокентий. Я хотел дать ему возможность исправиться.

Елизавета Ивановна. Бывает, что человека оговаривают. Почему надо верить на слово одной стороне и не спросить другую?

Иннокентий. Если бы я занимался только этим, то проходил бы по другому ведомству.

Яшка-тунгус. Я вот одного не пойму: у губернатора вон сколько народу – тыщи! А идут к нам.

Елизавета Ивановна. И хорошо, что идут.

Иннокентий. Американская компания при всем своем усердии не в состоянии делать пособий более тех, какие мы имеем. Вот сижу и думаю, к кому пойти.

Елизавета Ивановна. Надо идти к нашим купцам.

Иннокентий. Да, ты права.

Елизавета Ивановна. Говорят, в Иркутск пожаловал сам управитель Американской компании Николай Францевич Лажкин.

Иннокентий. Дай-то бог, надо бы и с ним повидаться.

Елизовета Ивановна. Когда Тихон выходил, на нем не было лица.

Иннокентий. Он сказал, что хочет в солдаты.

Елизавета Ивановна. Так сейчас же война!

Иннокентий. Я его за язык не тянул. Признаюсь, меня часто посещают сомнения. Но когда я выхожу к людям, все сомнения оставляю при себе. В Америке, на Уналашке, я вначале жил с женой моей и с малым дитем, среди туземцев, в землянке. И там меня посещали сомнения, прав ли был я, подвергая свою семью испытаниям.

Иннокентий(помолчав). Вот что, матушка. Помню, ты раньше неплохо пела. Может, утешишь мою душу? Спой, милая, что-нибудь.

Елизавета Ивановна. Да я, право, и не знаю что. Давно за гармонию не садилась. Но так уж и быть.

(Садится за фисгармонию, перебирает клавиши. Входит Яшка-тунгус.)

Яшка-тунгус(шепотом). Владыко! Здесь девица к вам. Говорит, что знает вас.

Иннокентий(тихо, но уже с улыбкой). Часы пошли, и люди пришли. Теперь их не остановишь. Ты что, Яша, и ее в сенях оставил? Зови!

(В комнату входит дочь Катышевцева, Фрося. Делает попытку упасть на колени. Иннокентий, глядя на нее, показывает, чтобы она встала с колен и, прикладывая палец к губам, показывает глазами на Елизавету Ивановну. Фрося приподнимается.)

Елизавета Ивановна. Я краем услыхала, как отец Тихон про нас, про женщин, сокрушался. Может, эту? (Поет):

У церкви стояла карета,

Там пышная свадьба была,

Все гости нарядно одеты,

Невеста всех краше была.

На ней было белое платье,

Венок был приколот из роз,

Она на святое распятье

Смотрела сквозь радугу слез.

Фрося(Вновь падает на колени и говорит шепотом.) Владыко, прости меня, грешную. (Иннокентий вновь показывает, чтобы она встала с колен. Затем подходит к ней и приподнимает. Фрося, встав, скороговоркой, точно боясь, что Иннокентий не будет слушать, зашептала): Владыко, будьте милостивы, выслушайте меня!

(Иннокентий вновь прикладывает палец к губам.)

Когда ей священник на палец

Надел золотое кольцо

Из глаз ее брызнули слезы

Ручьем потекли на лицо.

Фрося(сквозь слезы). Прямо, как есть, это про меня.

(Елизавета Ивановна закончила петь, обернулась.)

Елизавета Ивановна. Ой, кто к нам пожаловали! Фросенька, проходи, милая! (Поворачивается к Иннокентию.) Это Фрося. Дочь Павла Даниловича Катышевцева, ваша крестница к нам пожаловала.

Иннокентий(после некоторой паузы). Какой ты, Фросюшка, красавицей стала! С чем пришла? Что гложет тебя? Сказывай толком.

Фрося. Я, право, и не знаю, с чего начать.

Иннокентий. С самого главного.

Фрося. Владыко, я не знаю, что мне делать, как поступить. Или в Ангару броситься, или идти за постылого?

Иннокентий. Даже так?

Фрося. До сего дня я жила, как птичка божья. Пела, веселилась. А тут на Крещенье заслали к нам сватов. И после Пасхи я должна дать свое согласие.

Иннокентий. И что?

Фрося. Я его совсем не люблю. А папенька настаивает. В такой день мне, право, неудобно говорить вам о таком.

Иннокентий (вздохнув). Все свершается по воле Божьей.

Фрося. Но я его не люблю!

Иннокентий. Голубка! А ну, садись за стол. (Наливает чай и подает Фросе.)

Фрося. Владыко! Я люблю родителей.

Иннокентий. И я о том же. Родители не желают тебе зла.

Фрося. Но они знают только то, что знают они. Меня, моего сердца, моим чувствам там нет места.

Иннокентий (раздумчиво). Откуда тебе это известно?

Фрося. Меня никто не спрашивал. Это выбор моего папеньки.

Иннокентий. Понятно…

Фрося. Я каждый день прошу Господа, чтобы он помог мне.

Иннокентий. Святые отцы говорили: либо то, о чем ты молишь, тебе не нужно, либо от тебя ждут больших усилий. Подождать надо.

Фрося. Но сколько?

Иннокентий. Во время Своей земной жизни Господь смиренно, со всем усердием и любовью исполнял то дело, на которое послал Его Небесный Отец. Он терпел и нам велел…

Фрося(осмелев). Владыко! Я стараюсь себя превозмочь, но у меня это плохо получается… У нас проездом на Камчатку остановился Сергей Львович Самарский. Мои родители давно знакомы с его семьей. Три года назад мы гостили у них в Москве.

Иннокентий. Выходит, на нем свет клином сошелся?

Фрося. Люблю его пуще смерти.

Иннокентий. А если его отправят в Америку. Поедешь?

Фрося. Хоть на край света!

Иннокентий. Вот это по-нашему! Хоть на край света. Только где он, этот край?

Фрося. Я знаю – я сейчас стою на самом краю.

Иннокентий. Твоя жизнь только начинается. И не надо вот так сразу очерчивать ее. Твой батюшка упрям, знаю это не понаслышке.

Фрося. Я готова на все.

Иннокентий. Ты, дева, не разжигай себя. И нас. Твое дело непростое, даже не знаю, с какого края подойти.

Фрося. Владыко, вы попросите его! Я буду всю жизнь за вас молиться.

Иннокентий. Будем молиться вместе. А пока иди. И успокой свою душу.

Фрося. Спасибо, батюшка.

(Фрося выходит. Проводив Фросю, Елизавета Ивановна возвращается.)

Елизавета Ивановна. Жалко девушку. Катышевцевы ее, крохотную, из сиротского приюта взяли. Удочерили. Теперь она стала единственной наследницей. А Катышевцев на седня самый богатый в городе. Миллионщик!

Иннокентий. И за кого ее хотят отдать?

Елизавета Ивановна. Скорее всего, за старого и богатого. Деньги к деньгам. Чего еще-то ждать. Нас ведь не спрашивают. Мы, женщины, были и остаемся подневольным, скоропортящимся товаром. А она будет несчастна еще до свадьбы.

(Открывается дверь, на пороге неожиданно возникает подвыпивший печник Трофим. Елизавета Ивановна закрывает собой ему дорогу, достает монету.)

Елизавета Ивановна(шепотом). Бери и уходи. Владыка занят.

Печник. Ну, как это тебе, уважаемая, объяснить. Я здесь с поручением от вождя Тырынтына. Он приехал сюда, чтоб встретиться с владыкой.

Елизавета Ивановна. В другой час, милейший.

Печник. Тырынтын приехал аж с берегов Восточного моря! Три месяца был в дороге.

Елизавета Ивановна. Подумаешь, удивил! Владыка сам только что с Камчатки прибыл.

Печник. В его стаде тысячи оленей. Иннокентий знает его лично.

Елизавета Ивановна. В стаде Христовом, которое окормляет батюшка, прихожан намного больше.

Печник(с сердцем). Да растудыть твою мать! Я ей про Фому, а она про Ерему. Когда я был мальцом, владыко на Уналашке учил меня кирпичи класть.

Елизавета Ивановна(сердито). Но пить-то он тебя не учил? Да еще в пост. И помыться бы надо. Лицо все в саже.

Печник. Виноват. Самую малость.

Елизавета Ивановна. И тем более ругаться нехорошими словами.

Печник. Извиняюсь – вырвалось!

Иннокентий. Елизавета Ивановна, кто там у тебя?

Яшка-тунгус. Да здесь печник.

Печник(просящим голосом). Владыко! Хочу припасть…

Яшка-тунгус. Ты, паря, однахо, иди и проспись. И умойся. А то прямо как из трубы вылез.

Елизавета Ивановна. И я ему о том же. В порядочные места в таком виде не ходят.

(Пытается вытолкнуть печника. Иннокентий быстрым шагом спешит к печнику.)

Иннокентий. Трофим! Ты ли это, друг мой! Какими судьбами?

(Обнимает печника. Тот падает на колени.)

Иннокентий. Встань, встань, Трофим! Не позорь меня перед людьми. Елизавета Ивановна, налей нам чаю. Вот сейчас и почаевничаем. Надо же, какая встреча!

(Звенит колокольчик. В дверях появляются два морских офицера. Это капитан Невельской и мичман Самарский. Следом за ними – Свербеев.)

Свербеев. Я же вам сказал – владыки здесь нет.

(Невельской смотрит на Иннокентия, затем на Свербеева.)

Яша-тунгус. А это кто по-твоему?

Свербеев. Часовщик!

Яша-тунгус. Часовщик? Да его вся Америка знает! (Иннокентий идет навстречу, обнимает Невельского.)

Невельской. Благословите, владыко.

Иннокентий(шутливо). Яша, он прав, сегодня я работаю часовщиком.

Невельской. Владыко, вы простите, что я к вам такой большой командой.

Иннокентий. Я рад, что такие люди посетили эту скромную обитель.

Невельской. Хочу представить: мой молодой друг, кстати, участник Синопского сражения, Сергей Самарский.

Иннокентий. Рад, рад видеть тебя, Геннадий Иванович, и твоего товарища в добром здравии.

Невельской. Господина мичмана отправили с личным донесением губернатору. А потом его ждут на Камчатке. А я здесь с донесением по Амуру. Завтра буду докладывать генерал-губернатору.

Свербеев. Господа офицеры. Владыко, прошу прощения. Не узнал вас! Я здесь по поручению. Губернатор ждет вас. Просил передать, не удостоите ли, ваше преосвященство, разделить его убогую трапезу.

Иннокентий. Его превосходительство без просьбы к убогой трапезе не пригласит. Я, ваше превосходительство, со своей стороны, готов исполнить приказание, но надо испросить мою хозяйку. Не знаю, какую резолюцию она положит, позволит ли монаху Иннокентию отлучится из кельи – хоть и на убогую трапезу игемону Николаю.

Елизавета Ивановна. Давайте хоть чаю попьем.

Иннокентий(Свербееву). Вот видишь. Садись с нами. Будем пить чай.

Свербеев. Я должен доложить.

Иннокентий. Ну, коли недосуг, то иди и доложи. Так и доложи: занят.

Свербеев. А как же с часами?

Иннокентий. Как видишь, идут и звонят.

Елизавета Ивановна. Наконец-то и здесь пошло время. А то остановилось, застыло.

Свербеев. Владыко, я про губернаторские.

Иннокентий. Зайду и посмотрю. (Свербеев кивает головой и выходит.)

Елизавета Ивановна. Чай готов. Прошу.

(Иннокентий с офицерами и печником садятся за стол.)

Картина третья

Открывается дверь. В дверях в сером плаще появляется Муравьев. Быстро оглядывается и дает знак Свербееву, чтоб тот остался за дверями. Навстречу генерал-губернатору спешит Яшка-тунгус.

Муравьев. Скажи его преосвященству, что Николай Николаевич просит его принять. И не делай такое лицо. Я знаю, он здесь.

Яшка-тунгус. А мне все равно. Кто Николай Николаевич, а кто Никита Сергеевич. Если просите, то подождете. Владыка занят.

Муравьев. Скажи, что просит самый главный.

Яшка-тунгус. Здесь самый главный – владыка. Жди!

(Открывается дверь, заглядывает Свербеев.)

Свербеев. Ты как разговариваешь! Ваше превосходительство, может, я его того…

Муравьев(строго). Спокойно. Инородец поступает по-инструкции. У них в церкви дисциплина, пожалуй, посильнее солдатской – иначе нельзя. Закрой дверь.

Яшка-тунгус. Если ты главный, то, мил-человек, скажи, почему меня седня в лавке обсчитали?

Муравьев. А ты кто будешь?

Яшка-тунгус(с гордостью). Я Яшка-тунгус, келейник владыки. Меня седня утром в лавке обсчитали.

Муравьев. Что же, прикажешь в каждую лавку полицейского ставить?

Яшка-тунгус. Если ты главный, то прикажи, чтоб не воровали. Чтоб не обсчитывали, не ругались. Как в Писании сказано: «Не воруй, не греши, не желай жены ближнего своего».

Муравьев. Люди живут не по Писанию. И Писание – не инструкция.

Яшка-тунгус. В храмах-то прилюдно не пьют. А вот в господских домах вино на чашечках подают, а ведь пить – грех. Я на Камчатке одного встречал, он кричал: «я вождь – тоён». А вышло, что у него умоповреждение.

Муравьев. Вот что, милейший. Иди и доложи: пришел генерал-губернатор.

Яшка-тунгус. Генералы все на войне.

Муравьев. Занятно-занятно. (Свербеев помогает ему снять плащ, он остается в генеральском мундире. Из комнаты навстречу Муравьеву уже спешит Иннокентий.)

Иннокентий. Ваше превосходительство! Не ожидал! (Благословляет Муравьева.)

Муравьев. Как говорится, если гора не идет к Магомету, так Магомет идет к горе. За вами не угонишься. Я в Якутск, а вы на Камчатку. Я на Камчатку, а вы в Америках.

Иннокентий. Да полно вам. Приехал и первым делом решил навестить свою обитель.

Муравьев. Ваше преосвященство! Срочность моего появления здесь вызвана чрезвычайным обстоятельством. Из Петербурга с особыми поручением прибыла экспедиция. Ей поставлена задача установить границу с Китаем по Становому хребту.

Иннокентий(недоуменно). А как же Амур?

Муравьев. Амур отдать Китаю. И запереть нас, как в бочке. Ваше преосвященство! Я прошу вашей поддержки и помощи. Сами понимаете, время непростое: война. Казна пуста. Я решил сделать большой сплав по Амуру и показать всему миру, в том числе и нашему правительству, что мы готовы твердой ногой стать на Амуре.

Иннокентий. В чем я вам мог бы оказать помощь?

Муравьев. Благословите меня на столь необходимое для России дело. Я знаю: государь-император очень уважает вас, и ваше слово будет услышано.

Иннокентий. Я готов помочь вам.

Муравьев. Завтра Катышевцевы приглашают меня к себе. Будет разная публика.

Иннокентий. Я вас понял, ваше превосходительство. Пользуясь случаем, хочу высказать вам личную благодарность. Вы позаботились, чтобы от Якутска до Охотска не продавали вина. Доброе дело приносит добрые плоды.

Муравьев. Да, действительно против тайного провоза приняты строгие меры. Если будем завозить туда вино, то местное население сопьется и вымрет, как вымерли мамонты.

Иннокентий. Вы считаете, что они от водки вымерли?

Муравьев. Не ловите меня на слове. Рад, рад был повидать вас. Я спешу. Вы уж извините. Кругом чужие глаза и уши. Пришлось навестить вас инкогнито. Жду вас к себе. (Идет к двери, на секунду останавливается.) Вот увидите, они еще, как мухи, начнут жужжать! (Выходит.)

Картина четвертая

Сергей. Ваше преосвященство, позвольте слово молвить.

Иннокентий. Суворов слово не просил, Суворов слово брал. Я думал, что губернатор послал вас, чтобы привести к нему на аудиенцию силой.

Сергей. Ваше преосвященство! Я прочитал ваши записки об островах Уналашкинского отдела. Замечательно! За Уралом огромные неосвоенные территории, дикие места. Чем глубже проникаешь в Сибирь, тем все больше убеждаешься: только просвещение может принести реальную пользу этим краям.

Иннокентий. Измерение просвещения народного числом грамотеев очень может быть ошибочным, потому что грамотность без нравственности есть тоже, что нож у своевольного ребенка. Просвещают один ум. А сердце? А нравственность?

Сергей. Что же делать, владыко? Подскажите, куда направлять стопы наши? Чтоб была большая польза Отечеству нашему.

Иннокентий(глядя на Сергея). Вы спрашиваете меня, куда направить ваши молодые силы? Поезжайте на Амур. В России много народу… и все идут по одной дороге… В Петербурге нельзя не только идти против всех, но даже нет возможности остановиться и подумать – собьют с ног. А здесь… можно и против идти. А, сколько еще непочатого! Господь дал мне желание ехать в Америку. И первая моя мысль была: «Вот там-то я уже буду действовать один, я буду учить и учиться, когда и как хочу».

Невельской. Владыко прав, уж если ехать, то на Амур. Спасибо вам, владыко, что вы поддерживаете наши усилия.

Иннокентий. Как там мой сын?

Невельской. Гаврила вместе с матросами на Петровском несет службу. Разделяет с ними все тяготы. Мы там открыли часовню.

Иннокентий. Бог ему в помощь.

Сергей. Вот вы, владыко, говорите, что вера православная укрепляется делами, подвигами во имя Господа нашего Иисуса Христа. Я часто задаю себе вопрос: отчего это, что я не хочу и не желаю думать и делать, то думаю и делаю?

Иннокентий. Ваш вопрос, сын мой, доказывает, что вы думаете, а думать способны только умные.

Сергей. Но я не всегда исполняю заповедей Христовых. И не один я так живу, почти все так делают. Грешен я, владыко. (Замолкает.)

Иннокентий. И что же?

Сергей. На дуэли дрался с приятелем. За это меня сюда отправили.

Иннокентий. Дурное дело нехитрое. Из-за чего дрался?

Сергей(оглянувшись, тихо). Виноват, батюшка. Из-за женщины.

Иннокентий. Надеюсь, жив противник-то?

Сергей(обрадованно). Жив, конечно, жив! Но шуму… Суд чести. Чуть не разжаловали. Павел Степанович Нахимов заступился.

Иннокентий. Кайся, сын мой, и служи.

Печник. Владыко! Я не один. Со мною вождь Тырынтын.

Иннокентий. И где же он?

Печник. Да неподалеку, в сенях или во дворе.

Иннокентий. Яша, я тебя накажу! Людей в сенях держишь.

Яшка-тунгус. Так я не ожидал, что они разом. И как только разузнали?

Иннокентий. Пусть заходят все! Я рад, рад всех видеть.

(В комнату входит вождь Тырынтын. За ним женщины несут подарки, кухлянки, песцовые шапки.)

Печник. Они у меня остановились, владыко. Я им хотел город показать, а вождь сказал, что хотел бы видеть только вас.

Тырынтын. Здорово, Кентий! Давненько я тебя не видел. Зим десять будет.

Иннокентий. Да, давненько не виделись.

Тырынтын. Я приехал, чтобы увидеть, где в каменных чумах живет Христос.

Иннокентий. Он живет везде, там и здесь. (Показывает глазами на небо, потом прикладывает руку к сердцу.)

Тырынтын. Еще я хотел посмотреть дом, где ты родился. Мне в Анге показали. А еще я хотел увидеть, где ночует Солнце.

Иннокентий. Оно все время в движении. Как и наша душа.

Печник. Владыко! Если Бог милосерд, так почему он некоторых лишает своего Небесного Царствия. Или келейник, по своему усмотрению, начинает держать нас в сенях. Тебя пропущу, а ты иди и проспись.

Иннокентий. А ты что, Трофим, вертишь головой и не сидишь спокойно?

Печник. Да солнце прямо в глаза, не дает покоя.

Иннокентий. Вот тебе ответ на твой вопрос. Не Бог лишает грешника своего Царствия, а они сами не выносят его света.

Печник. Но в Библии сказано, что первым в Царствие Божие попал как раз грешник.

Иннокентий. Перед распятием этот грешник признался, что осужден справедливо за содеянное. Так что у каждого согрешившего остается надежда.

Печник. Владыко, прости меня, грешного! Выпил я сегодня малость.

Иннокентий. Проси не у меня, а у Господа нашего.

Тырынтын. Кентий! Я приехал сказать тебе, что решил принять твою веру

Иннокентий. Это хорошо. Но ответь, почему не захотел креститься тогда?

Тырынтын. Чтоб стать такими же, как и ваши купцы? На сердце одно, а на уме – другое.

Иннокентий. Я знаю, что ты имеешь медаль от царя. Почему не надел ее?

Тырынтын. Я слышал, что у тебя много медалей. И ты не посмел надеть.

Иннокентий. Но ты и я имеем медаль от одного и того же царя. Стало быть, в этом отношении мы равны.

Тырынтын. Я этого не знал. (Молчит.) Кентий! Жизнь без Бога худая. Я долго думал и вот приехал к тебе. Долго ехал. Вот хочу, чтобы ты окрестил меня.

Иннокентий. Хорошо.

Тырынтын. Я готов хоть сейчас.

Иннокентий. Ты долго ждал. Подожди еще немного. Я тебя буду крестить не здесь, а в храме.

Сергей. Владыко! По России ныне гуляют прокламации. Их авторы убеждают, что Бога нет, что брак должен быть уничтожен. Предлагают жить без Христа, без креста, без поста.

Иннокентий. И это самое страшное. Вначале затмение в умах, а потом и в делах. Что мне ответить на твой вопрос, сын мой? Да хотя бы ты и подлинно знал, что все живущие с тобой, и даже те, которые должны быть примером добродетелей и благочестия, живут не по-христиански, то какая тебе от этого польза? Погибель их не спасет тебя. На Страшном суде не защитит тебя то, что не один ты худо жил на свете.

Сергей. Так что же делать?

Иннокентий. Россия спасалась подвигами духовных пастырей. Всегда находится тот, кто встает и идет впереди стада.

Сергей. Такие, как Пересвет?

Иннокентий. Господь вчера и днесь все Тот же. Тихон Задонский говорил: «Обращайтесь умом и сердцем вашим к небу и вечности».

Невельской. Истинно так, ваше преосвященство! (Крестится.)

Иннокентий. Открывать и обличать недостатки легче, чем их исправлять. Для неверующего смысла жизни нет. Жизнь земная нам дана для того, чтобы быть спасенным и попасть в Царствие Божие. Разве чревоугодие, роскошь, обладание вещами может быть смыслом жизни?

Сергей. Истинно так, ваше преосвященство…

Иннокентий. Самый опасный и коварный враг в нас самих. Победишь его – многое тебе станет подвластно.

Сергей. Павел Степанович Нахимов доказал, что мы многое можем.

Невельской. Сергей Львович участвовал в Синопском сражении.

Иннокентий. Уже наслышан. И если бы только в нем одном. (Улыбается.) Синопский бой – славное дело! Россия всегда будет помнить эту викторию.

Невельской. Слава Павлу Степановичу Нахимову. Слава России! Владыко, Сергей Львович направлен с поручением на Камчатку. Но мы к вам с одной непростой просьбой. Три года назад вы благословили меня на брак с Катей Ельчаниновой.

Иннокентий. Как она. Жива, здорова?

Невельской. Лучшего помощника и друга трудно сыскать. Везде Катенька со мною. В беде и в радостях. Сейчас она вместе с семейством вашего сына в Петровском.

Иннокентий. Слава богу! (Крестится.)

Невельской. Мы пришли просить вас, владыко, поучаствовать в судьбе моего младшего товарища. Здесь, в Иркутске, живет его возлюбленная.

Иннокентий. И зовут ее Фросей?

Самарский. Так точно, ваше преосвященство. Хочу связать с нею судьбу свою. Но есть одно препятствие. И очень серьезное.

Иннокентий. Да уж наслышан. Дело непростое. Я приглашен на ужин к Петру Даниловичу. Буду просить за крестницу. Но есть опасения. Бывает, человеку, что быку, что-то втемяшится в голову. И не свернешь.

Самарский. Всю свою жизнь будем помнить вашу милость.

Тырынтын. Твою просьбу, Кентий, нужно укрепить. Я за свою младшую жену (показывает рукой на жену) отдал вот сколько оленей. (Показывает растопыренными пальцами несколько раз.) Хочу я, Кентий, сделать твоему сыну, этому молодому офицеру, подарок. Дарю ему стадо оленей.

Самарский. Вот как! Не ожидал. И что я буду с ними делать?

Тырынтын. Когда у тебя есть стадо, ты можешь говорить со всеми, как равный. А так ты один из многих. А с оленями ты человек!

Невельской. Дают – бери! С этой минуты, Сергей, ты тойен, настоящий тунгусский помещик. А что? Вождь прав! Теперь будущему тестю будет трудно тебе отказать.

Тырынтын. А тебе, Кентий, я хочу подарить кухлянку, трубку из моржового клыка и нож. Ты много думаешь – нужна трубка. Много ездишь – понадобится кухлянка, в тайге волки – пригодится нож.

(Тырынтын раскладыает на столе подарки. Ему помогает молодая жена. В руках у вождя оказывается ременной кнут.)

Иннокентий. А зачем кнут?

Тырынтын. Побивать нерадивых жен.

Иннокентий. Жены у меня уже давно нет. Господь забрал ее к себе.

Тырынтын. Ну тогда его. (Показывает на Яшку-тунгуса.) Чтоб шибче бегал. (Смеется.)

Иннокентий. Мой друг вождь Тырынтын будет не в обиде, если я подарки передам молодому офицеру. Ему еще ехать да ехать. Все что ты мне подарил, ему сгодится в пути.

Самарский. Ваше преосвященство, я не могу принять.

Иннокентий. Ты мне и вождю сделаешь приятное.

Самарский. Премного благодарен, но не могу.

Иннокентий. Кухлянку возьми. Тебе еще она пригодится. А в шинельке задубеешь. Для Черного моря она сойдет. А здесь тайга, дальше холодная тундра. Да и не можем мы героя Синопской баталии оставить без подарка.

Невельской. Бери, Сергей, бери. Кухлянка к твоему стаду очень даже подойдет.

Иннокентий. Елизавета Ивановна, распорядись дарами. А тебя, Тырынтын, хочу поблагодарить еще раз за заботу. Заходи завтра в Богоявленскую.

Тырынтын. Я согласен, Кентий. Пусть будет так.

(В дверях раздается звон колокольчика, шум. К комнату пытается пройти женщина, одетая в дорожный костюм. Это французская путешественница Мария. Яша-тунгус преграждает ей дорогу.)

Мария. Почему меня везде останавливают? Я с Россией не воюю.

Яшка-тунгус. Ага, такую удержишь.

Мария. Мне сказали, что здесь я могу узнать, далеко ли мне еще до Камчатки.

Яшка-тунгус. Это вам надо на почту.

Мария. Скажите, почему этот янычар меня хватает за руки?

Яша-тунгус. Я не янычар. Я тунгус

Мария. Мне все равно: богдыхан, Чингисхан!

Яшка-тунгус. Я келейник владыки.

Мария. Может быть, вы мне келейно скажите, сколько мне еще ехать до Камчатки?

Иннокентий. Яша, кто там шумит? Пропусти.

(Окинув Яшку-тунгуса презрительным взглядом, Мария величественно подходит к Иннокентию. Останавливается возле офицеров и делает книксен.)

Яшка-тунгус. Еще одна. Крутит пальцами возле виска. С умоповреждением.

Мария. Я пожалуюсь губернатору. И он вас сошлет.

Иннокентий. Нас уже сослали. Зачем вам, уважаемая, нужна Камчатка?

Мария. Я ее разорю!

Иннокентий. Вот как!

Мария. Мой муж Жан – негодяй!

Иннокентий. Но при чем тут Камчатка? Откуда вы?

Мария. Из Парижа.

Иннокентий. О! Неужели?!

Мария. Я, сударь, путешественница. Да, да! Уже второй год еду из Парижа! Выехала еще до войны. При разводе мой муж Жан заявил мне: «Мадам, я буду платить за каждое лье, которое будет разделять нас». Я его поймала на слове. Составила договор, он подписал, я заверила его у нотариуса, наняла карету и поехала. Он влип! Теперь я его точно разорю! Так сколько мне еще до этой Камчатки?

Иннокентий. Ровно столько, сколько проехали.

Мария. О боже! (Делает паузу.) Но это же замечательно! Я пущу его, как говорят мои русские друзья, по миру.

Невельской. Мадам, но есть еще место в Российской империи, до него ровно вдвое больше расстояние, чем отсюда до Парижа. Нужно на Камчатке сесть на корабль и уплыть в Америку

Мария. Вот не знала! Вы мне поможете? Я уже больше года в дороге. Россия такая длинная и долгая. Луи Наполеон – болван. Влез в войну с Россией. Мало ему Бонапарта. Как говорят русские, чтоб у него, змея подколодного, корова не отелилась.

Иннокентий. О-о-о! Да вы хорошо говорите по-русски.

Мария. Меня обучают извозчики. Какие они у вас обходительные. И накормят, и укутают. А начнут про жен рассказывать, такой хохот, что тараканы с потолка падают. Нет, Россия наставит, как это у вас говорят, обломает рога Луи.

Невельской. Точно, обломает. Ну, в этом мы горазды. (Оборачивается к Эмме.) Я знаю, кто вас поймет. Это жена генерал-губернатора. Она, как и вы, парижанка.

Мария(хлопая в ладоши). О-о-о! Это было бы к месту. Мой кошелек пуст. Проводите меня к ней. Я думаю, в этой глуши нам будет о чем поговорить. Я расскажу ей последние парижские новости. Заодно и пообедаем.

Иннокентий. Елизавета Ивановна, накорми мадам.

Мария. Благодарю вас за теплый прием. Но будет лучше, если бы вы выделили мне некоторую сумму. Я вам сразу же верну.

(Иннокентий достает деньги и протягивает Эмме.)

Мария. Благодарю вас мастеровой человек. (Одарив Иннокентия улыбкой, Мария останавливается около морских офицеров.)

Мария. Красавцы! Почему вы мне не встретились ранее. (Улыбнувшись, Невельской и Самарский достают деньги.)

Невельской. Кстати, мой друг держит путь на Камчатку.

Самарский. Вы бы могли составить мне компанию.

Мария. О-о-о! Я была бы счастлива! Вы где остановились?

Самарский. У Катышевцевых.

Мария. О, я только что разговаривала с его дочерью. Как ее? О, да – Фрося. Милая, несчастная девушка! Ее папа, как это по-русски – заевшийся кот. Ой, я хотела сказать – твердолобый. Вы не будите возражать, если я нанесу визит?

Самарский. Мне надобно спросить позволения.

Мария. Предоставьте это мне.

(Взяв у офицеров деньги и обмахиваясь ими, как веером, Мария направляется к двери, но неожиданно останавливается около Яшки-тунгуса.)

Яшка-тунгус. Я не подаю.

Мария. Пардон, мой милый янычар. Своей прямотой вы меня очаровали.

(Выходит.)

(Иннокентий прохаживается по комнате.)

Иннокентий. Куда нам до просвещенной Европы! Такие разрешения на брак у маменьки с папенькой не спрашивают. Бывает, оказывается и такая миссия – разорить. Надо же такое придумать. Тут своего не пошлешь, а эта заморская дива тащится. И чем далее, тем для нее выгоднее.

Невельской. Иркутск – совсем как столица. Жена губернатора – француженка. Гости из Парижа.

Самарский. И даже из Америк.

Невельской. Такая точно разорит. И не только Жана.

(Офицеры прощаются с Иннокентием и выходят. Следом за ними, провожая гостей, выходят Елизавета Ивановна, печник с посольством Тырынтына. Иннокентий вновь подходит к стене, где висят часы. Снимает рабочий фартук и начинает собирать инструмент.

В дверях появляется правитель Американской компании Лажкин. Увидев Иннокентия, радостно разводит руками.)

Лажкин(крестясь). Слава богу, застал! Весь город перевернул. (Обращается к Яшке-тунгусу.) Вот что, любезный, изволь доложить владыке, что к нему Правитель Американской конторы Николай Францевич Лажкин.

Яшка-тунгус. Ваше благородие, владыко занят.

Лажкин. Твое дело – доложить!

Яшка-тунгус. Яшку обижать не надо.

Иннокентий(обернувшись). Чего там расшумелись?

Яшка-тунгус. Владыко! К вам управитель конторы мериканский тойен Лажка.

Иннокентий(помолчав). Рад видеть вас, Николай Францевич.

(Лажкин многозначительно кивает Яшке и с отработанным достоинством проносит свое тело мимо келейника. Вынув изо рта трубку, Лажкин припадает к руке владыки. Иннокентий крестит его и указывает рукой на диван.)

Иннокентий. Николай Францевич, присаживайтесь. (Громко.) Яша! Принеси чаю.

Яшка-тунгус. Может, огненной воды?

Лажкин. Премного благодарен. Я на посту.

Иннокентий. Как вы сказали?

Лажкин. Пошутил, владыко, пошутил. Вот только от табака не могу отказаться. Кивает в сторону Яшки-тунгуса. Чего вы, владыко, его держите? Он ведь по-русски два слова едва вяжет.

Иннокентий. Чем обязан?

Лажкин. Владыко. Я только что из Санкт-Петербурга. И прямо к вам. Насилу отыскал. Но есть несколько вопросов, которые не терпят отлагательств.

Иннокентий. Благодарю за столь высокую честь.

Лажкин. Меня привела к вам тревога и боль за наши с вами дела. (Лажкин замолкает.)

Иннокентий. Я вас слушаю.

Лажкин. Вы сами знаете, каково с начавшейся войною положение в наших американских колониях.

Иннокентий. Да, дела хуже некуда. Мне тут письмо с Камчатки передали. Исправник пишет, что у губернатора Завойко произошло умоповреждение. Когда ему говорят резонно, он удерживал свой хохляцкий характер, а теперь не хочет слушать никаких резонов и дал полный ход своему упрямству.

Лажкин. Что исправник – лекарь? Судить и рядить не его дело. Для защиты Камчатки от англичан Завойко просит прислать туда десять тысяч солдат.

Иннокентий(с улыбкой). То-то наши купцы руки потирают. Считают, сколько спирта туда надо завезти.

Лажкин. С началом Восточной войны связь с колониями почти прервалась. Вы, должно быть, и сами знаете, что корабли останавливают, уводят в полон. Торговли никакой. Промысел почти прекратился. Мы не можем завести в Америку зерно. Цены взлетели. Вот и приходится везти водку. Для русского человека она все равно что лекарство.

Иннокентий. Ранее в моем родном селе Анга вина за целый год выходило не более бочки. Но ныне там кабак. Посетителей в нем всегда довольно.

Лажкин. Что поделаешь, пили и будут пить. Особенно сейчас, когда война.

Иннокентий. Сколько крепких людей на Руси хмельная река смыла?

Лажкин. Владыко, надо трезво смотреть на то, что сложилось веками. Слава Руси, ее питие.

Иннокентий. От пития и происходит умоповреждение, Николай Францевич. Ты скажи, удалось ли договориться с иркутскими купцами?

Лажкин. Это вы на поставку зерна?

Иннокентий. Да.

Лажкин. У меня твердый договор с Катышевцевым. У него зерно есть. С остальными сложнее.

Иннокентий. Спасибо за ваши хлопоты.

Лажкин. Дело это не частное, государственное. Одного не могу понять. В такое грозное для империи время губернатор наш Муравьев затеял сплавляться по Амуру. Сто шестьдесят лет назад мы там уже были. На том месте, где был Албазин, все травой поросло.

Иннокентий. Сегодня для России момент истины. В свое время Ермак Тимофеевич перешагнул Каменный Пояс, и вот мы здесь, в Сибири. Петр проломил окно в Европу. У России есть шанс выйти к океану через Амур.

Лажкин. Владыко, что вам мало дел апостольских?

Иннокентий. Нам нужно зерно. Его будем выращивать на теплых амурских землях. Если наша цель – завозить вино, то, конечно, можно закрыть глаза на Амур.

Лажкин. Но это же война!

Иннокентий. На Амуре не будет пороха.

Лажкин. И все же считаю, что Амур пустая трата средств. Если мы не укрепимся в колониях, можем потерять Америку. Посмотрите, весь мир ополчился против России. Заняв Амур, мы непременно столкнемся с Китаем. Англия будет на стороне маньчжуров. Я только что из Петербурга. Канцлер Нессельроде считает, что у нас хватает дел в Европе и в Крыму.

Иннокентий. Амур прямая дорога к океану. Только что здесь был Невельской. Он утверждает, что морские корабли могут беспрепятственно входить и выходить через него в океан.

Лажкин. Владыко! В столице не одобряют действий Муравьева. Его либерализм с государственными преступниками Трубецкими и Волконскими вызывает недовольство министра внутренних дел.

Иннокентий. Господь их уже простил. За один и тот же проступок нельзя наказывать дважды.

Лажкин. Надеясь на высокое покровительство и природную ловкость, губернатор делает необдуманные поступки. Во всех его действиях сквозит сепаратизм.

Иннокентий. За советом уж больно далеко ездить. Мне в Америку из Петербурга письма шли больше года.

Лажкин. Нам надо знать, что думают там. (Лажкин показывает на потолок.)

Иннокентий. Что там, знает один Господь.

Лажкин. Я хотел сказать, что интересы Компании и церкви всегда совпадали. Что хорошо для Компании, то хорошо и для наших американских миссий.

(От волнения Лажкин пробует раскурить трубку. Она не разгорается.)

Хочу вам по секрету сказать. В столице сложилась партия. Хотят предложить императору продать Аляску и Алеуты.

Иннокентий. Торгаши они везде торгаши. Если нет своего, то зарятся на то, что плохо лежит.

Лажкин. Мы здесь в этом деле должны быть заодно.

Иннокентий. Николай Францевич, правда, что Завойко предлагает бросить Амур и сделать главный наш порт на Камчатке?

Лажкин. Завойко уже согласовал этот вопрос с Нессельроде и военным ведомством. Но Муравьев закусил удила. Владыко! Мы с вами всегда шли в одном направлении.

Иннокентий. Если вы так хорошо знаете, куда идти, то, может быть, понесете и мой крест?

Лажкин. Господь с вами, владыко! У каждого своя ноша.

Иннокентий. Николай Францевич, простите меня, грешного. Куда глазом ни кинь, везде поборы, пьянство и самоуправство. Прихожане идут не к вам, а жалуются нам. А ведь вы – власть.

Лажкин. Да какая власть. Одна видимость!

Иннокентий. Каждый раз я даю себе слово ни об одном недостойном деле хлопотать не буду, а придержателей власти, тех же исправников, буду хвалить и превозносить донельзя – это самое лучшее средство для достижения мирной и покойной жизни.

Лажкин. Так я могу надеяться?

Иннокентий. Попытка не штука, спрос не беда. Амур нужен не мне. Амур нужен России. (Некоторое время смотрит на Лажкина.)

Иннокентий. Николай Францевич, сделай одолжение. Помоги мне поставить часы на прежнее место.

Лажкин. С удовольствием. (Подходят к часам и по команде Иннокентия пытаются пронести вдоль стены, где стоят лавки и стулья.)

Лажкин. Ваше преосвященство. Здесь же неудобно. Чего мы корячимся. Давайте изберем другой путь.

Иннокентий. Какой, подскажите?

Лажкин. Так нужно нести мимо стола и мимо стульев. Они же мешают.

Иннокентий. Разумно. Чего таскать вещи и зерно через Якутск, а далее через болота и горы, надо обойти их. А обойти их можно только по Амуру.

Лажкин. Владыко, вот уж не ожидал я от вас такого коварства!

Иннокентий. И опыт, сын ошибок трудных…

Лажкин. Красиво сказали.

Иннокентий. Это не я, это Пушкин.

Лажкин. Владыко! Государь-император и правительство обеспокоены. Казна пуста. На совете учредителей я всегда думаю, как помочь нашим американским приходам. Но из каких сумм? Тут и вино в лыко.

Иннокентий(усмехнувшись). Премного благодарен, Николай Францевич, за ваши хлопоты.

Лажкин. Поверьте, мы вместе должны делать богоугодное дело.

Иннокентий(иронично). Уж не прикажите и мне винокурный завод открыть?

Лажкин. Что вы, что вы, владыко!

Иннокентий. Николай Францевич, давайте, как говорится, вернемся к нашим баранам. Вам бы не ко мне, а к иркутским купцам стопы свои направить. Овес, ячмень – у них. Если купцам будет выгодно, они не только до Америки, но и в Шанхай его доставят. Как говорят печники, если нет тяги, то и печь – одни кирпичи. Вот трубка. Нет тяги – и не раскуришь.

Лажкин(глядя на трубку). Видно, забилась. Как вы это, верно подметили, владыко. (Лажкин делает паузу.) Компания дает купцам преференции. Но и церкви помогает.

Иннокентий. От своих трудов мы не ищем выгоды. Бог – есть любовь. Какие же с любви могут быть проценты? Но ваша тревога мне понятна. Людей в Америку надо не ссылать, а чтоб они сами хотели туда ехать.

Лажкин. И я о том же.

Иннокентий. Боюсь, потеряли мы Америку. Нет людей – нет разумной политики в отношении колоний.

Лажкин. Нам с вами надо быть заодно.

Иннокентий. Компании надобно брать большие расходы по обустройству заморских территорий. И сделать это можно посредством присоединения Амура. Чтоб удержать дальнее, надо обустроить ближнее. У нас почти нет дорог до Иркутска.

Лажкин. Владыко, у нас нет даже дорог к Черному.

Иннокентий. Еще раз повторю, Амур самая удобная дорога к океану.

Лажкин. Как к вам достучаться – не пойму. Вроде бы говорим про одно, а в результате: кто в огород, а кто и от ворот.

Иннокентий. Вы пришли поговорить, так говорите. Я не меньше вас думаю о моих американских чадах. Но я не политик. Я богослов. Может, вам следовало все ваши заботы высказать Муравьеву?

Лажкин. Но мне хотелось вначале послушать вас. И по возможности заручиться поддержкой.

Иннокентий. Свои мысли я вам высказал.

Лажкин(примирительно). Умные люди говорят, что любовь и голод правят миром. Владыка, хочу поделиться с вами еще одной своей, личной, так сказать, заботой. К-хе, к-хе! Надумал я взять в жены девицу. Прошу вашего совета, а если позволите, и благословения. Я вдовец, но еще полон сил.

Иннокентий. Такой вопрос вы можете решить и без моего совета.

Лажкин. Как сказать. Разница в возрасте. Мое положение в обществе. Скажу прямо, ваше благословение поможет снять многое.

Иннокентий. И кто же ваша избранница?

Лажкин. Ваша крестница, дочь Катышевцева – Ефросинья.

Иннокентий. Если есть согласие, то в чем же дело?

Лажкин. Хочу просить вашего благословения.

Иннокентий. А вы у нее спросили?

Лажкин. Согласие есть. Родителя. Я не думаю, что она будет против. Мы будем жить в Санкт-Петербурге. У нее появится возможность путешествовать, увидеть Европу. Согласитесь, во всех отношениях это выгодное предложение. Ее папенька, Петр Данилыч, уже дал свое согласие.

Иннокентий. Вот как! (Подумав немного.) Судьба простой девушки похожа на судьбу России. Ее завлекают, заманивают яркими картинками. А потом продают. Вот такие у нас амурные дела.

Лажкин. Владыко, вы это о чем?

Иннокентий. Да я все о наших американских колониях. Разлад в душе – разброд в делах. Николай Францевич, Фрося мне не чужой человек. Я бы хотел, чтобы она была счастлива.

Лажкин. Так и я хочу. В нашем возрасте на любовь и все прочее уже смотришь более прагматично. У молодости есть определенные достоинства. Но и недостатков полно. Не буду скрывать, Петр Данилович мне интересен как партнер. Повторюсь, мы с ним уже о некоторых деталях нашего взаимодействия проговорили. И договор составили.

Иннокентий. Так зачем было идти ко мне? (Настенные часы начинают отбивать время. Затем колокольчики выводят мелодию: «Вечерний звон, вечерний звон».)

Яшка-тунгус(глядя на часы). Батюшка. Нам уже пора ехать. А то неудобно – ждут.

Иннокентий. Давайте, Николай Францевич, вернемся к этому разговору чуть позже. Меня уже, действительно, заждались.

Лажкин. Не смею вас задерживать.

Иннокентий(Яшке-тунгусу.) Ты иди, предупреди Свербеева.

Лажкин. Вы к Муравьеву?! Так может, на моей карете? Я вас подвезу.

Иннокентий. Свербеев на кошевке[2]. Он уже который раз сегодня приезжает. (Лажкин приподнимается с дивана). Вы Николаю Николаевичу поведайте о нашем разговоре.

Яшка-тунгус(быстрым шагом входя в комнату). Владыко! Здесь, в сенях, эта. (Крутит возле виска пальцем.) Я сейчас ее прогоню.

Иннокентий. Я тебе прогоню. Зови!

(Входит Мария, падает на колени и, заливаясь слезами, пытается поцеловать ноги Иннокентия.)

Мария. Батюшка, прости меня, грешную! Я узнала, кто вы, и пришла вернуть вам деньги.

Иннокентий. А если бы не узнала?

Мария(вновь со слезой в голосе). Батюшка! Упала я дальше некуда.

Иннокентий. Встань! И сказывай толком.

Мария. На улице Данила встретил отца Тихона.

Иннокентий. Это какой еще Данила?

Мария. Священник. Тот, которого вывели за штат. Они, оказывается, знакомы с Тихоном, учились вместе в семинарии. Тихон сказал, что был у вас. Все рассказал. Так вот, я, мы согласны поехать в Америку вместо него.

Иннокентий. Позвольте поинтересоваться, куда?

Мария. В Америку. Здесь нам невозможно. Нам хоть в Америку, а мне хоть в петлю.

Иннокентий. А как же ваш муж Жан?

Мария. Я все придумала. Я не француженка.

Иннокентий. Кто же ты?

Мария. Я приблудная овца, блудница, падшая женщина.

Иннокентий. Встань, дочь моя. Монеты убери, спрячь, прошу тебя! Не важно как, но ты их заработала. И дающий и берущий суть одна. Это всегда испытание и соблазн.

Мария. Я их здесь оставлю, батюшка, они жгут мне руки.

Иннокентий. Если невмоготу, то пойди в церковь, помолись и поставь за всех нас свечу.

Мария. Батюшка. До конца дней своих я буду ставить за вас свечу.

Иннокентий. А вот этого делать не следует. Это хорошо, что пробудилась и пришла. Но не зарекайся.

Мария. Батюшка! Тяжкий грех на мне! Родилась я в Вильно, в хорошей семье. Наш гувернер хорошо знал европейские языки. Мы бывали и в Париже. Но вскоре родители мои умерли. Когда подросла, меня отдали за нелюбимого. И полетела я с горы по наклонной, потом опустилась совсем. Придумала эту историю с француженкой. Мне поверили. И стала я гастролершей. И поехала с этой историей по России. Так безбедно добралась до Иркутска. Но иногда, оставшись наедине, молила Бога, чтобы это скорее закончилось. Но не хватало сил. Молилась, но избавление не приходило. Каялась и грешила. И все равно на душе было тяжко и гадко. Как-то зашла в Харлампьевскую. Службу там нес отец Данила. Я ему на исповеди поведала о всех своих грехах. (Мария замолчала.)

Иннокентий. И что же?

Мария. Батюшка! Дальше мы стали падать вместе. А сегодня он от отца Тихона узнал, что есть место, где нужен священник. Батюшка! Дай нам возможность искупить грехи наши тяжкие. Я хочу поехать с ним. Будем, если позволит Господь, вместе просить Господа нашего о спасении.

Яшка-тунгус. Владыко! Там нас ждет Свербеев.

Лажкин. Милочка, вы со своей исповедью не вовремя. Владыко должен ехать.

Иннокентий. Яша, ты выйди и скажи порученцу, что я плохо себя чувствую и не смогу поехать к его превосходительству.

(Лажкин, изумленный, смотрит на Иннокентия, затем, покачивая головой, идет к двери. Его провожает Яшка-тунгус.)

Лажкин. И он еще меня спрашивает, зачем я пришел? А чего эта мадам приперлась!

Яшка-тунгус. Она, уважаемый, пришла. Припираются другие.

Лажкин. Но, но, полегче на поворотах!

Яшка-тунгус(с достоинством). Я, уважаемый, раньше хорошим охотником был. Белку в глаз бил.

Лажкин. А я таких, как ты, как щенков, топил.

Яшка-тунгус. Полегче на поворотах, барин! (Выходят.)

Мария(Иннокентию). Батюшка, у меня не раз мелькала мысль постричься и уйти в монастырь.

Иннокентий. Так прямо и в монастырь? А может, лучше в театр?

Мария. Я понимаю. Вокруг столько соблазнов. А когда я начинаю заглядывать в себя, то мне становится страшно.

Иннокентий. Не все, кто ходит на исповедь, исправляются. Но ходить надо. Чтобы разобраться в себе самой и найти путь к Богу.

Мария. Я очень хочу найти. Поверьте мне!

Иннокентий. Господи, вразуми нас, грешных!

Елизавета Ивановна(выходя из кухни). Ты это мне, батюшка?

Иннокентий. Себе, себе, голубушка! Елизавета Ивановна, ставь самовар. Будем чаевничать. Яша, запри дверь, что-то холодом нанесло.

Елизавета Ивановна. И вы, батюшка, не поедете к губернатору?

Иннокентий. Представь себе (улыбается). Там такого чая, как у тебя, не подадут. И в монастыре тоже.

Картина пятая

Дом купца Катышевцева. Большая зала. Прямо две двери: одна входная, другая в столовую; слева окно во двор. Справа винтовая лестница на балкон, где видна дверь в спальню, и с торца окно на улицу. Возле окна стоит горничная Глаша и кого-то высматривает за окном. Неподалеку от нее кресло. Внизу, посреди залы, большой стол со стульями, за ними в простенке трельяж. Рядом с ним физгармония. У окна рабочий столик, диван, перед ним маленький столик, несколько кресел. На столике стоит глобус.

В двери спальни появляется Петр Данилович. На нем бархатный халат. Петр Данилович уваливается в кресло и чешет бороду.

Петр Данилович(строго). Смотри не проворонь!

Глаша(обиженно). Я дворника послала. Как только будут подъезжать, он даст знать.

Петр Данилович(сердито бормочет). Кругом растяпы…

Глаша(оглядывается на Катышевцева, поджимает губки). Нет, вы мне сегодня не нравитесь. Уж не заболели ли часом?

Петр Данилович. Я заболел?

Глаша. Я за вас переживаю. Пасха, праздник! А вы что – так, в халате, и будете?

Петр Данилович(хватаясь рукой за сердце). Растил, лелеял – и все псу под хвост. Эх, жизня!

Глаша(испуганно). Барин, что с вами? Может, доктора позвать?

Петр Данилович. Дура! Зачем мне доктор.

Глаша. Чтоб он вам кровь отворил. Ведь вижу, страдаете. Так вас и кондрашка хватит.

Петр Данилович. Из-за ваших вывихов может и хватить.

Глаша. Чем же мы вам не угодили?

Петр Данилович. Нормальный человек чем думает? Головой.

Глаша(удивленно). И мы тем же местом. Иногда от мыслей она прямо раскалывается.

Петр Данилович. Голова у вас для гребешка и пудры.

Глаша. Обижаете, барин.

Петр Данилович. Вас обидишь! Ангелы непорочные. Шейка копейка, алтын голова, по три денежки нога. Правду люди говорят: маленькие дети спать не дают, а от больших и сам не уснешь.

Глаша. Вы Фросю не обижайте. Она у нас золотце. Душа ангельская. Так вся и светится.

Петр Данилович. Поперек родительской воли идти вздумала. Ну, чем Лажкин не пара?

Глаша. Не знаю, не знаю!

Петр Данилович. Стерпится, слюбится. Представь, Катышевцевы и Лажкины вместе. Тогда бы не только Кузнецов, вся Россия, да что там Россия, Англия предо мною шапку бы ломала.

Глаша(крестясь). Господи, вразуми барина.

Петр Данилович. Ты не бормочи, ты громче говори… Ты скажи, что сегодня народ после службы говорил?

Глаша. Про войну говорил. Что цены на хлеб поднялись. Но больше всего про владыку Иннокентия. Свой ведь, нашенский, иркутский.

Петр Данилович. А до какой высоты поднялся! Говорят, сам царь с ним советуется. Архиерей Якутский и Камчатский, Американский. (Подходит к глобусу, вертит его.)

Глаша. Весь город к нему седня поехал.

Петр Данилович(чуть ли не со стоном). Увидеть бы его, к руке припасть. Принеси-ка кофе… (делает паузу) со сливками.

(Глаша быстро спускается по лестнице и бежит на кухню.)

Петр Данилович. Сколько я для города сделал? Мог бы в столицах жить, по Европе кататься. Нет же, мне здешних комаров и прочих паразитов кормить. Здесь знают одно слово – дай. На богадельню, на лечение. И лечение одно – пропить. Неужели Владыка не приедет? Тогда всех бы я, Петя Катышевцев, умыл. Глашка! Где ты там запропастилась?

Глаша. Бегу, Петр Данилович, бегу!

(Поднимается на второй этаж, подает на подносе кофе. Петр Данилович пробует и тут же сплевывает.)

Петр Данилович. Я тебя с чем просил? С коньяком. А ты мне?

Глаша. Вы просили со сливками.

Петр Данилович(грозно). С чем?

Глаша. Со сливками.

Петр Данилович. Ты хочешь сказать, что я уже ничего не помню? Из ума выжил?

Глаша(испуганно). Да что вы, бог с вами. Я сейчас сбегаю и принесу с коньяком.

(Быстро уходит.)

Катышевцев. (Тяжело ступая, спускается вниз, в залу, останавливается возле стены. На ней вывешена грамота. Читает.) «Катышевцев – почетный гражданин города». (Подняв со значением палец вверх.) Это тебе не пряжка в петлице! Кто у нас еще в городе такую имеет? Кузнецов? Да он купил ее. Подумаешь, дал деньги на больницу. Кузнецовская больница. За это ему орден дали. Кому? Бандиту с большой дороги. А я своим горбом, заботами, плаваниями по морям и океанам. Недоедал, недосыпал! Нужду терпел, холод. (Разглядывает себя в зеркало.) А чего я переживаю? Печень у меня в порядке. Сердце – не жалуюсь. Селезенка в норме. А у Кузнецова? Кутил, блудил. Теперь деньги на больницы изводит. (Делает паузу.) Глафира, где мои награды? Где ленты?

(Глаша вбегает с подносом.)

Глаша. Да я вам все на комод положила. В бархатной шкатулочке.

Петр Данилович. Ты мне их не в шкатулке, ты их мне на грудь, на сюртук повесь! Чтоб все по ранжиру и на месте. Кстати, а где брегет, который мне еще прежний губернатор пожаловал?

Глаша. Это те часы?

Петр Данилович. Да, да, с благодарственными словами?

Глаша. Так они не идут. Вы сами говорили, что-то в них сломалось. Я их достала и на столе оставила. Крышечку с надписью лицом вверх положила. Пусть читают.

Петр Данилович. Все у тебя не слава богу! И это у Катышевцева, которого знают от Аляски до Петербурга, от Кяхты и до Ледовитого океана. Кстати, Глаша, шампанское привезли?

Глаша. Еще на прошлой неделе. И шипучки этой и французского вина.

Петр Данилович. Ну, этим никого не удивишь. Достань ту, которую я сам настоял на кедровых орехах. Я ею губернатора угощал. Она ему понравилась. Правда, и он меня удивил. Когда выпили, я ему

Вечерний звон, вечерний звон …

А он мне:

Вспомним братцы, это время…

Как повел нас генерал

Чрез высокий и холодный.

Тот кавказский перевал…

Глаша. Владыко в Благовещенской всенощную служил. В Иркутске он гость ныне редкий. А седня его обыскались. Ушел и никому не сказал – куда.

Петр Данилович(вздохнув). Страсть как хочу его видеть. Припасть к руке и умереть. Да, да и умереть!

(Тихо напевает.)

Судьба играет человеком,

Она изменчива всегда,

То вознесет его высоко,

То бросит в бездну без следа!..

Глаша. Чего это вы, барин, помирать вздумали? Еще с внуками понянчитесь.

(Напевает.)

Ты, моряк, красивый сам собою,

Тебе от роду двадцать лет

Петр Данилович(грозно). А я не позволю!

(Глаша делает вид, что не слышит.) Уж как гость наш, Сергей-свет Львович на Фросю глядит. (Вновь запевает.)

Ты, моряк, красивый сам собою…

Петр Данилович(сердито). Вам, бабам, только бы расшитый мундир да оловянные пуговицы. А что там, за душой? Не визитки, не кредитки!

Глаша. Зря вы так, барин. Сергей Львович молод, хорош собою. А как ему идет форма! Люблю военных. Особливо морских. Когда после всенощной расходились, так меня просто затерзали. Кто такой и откуда?

Петр Данилович(зевнув). Были мы три года назад у Самарских в Москве. Именьице так себе. У меня заимка, по сравнению с их домом – дворец.

Глаша. Наталья Павлантьевна сказали, что они с гостем нашим еще в губернаторский дворец зайдут. Сергей Львович сказали, ему надо отметиться. Бумаги показать.

Петр Данилович. Ты тоже сегодня что-то расчирикалась. Как там на кухне?

Глаша(отходя от окна). Да все готово. И куличи и расстегаи. Печь, ну та, которую недавно выложили, сама радость. Все на ней скворчит. Хорошего я печника нашла. (Останавливается, достает из кармана пачку игральных карт.) Вы еще карты просили. Я принесла. (Протягивает нераспечатанную пачку.)

Петр Данилович. О господи! Мне нужны не игральные карты, а географические. Чтоб можно было землю на них обозревать. Офицеры, особливо морские, любят карты. И владыко любит. Я слышал, что, когда началась война, заказал помощнику губернатора Свербееву карту Крыма. Принеси-ка пакет, что мне в прошлом году из Санкт-Петербурга прислали. Тот, что в серой обертке. Там карты должны быть.

Глаша(всплеснув руками). Барин, Петр Данилович! Что же вы меня не предупредили! Я убиралась, развернула его. Гляжу, хорошая бумага. Я в нее омуль завернула.

Петр Данилович. Ты что, дура, наделала!

Глаша(испуганно). Я только обертку использовала.

Петр Данилович(уже мягче). Она, видите ли, думала! Как играть в подкидного дурака, знают. И в штос. А вот как по карте доехать до Камчатки, не знают.

Глаша. А извозчики на что?

Петр Данилович. Вспомни, месяц назад, как вы блудили с этими извозчиками?

Глаша(обиженно, скороговоркой начала рассказывать). Так в пургу и в собственном дворе заблудиться можно. А тогда выехали мы, благословясь, зги божей не было видно. Вскоре стемнело, поднялась метель, страсть какая – боже упаси! Господь нам помог, встретили владыку, он и доставил нас до дома.

Петр Данилович(с завистью). Это тебе, дур-р-ра, свезло! Не кто-нибудь, а сам Иннокентий вас вывел. Он и корабли, куда надо приводил и по нашим просторам, как в собственном доме. И людишек видит насквозь. Я, как и он, люблю карту смотреть. Хребты, реки, моря. (И мечтательно с ностальгией в голосе продолжил.) Куда меня леший только ни заносил. Страшно вспомнить! (Смотрит на Глашу.) Чего уставилась! Иди и принеси карту. Не заблудись. Рысью иди. А еще принеси китайские. Они у меня на шкафу лежат.

Глаша(сердито бормоча, уходит). Глаза бы мои не смотрели. Давно бы ушла, если бы не Фросюшка!

(Петр Данилович подходит к глобусу крутит его.)

Петр Данилович. Сергею Львовичу, гостю моему, надо показать, где бывал, что видал, чем торговал. Эх, мне бы годков двадцать сбросить, так и я бы. (Напевает.)

По морям, по морям.

Нынче здесь, завтра там!

(Достает из шкафа мерзавчик, наливает в хрустальный стакан, выпивает. Крякает. Запивает принесенным Глашей кофе.) Хороша наша водочка! Коньяк супротив нее – пойло. Клопами воняет. Здесь с этими тараканами и клопами всю Европу забудешь.

(Входит жена Катышевцева, Наталья.)

Наталья. Вы тут про Европу сказали. Где же ее забудешь? Вон она сама к вам в гости пожаловала.

Петр Данилович. Это ты Европа? Ты больше на Сибирь смахиваешь. Необъятна, красива. Ну, матушка, Христос Воскресе!

(Пытается обнять ее.)

Наталья Павлантьевна. Не пытайся, не обхватишь! (Но целует мужа, морщит нос и отстраняется.) Уже успел приложиться. Ведь у нас гость!

Петр Данилович(взволнованно). Что владыко! Где он?

Наталья Павлантьевна. Будет-будет. Самарского Фрося повела в зимний сад.

Петр Данилович. Да там не прибрано.

Наталья Павлантьевна. И я Фросе говорю. А она – хочу показать. Ты не представляешь, кого я в храме встретила! Капитана Невельского! Они, оказываются, с Самарским знакомы. Плавали вместе. Я их пригласила к нам. Сказали, что будут.

Петр Данилович. Ну а что владыко? Не томи, говори!

Наталья Павлантьевна. Выполнила твое поручение, выполнила. Владыко обещал быть. И губернатор.

Петр Данилович. Вот за это люблю! (Обхватывает жену и целует в обе щеки.) Посоветоваться с ним хочу насчет Фросюшки. Ведь она его крестница.

Наталья Павлантьевна. Она уже к нему подходила.

Петр Данилович(встревоженно). И чего?

Наталья Павлантьевна. Да ты у нее сам попытай.

Петр Данилович. Кстати, тебе к сведению. Плавает только дерьмо. Моряки не плавают, а ходят.

Наталия Павлантьевна. Самарский этот точно не плавает. Походочка, как в море лодочка. Меня все останавливают и спрашивают. Кто такой? Откуда? Встретила Николая Николаевича с женой и Дмитрия Николаевича Свербеева с Трубецкой. Какая красивая пара! Похристосовались. Я их всех к нам пригласила.

Петр Данилович. Всякое даяние от Бога, благо есть.

Наталья Павлантьевна. Все по промыслу Божьему. И гость вовремя и люди нужные.

Петр Данилович. Ты – мое главное богатство.

Наталья Павлантьевна. Только узнал? Знаешь, Петя, я со стороны на нашу Фросю и Сергея Львовича посмотрела. Какая пара!

Петр Данилович(громко с укоризной). И у тебя мозги свихнулись! Он же служивый человек. Сегодня здесь, завтра на Камчатке. К тому же дворянин. У него, может, уже есть партия.

Наталья Павлантьевна. Мы тоже люди не последние. Ты бы видел, как он на Фросеньку нашу посматривает. Сказал, что за три года, что не виделись, Фрося в настоящую красавицу превратилась.

Петр Данилович. Верно, товар незалежалый. Только, я погляжу, ты и под меня подкоп делаешь. Сговорились!

Наталья Павлантьевна. Знаю, ты Лажкину слово дал, но она-то еще дите неразумное. Представь, Фрося – столбовая дворянка. Кузнецов умоется.

(Петр Данилович начинает нервно ходить вокруг Натальи Павлантьевны.)

Петр Данилович. И ты туда же! Лажкин нам такого предательства не простит. Своими руками могущественного врага наживаем. Все, я решил. Будет по-моему!

Наталья Павлантьевна(ласковым голоском). Надо дать Лажкину отсрочку до осени. Мол, еще молода, ума не набралась.

Петр Данилович. Только гость-то наш – того. С прибабахом. Говорят, уже и на дуэлях дрался.

Наталья Павлантьевна. А вспомни себя. Всех моих кавалеров чуть не перестрелял.

Петр Данилович. Мне сегодня ночью маменька приснилась. Посмотрела на меня и сказала: «Петенька, когда ты сердишься, я знаю, ты неправ».

Наталья Павлантьевна. Именно об этом владыка сегодня говорил. Сначала сеется семя душевное, а потом духовное. (Делает паузу.) Ты бы шел переоделся.

Петр Данилович. Так кто же меня оденет? Глаша! Где ты опять потерялась.

Глаша. Я туточки. Вы бы меня кликнули. Я бы вас быстро и одела.

(Уходят в опочивальню.)

Картина шестая

В залу входит дочь Фрося, за нею Сергей Самарский.

Фрося(громко). Папенька, слышали новость? Князь Сергей Волконский подал прошение. Хочет, чтобы его зачислили в действующую армию и отправили воевать в Крым.

Петр Данилович(кричит из спальни). Ему о душе думать надо, а не о поле брани.

Фрося. Встретили Кузнецова. Смеется. Говорит, по дороге бы князь не развалился.

Петр Данилович(появляясь на втором этаже, кричит возмущенно). Над кем смеется?! Над князем, героем войны!..

Наталья Павлантьевна. Ты вольнодумством не занимайся. Волконский ныне кто? Государственный преступник. Будет воля царская, направят куда надо.

Петр Данилович. Ты, как всегда, мудра. Это я про Кузнецова. Тот в солдаты не попросится.

Наталья Павлантьевна. Да и зачем это ему. Солдат на Руси много.

(Петр Данилович, уже одетый, спускается в залу).

Сергей Львович. Христос Воскрес, Петр Данилович!

Петр Данилович. Воистину Воскресе!

(Целуются.)

Сергей. Мы Отечество от неприятеля защищаем и Веру нашу Православную. Вы, Наталья Павлантьевна, для меня в Иркутске, как моя маменька. Петр Данилович, ну я, право, не знаю, как вас благодарить.

Наталья Павлантьевна. Тебе, Сергей Львович, мы тужурку присмотрели. Примерь, пожалуйста.

Сергей. Да у меня есть. Кухлянка.

Наталья Павлантьевна. А ты примерь, примерь эту.

Сергей. Да что вы, право!

Фрося. Пусть папенька посмотрит. Я выбирала.

(Сергей надевает тужурку, смотрит в зеркало. Наталья Павлантьевна поправляет ворот.)

Петр Данилович. Кто выбирал?

Фрося. Я. А что?

Петр Данилович. Эта куртка на мальца. Задница на голе. В городе еще в такой куда ни шло. А ему по тайге, да в трескучие морозы.

(Сергей с трудом снимает тужурку.)

Сергей. Хорошая тужурка. Но у меня уже есть. Мне владыко подарил.

Фрося(сквозь слезы). Папенька, я хотела как лучше.

Петр Данилович. Надо было мерку снять. Все продумать, все взвесить. (Подходит к глобусу.) Посмотри. Ему до Камчатки еще семь верст киселя хлебать. На Камчатке говорят: у нас уже и петух прокукарекал, а там, в столицах, только спать укладываются.

Сергей. Да, необъятна Россия. Едешь, едешь – и конца края не видно. А приедешь в какой-нибудь городок, все, как и везде.

Петр Данилович. А вот по Лене поедешь и далее к Охотску, то насмотришься всякого. Разбойники-ямщики, холодные поварни, где спать приходится на полу прямо у очага. Туда не тужурку, туда кухлянку меховую надо брать или борловую доху из шкуры дикого козла. Без нее, если задует хиус, пиши пропало. И дорога, черт ногу сломит. Тогда Иркутск, точно, раем покажется.

Сергей. Я казенный человек. Мне куда прикажут, туда еду. Кстати, хочу сказать вам забавную историю. Мы с капитаном Невельским зашли к одной его знакомой – Елизавете Ивановне. А там встретили Иннокентия.

Фрося(с улыбкой). Часы ремонтирует.

Петр Данилович. Он в этом деле мастер.

Сергей. И еще там вождь был. Тырынтын.

Фрося. Можно я скажу?

Сергей. Так и быть, уступаю.

Фрося. Вождь подарил Сергею стадо оленей!

Сергей. А к стаду еще и кухлянку.

Петр Данилович. И что он с ним будет делать?

Сергей(смеясь). Теперь я буду тоёном.

Петр Данилович. И сколько голов в стаде?

Сергей. А кто их считал? Несколько сот.

Петр Данилович. Он, случаем был не пьян?

Сергей. Да что вы! Вождь посчитал, что я сын Иннокентия. И сделал мне подарок.

Петр Данилович. Надо подумать, как ими распорядиться.

Сергей. Да никак. Я сделал вид, что принял, а там пусть себе гуляют по тайге. Мне они ни к чему.

Наталья Павлантьевна. Это сейчас ни к чему.

Петр Данилович. Места вокруг океана дикие. Посмотришь, с одной стороны море, с другой – горе, с третьей – болота да мох.

Сергей. Петербург тоже на болоте был выстроен.

Петр Данилович. Владыко Иннокентий рассказывал, как у него в Петербурге за прописку пашпорта вымогали. А здесь все больше борзыми щенками.

Сергей. Это как?

Петр Данилович. Нравы здесь попроще. Понравишься – все тебе сделают за спасибо. Как, например, этот вождь. А не понравишься, будешь деньги давать – и не посмотрят. Здесь за вход берут рубль, а за выход – три.

Фрося. Папенька, да вы не пугайте Сергея Львовича. Будете стращать, я сама его поеду сопровождать.

Петр Данилович. Ты, милая, еще не знаешь, что такое гнус!

Фрося (подходя к трельяжу и поправляя прическу). Не знаю, и знать не хочу!

Сергей. Я вот уже месяц в дороге. Многие города проехал. Казань, Омск, Тобольск, Красноярск. Иркутск – лучший город за Уралом. Почти Европа. Люди одеты хорошо, добротно. Барышни ходят не в тех сапогах, которые носят барыни в Петербурге и которые похожи на конфеты бумажные. А в меховых. В ресторации кадриль танцуют. А Фрося, я хочу заметить, и в Москве была бы первой красавицей

Фрося(оглядываясь). Вы, Сергей Львович, меня в краску вгоняете.

Глаша(с балкона). Ой, звонят. Кто-то подъехал!

Наталья Павлантьевна. Петр Данилович, а почему ты без Анны?

Петр Данилович. Ой, матушка, забыл. (Поднимается по лестнице на второй этаж. Следом за ним спешит Глаша.)

(В прихожей появляется Мария. Фрося идет к ней навстречу.)

Фрося. Рада вас видеть в нашем доме. (Оборачивается к Самарскому.) Это Мария, француженка. Она путешествует.

Самарский. Мы знакомы.

Мария. Я уже не путешествую. Я теперь хочу уехать в Америку. Навсегда.

Фрося. Вот как?

Мария. Я была на исповеди у владыки Иннокентия. Я ведь его не знала и приняла тогда за часовщика.

Фрося. Батюшка знает толк в ремеслах. Папенька сказывал, что в Америке он на часовне собственноручно изготовил часы.

Мария. Он выслушал меня, постарался понять всю гибельность моей жизни. А ведь она, как и твоя, начиналась радостно. А потом меня отдали за нелюбимого.

Фрося. Ой, как я вас понимаю!

Мария(тише). Ну что, удалось тебе поговорить с папенькой?

Фрося. Нет. Я боюсь.

Мария. Я вот так же боялась. И теперь пожинаю плоды. А они все гнилые. Хочешь, я поговорю с твоим отцом? Поведаю свою историю.

Фрося. Я была у владыки.

Мария. И что?

Фрося. Он сказал, что все очень скоро разрешится.

Мария. Дай-то Бог! (Перекрестившись, выходит.)

Картина седьмая

Открывается дверь. В залу входят капитан Невельской. Рядом с ним управляющий Американской компании Лажкин с английским миссионером, чиновник особых поручений Свербеев с молодой княжной Зинаидой Трубецкой.

Невельской. Христос Воскресе!

Сергей Львович, Фрося и Наталья Павлантьевна(отвечают хором). Воистину Воскресе!

Наталья Павлантьевна. Проходите, гости дорогие. Рады вас видеть. Это такая честь для нас. (Гости оглядываются, Фрося подбегает к трельяжу и вновь начинает поправлять платье и прическу.)

Невельской. И для нас большая честь – посетить известный не только в Иркутске, но и во всей России дом Катышевцевых. Тут у Кузнецовых угостили меня омулем. Стражду в пламени сем – дайте воды!

Наталья Павлантьевна(громко). Глафира! Капитану Невельскому, которому подвластны пучины морские и воды пресные, графин со святой водой.

Невельской. Да мне любой.

Наталья Павлантьевна. Мы рады в день Святой Пасхи принимать у себя героев, которыми гордится вся Россия. Все разговоры в городе только о вас.

Невельской(с улыбкой). Мне приятно слышать это, но я привык говорить о вещах более прозаических.

Лажкин(с усмешкой). Например, о ценах на хлеб.

Наталья Павлантьевна. Кто же не слышал. В связи с войной и об этом говорят.

(На втором этаже появляется Петр Данилович, уже одетый в сюртук, на груди орден, на шее – Анна. Спускается по лестнице.)

Лажкин. Христос Воскресе, Петр Данилович!

Петр Данилович. Воистину Воскресе!

Лажкин. Давно к вам собирался. (Подходит и целуется с Катышевцевым.)

Петр Данилович. Здесь о хлебе вспомнили. Правильно, не хлебом единым…

Лажкин. Как говорится, праздник праздником, а дело – делом. Без хлеба и ноги протянешь. Это Христос мог семью хлебами весь народ накормить.

Петр Данилович. Да, подорожал нынче хлеб. Весна, надо ждать нового урожая. А если хлебов нет?

Лажкин. Я справлялся, у вас, говорят, есть. Да и не может не быть у Катышевцева!

Петр Данилович. Кое-что есть. Весь вопрос в цене. Здесь она одна, в Охотске – другая, а на Камчатке – третья. Я уже не говорю про Америку.

Лажкин. Я сегодня говорил с Кузнецовым.

Петр Данилович. И что, дешево дает?

Лажкин. Два рубля с гривной.

Петр Данилович. Однако. А наведывались у других?

Лажкин. Другой – это вы, Петр Данилович. Может, по-родственному и решим.

Петр Данилович(оглядывается на Фросю, бурчит). Но ты, братец мой, шельма! Тебе дочь моя нужна или ячмень по дешевке?

Лажкин. Не без того, Петрович, не без того.

Петр Данилович. А каковы нынче овсы?

Лажкин. У всех по-разному.

Петр Данилович. Да что мы посуху разговор разговариваем. Глафира! Принеси-ка нам графинчик. И закуску.

Глаша. Несу, уже несу! (Подает Невельскому поднос, на котором стоят хрустальный графин и стакан. Тот наливает в стакан, пьет и поперхается.)

Невельской(с потягом). Воистину, святая вода.

Петр Данилович(строго). Что, опять перепутала?

Глаша. Просили выпить.

Невельской. Да, да, все правильно. Я уже не горю, я полыхаю. Но много легче. Спасибо вам, сударыня.

Глаша. На здоровье.

Петр Данилович. Закусочку, и быстро!

(Глаша спешит на кухню. В окно кухни заглядывает нищий.)

Глаша. Да погоди ты, чумазый! Я сейчас приготовлю и подам.

Нищий(извиняющимся голосом). Не мне, моим господам-товарищам. (Гладит себя по животу.)

Глаша. Сегодня Пасха. Ты хоть помолился? (Подает ему сверток с едой.)

Нищий. Христос Воскрес!

Глаша. Воистину Воскресе!

(Нищий берет сверток, крестится и исчезает за окном.

Петр Данилович с фужером подходит к Невельскому. Чокаются и выпивают.)

Петр Данилович(после паузы). Геннадий Иванович, а что там, на морях-океанах, нынче пьют?

Невельской. То же, что и раньше.

Петр Данилович. Ну, а что англичане?

Невельской. Те пьют – боже упаси. Хуже нашего брата.

Лажкин. Пьют, но ума не пропивают. Не то что наш брат. Прошу познакомиться. Мой друг из Англии Гарри. Миссионер.

(Все раскланиваются.)

Невельской. Так если бы хоть качественный спирт поставляли. А то везете всякую дрянь.

Лажкин. Что производят на винокуренных заводах, ту и поставляем.

Невельской. Тогда лучше совсем не поставлять.

Лажкин. До нас донесся слух, что вы самовольно сделали опись устья Амура. Канцлер Нессельроде рассержены. Я только что из столицы, меня спрашивали, кто дал разрешение?

Невельской. Позиция Компании понятна.

Лажкин. Мы против еще одной войны. На этот раз с Китаем. Россия может потерять не только Америку, но и Камчатку.

Наталья Павлантьевна. Упаси господь! Воевать с Китаем. Да их, как мурашей!

Петр Данилович. Николай Францевич, ты прав. Если начнется стрельба, то торговля через Кяхту накроется. Мы понесем миллионные убытки.

Лажкин. Вы, капитан, прежде чем пускаться в авантюры, купцов бы послушали, народ.

Наталья Павлантьевна. Тогда хорошего чаю не попьем и шелка не поносим.

Невельской. Китайцев на Амуре нет.

Лажкин. Китайцы есть везде!

Наталья Павлантьевна. Николай Францевич!

Лажкин. Матушка, я весь внимание.

Наталья Павлантьевна. Я вот что хотела сказать. (Смотрит на мужа). Петр Данилович, ну чего молчишь?

Петр Данилович. Николай Францевич, мы здесь помозговали. (Крутит головой, оглядывается на Фросю. Наталья Павлантьевна тыкает его под бок. Петр Данилович ужимает голову в плечи.)

Наталья Павлантьевна(сладким голосом). Дорогой Николай Францевич. Фрося еще молода. Давайте подождем до осени. А сейчас сами видите, время, какое. Война, неспокойно.

Лажкин. Так я же на войну не собираюсь. Иль вы решили на ходу соскочить?

Петр Данилович. Николай Францевич! Ты же меня знаешь. Да я сам за тебя готов был идти.

Наталья Павлантьевна. Петя! Ты чего мелешь? (Поворачивается к Лажкину.) Немного перебрал. Да еще прихворнул.

Петр Данилович(начинает откашливаться, затем как бы оправдываясь). Ну, это я образно. Фрося, у нее сквозняк в голове. Еще не созрела. Давай, Николай Францевич, повременим.

Наталья Павлантьевна. Да, да, подождем.

Лажкин(с сердцем). Это, видимо у вас сквозняк. (Вертит около виска пальцем.) Да вы меня за кого принимаете? Прежде чем такое говорить, думать надо!

Петр Данилович(вскрикивает). Что за тон! И это со мной, почетным гражданином города! Вот тебе пшеница! Вот тебе овес! (Показывает кукиш.) Пусть сгниет, но и пуда не продам.

Лажкин(обиженным голосом). Уважаемые. Я сделал вам дельное предложение. Не я, а вы пошли на попятную.

Наталья Павлантьевна. Николай Францевич, вы уж нас извините. Породниться с вами – это большая честь. Петр Данилович сегодня взволнован. Вот и вырвалось.

Лажкин(бурчит про себя). Да я неслепой, вижу, как вокруг неё этот морячок вьется. Точно говорят, провинция – это не место проживания. Это состояние. Овес не мне нужен. Его ждут в Америке.

Петр Данилович. Ничего, подождут-с!

Лажкин. Тебя бы туда, чтобы ты погрыз гнилые коренья.

Петр Данилович. А что, ты думаешь, не грыз? Нашел, чем напугать!

Наталья Павлантьевна. Господа, господа, успокойтесь. Нельзя в такой день ссориться. Грех.

(В залу вбегает Глаша.)

Глаша(выпучив глаза, громко говорит). К нам владыко Иннокентий!

Лажкин(на ухо Катышевцеву). Я намедни был у него. Просил благословения. Он согласен.

Петр Данилович(удивленно). Вот это фортель!

Картина восьмая

Открывается дверь, входит Иннокентий. За ним следует вождь Тырынтын. Петр Данилович и Наталья Павлантьевна спешат к владыке.

Иннокентий. Христос Воскресе!

Все хором отвечают. Воистину Воскресе! (И так троекратно.)

Иннокентий. Мир сему дому и гостям, и всем боголюбивым христианам. Сегодня на Святой Руси праздник. Порадуемся и мы вместе со всеми. Ибо наше благополучие и блаженство находится только в Боге.

(Петр Данилович и Наталья Павлантьевна припадают к руке владыки. Следом преподают к руке Фрося, Сергей и другие гости. Петр Данилович берет владыку под руку и ведет вдоль стены, показывая и рассказывая о доме. Возле лежащих на столе часов владыко задерживается, берет их в руки, рассматривает.)

Петр Данилович. Вот, владыко, часы дорогие, притом жалованные, остановились другую неделю, а поправить здесь некому.

Иннокентий(крутит завод, улыбается). Петр Данилович! Сами знайте и другим скажите, что незаведенные часы никогда не ходят.

Петр Данилович. Слушаюсь-с, владыко!

Иннокентий. Тут не слушаться, тут знать надо. Петр Данилович, небось слышали, большое дело затевается. Сплав по Амуру. (Оборачивается). Верно, я говорю, Геннадий Иванович?

Невельской. Для сплава нужны припасы, хлеб. Кроме того, хлеб нужен и для Камчатки, и для наших американских колоний. На Аян не дорога, а тропа. Много не завезешь. Лошади по уши проваливаются. Сплавленный по Амуру хлеб будет на Камчатке дешевле более чем в три раза.

Лажкин. А я говорю, Амур – пустая и опасная затея! Мы предлагаем иркутским купцам, которые будут вкладывать капиталы в Камчатку и Америку, дополнительные преференции.

Петр Данилович. Николай Францевич, а что вы раньше нас зажимали.

Лажкин. Вас зажмешь! Вот скажи, где ты свой капитал нажил? Занимаясь зверовым промыслом на Командорах и Алеутах. При протекции Компании.

Петр Данилович. Амурские края богаты рыбой. Там можно овощи и хлеб выращивать. И прииски новые открывать. Недаром англичане, да и американцы, вовсю на них зарятся.

Невельской(глядя на миссионера). Для наших друзей везде и все плохо лежит.

Лажкин. Нам на Амуре делать нечего.

Петр Данилович. Вам, может, и нечего, а мы уже давно присматриваемся.

(Миссионер подходит к Иннокентию.)

Миссионер. Сэр, я вас уже встречал. Помните Калифорнию? Орден иезуитов? Вы тогда им орган привезли.

Иннокентий. И что же вы там делали?

Миссионер. Хочу сделать вам приятное. Я приехал специально, чтобы посмотреть на вас. Молва о ваших делах уже давно гуляет по Америке.

Иннокентий(с улыбкой). Гуляет? Значит, когда проспится, то прослезится.

Миссионер. Не понял вашей шутки.

Иннокентий. У нас, у русских, про гуляк говорят – ели, пили, веселились, а наутро – прослезились.

Миссионер. Мне было интересно посмотреть на знаменитого русского, о котором знала все Западное побережье Америки. Монахи были в восторге от вашего подарка. И от вашей духовной музыки.

Иннокентий(усмехнувшись). А что же вы здесь делаете?

Миссионер. Я миссионер. Я даже специально выучил русский, чтобы лучше понимать, чем вы берете туземцев.

Иннокентий. Наша миссия – идти со словом Божьим, а не с пушками и ружьями.

Миссионер. Пушки и ружья – в определенной ситуации тоже аргумент. Генерал Паскевич ходил в Венгрию не с крестом. Мы тоже используем разные возможности. Над Британской империей никогда не заходит солнце. Что хорошо для Британии, то хорошо и для Бога.

Глаша(вбегая). К нам сам Николай Николаевич Муравьев пожаловали!

Картина девятая

В залу входит Муравьев с женой.

Муравьев. Христос Воскресе!

Все хором отвечают. Воистину Воскресе!

(Муравьев быстрым шагом подходит к владыке и припадает к руке.)

Петр Данилович(тихо шепчет Наталье Павлантьевне). Вот маменька бы порадовалась! Европа, Азия и Америки, все ко мне, все в мой дом. (Муравьев подходит к Фросе и Сергею.)

Муравьев. Ты, я посмотрю, господин офицер, уже и нашу красавицу здесь присмотрел? Одобряю, одобряю!

(Сергей смотрит на Фросю, затем на Катышевцева.)

Муравьев. Надеюсь, на свадьбу пригласишь?

Петр Данилович(вклинивается между ними). Николай Николаевич, позвольте, я вам дом свой покажу. А вот и моя половинка. (Берет Муравьева под руку и подводит к Наталье Павлантьевне. Уже все вместе идут по гостиной.)

Иннокентий(подходя к Сергею с Фросей). Что, голуби, притихли?

Фрося(тихо). Батюшка, я перемолвила с матушкой. Она обещала поспособствовать.

Иннокентий. Добрый знак.

Фрося. Но папенька непреклонен.

Иннокентий. Бывает. К вечеру дождик собирается, а утром солнышко.

Фрося. Я уж и так, батюшка, и эдак. А он еще пуще серчает.

Иннокентий. Кто быстро воспламеняется, тот быстро и остывает. (Смотрит на Сергея.) Значит, приглянулась тебе наша сибирская дева?

Сергей. Пуще жизни.

Иннокентий(улыбнувшись). По-якутски это будет звучать так: «Мин эйигин таптыыбын кисс учугей».

Фрося. Кыысс учугей. Как это замечательно! А как будет дочь моя.

Иннокентий. Мин кыыгыым. (Поворачивается к Сергею.) Уруй айхал! Честь и Слава победителю турок.

Петр Данилович(с улыбкой хлебосольного хозяина, громко). Ваше высокоблагородие и ваше преосвященство! Дамы и господа! «Отче наш» начинается с просьбы о хлебе насущном. Трудно хвалить Господа и любить ближнего на пустой желудок. Прошу к столу, гости дорогие.

Идут в столовую. Петр Данилович семенит рядом с четой Муравьевых. Усаживаются за стол.

Иннокентий(громко). Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав! (Делает паузу.) Христос Воскресе!

Все хором отвечают. Воистину Воскресе!

Муравьев. Давайте выпьем за царя нашего – батюшку. За победу русского оружия.

Невельской. И за Амур.

Петр Данилович. Я смолоду пил только сивуху.

Муравьева. Это такой коньяк. Да?

Муравьев. Своего разлива. От него разит за версту

Иннокентий. С праздностью тесно связана страсть пьянства, которая причиняет большой вред телу и душе.

Наталья Павлантьевна. Трудно малому без родителя, а взрослому без Бога.

Иннокентий. Пьяница всегда и всем в тягость. И кто страдает? Прежде всего – женщины.

Наталья Павлантьевна. Владыко, вы правильно говорите. Много ли достается радостей на долю женщин? Кажется, они счастливы и блаженны только до первого ребенка; а там – почти беспрерывные хлопоты, заботы, печали, и скорби. А если еще пьющий муж.

Иннокентий. Ребенок не сосуд, который надо заполнять, а светильник, который надо зажечь.

Муравьева. Смотрю я на вас, Фрося, и радуюсь. Вся сегодня светитесь. Уж не влюбились ли вы?

Фрося. Да, да, я влюблена! И сегодня, сейчас мне хочется обнять весь белый свет. И вас вместе с ним.

Муравьева. Я вас хорошо понимаю.

Фрося. Любить – значит не принадлежать себе, перестать жить для себя, перейти в существование другого, сосредоточить на одном предмете все человеческие чувства – надежду, страх, горесть, наслаждение; любить – значит жить в бесконечном ожидании.

Муравьева. Это очень хорошо! Очень возвышенно, поэтично. Мне нравится, как вы все это описываете. Фрося, продолжайте.

Фрося. Жить, мыслить только для его счастия, находить величие в унижении, наслаждение в грусти и грусть в наслаждении, предаваться всевозможным противоположностям, кроме любви и ненависти. Любить – значит жить в идеальном мире. В этом мире небо кажется чище, природа роскошнее; разделять жизнь и время на два разделения – присутствие и отсутствие, на два времени года – весну и зиму, первому соответствует весна, второму – зима.

Муравьева. Но это так тяжело – любить.

Фрося. А быть любимой. Это такое счастье!

(Подходит Петр Данилович. Слушает Фросю.)

Петр Данилович. Любовь хороша. А если в кармане ни гроша?

Фрося. Деньги не главное.

Петр Данилович. Хотел бы я увидеть голодных, но влюбленных. И птичка на голодный желудок не поёт.

Иннокентий(раздумчиво). Бог есть Любовь. Она долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносит, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла. И преодолевает все. Это молодость. Зачем с высоты своего возраста становиться ей поперек?

Петр Данилович. Я хочу своей доченьке счастия.

Иннокентий. Да покажите мне того, кто бы этого не желал.

Петр Данилович (осторожно). Владыко, мне сказали, что у вас намедни был Николай Францевич?

Иннокентий. Был. И что?

Петр Данилович. Да я про наши с ним дела. Про зерно.

Иннокентий. Торговых дел я не касаюсь.

Петр Данилович (раздумчиво). Да и я так же мыслю.

(Пауза.)

Муравьев. Мои родители говорили: первую половину дороги путник думает о том, что позади, а вторую о том, что впереди. А у нас здесь расстояния. Месяцами в дороге.

Иннокентий. Годами, ваше превосходительство. Повозку, в которой я ехал из Якутска, очень можно назвать гробом. Только вместо холста или миткаля внутри она была обита медвежиной. Но находятся люди, которым нравятся наши расстояния.

Сергей. Как сказал Николай Васильевич Гоголь, в России две проблемы: дороги и дураки.

Муравьев. Ну, думаю, дураков здесь нет. А дороги построим и, которые есть, поправим. Давайте попросим нашего гостя рассказать о Синопском деле. Все наслышаны, хотят знать подробности. Турок – враг упорный и коварный. В ту кавказскую кампанию я на своем горбу почувствовал, что значит стоять под пулями.

Невельской. Слава Николаю Николаевичу! Слава русскому оружию! Ура! Ура! Ура!

(Все встают и громко кричат «ура!». Затем садятся и смотрят в сторону Сергея Львовича. Сергей, немного смущенный таким к себе вниманием, встает.)

Муравьев. Можете сидеть. Я вам разрешаю.

Сергей. Не могу-с! При столь высоком собрании. Так вот. Из Севастополя мы вышли еще задолго до начала боевых действий. Через несколько дней мы обнаружили турецкий флот в Синопской бухте и блокировали его. В начале ноября к нам из Севастополя подошла эскадра под командованием Новосильского. И тогда Павел Николаевич решил атаковать. У турок кроме кораблей были еще береговые батареи. Но наши комендоры стреляли превосходно.

Невельской. Как жаль, что я не участвовал в этом деле! Даже простым матросом.

Муравьев. У каждого в жизни свое дело. В прошлую кавказскую войну я был ранен. И до сих пор горжусь этим. Но слушаем нашего героя.

Сергей. Через пару часов было все кончено. Виктория полная. Главный английский советник Адольф Слейд бежал в Стамбул.

Муравьев. Молодец Павел Степанович! Действовал, как Ушаков при Килькирии.

Невельской. Думаю, что они и Камчатку не оставят в покое.

Лажкин. Уже задерживают корабли Компании.

Сергей. Вот поэтому я и спешу туда.

Муравьев. С нами Бог! Вот что, господа! Я назначаю Сергея Львовича своим представителем на Камчатке.

(Все женщины хором.) Ура, ура! Генерал-губернатору!

Наталья Павлантьевна(шепотом мужу). Я тебе говорила!

Муравьев. С нами Бог!

Петр Данилович. С нами царь-батюшка и Вера наша православная. И наш мудрейший генерал-губернатор Николай Николаевич! Но есть у нас слабое место. У себя в доме западников расплодили. Тех, кто бы желал России поражения.

Иннокентий. Самый страшный для нас противник – это мы сами. Столичные раскольники желали бы, чтобы поле наше там, в Америке, было засеяно протестантизмом.

Петр Данилович. У нас и в столице немцев полно.

Иннокентий. Американская компания наша, управляемая ныне почти одними лютеранами и в коей главный деятель – финляндец, ныне присылает на службу в Америку и в другие места ставят исключительно финляндцев и немцев…

Лажкин. Я не вижу в том ничего плохого. Кто достоин, того и посылаем.

Муравьев. Дорогой Николай Францевич! Если бы они еще соблюдали интересы России.

Лажкин. Вот допустим я католик. И что из того?

Петр Данилович. Так ты католик!

Лажкин. Я к примеру. Что, мы еще должны анализ крови делать? Нессельроде – лютеранин. Но государь ему доверяет.

Муравьев. Думаю, что государь понимает всю пагубность такой политики. Поэтому он и назначил владыку Иннокентия на столь отдаленную и значимую для России епархию. Ваше преосвященство. Могли бы вы нам поведать, как проходила ваша аудиенция у императора?

Иннокентий. Государь-император поблагодарил меня за службу и спросил, где я получил образование? «В Иркутске», – ответил я. «Как принимают веру нашу тамошние жители?» – спросил он. Я ответил, что только там и узнал, что есть духовные утешения. «Я хочу сделать вас Камчатским архиереем», – подумав, сказал он. «Я весь в повелениях вашего величества, – ответил я. – Всею душою рад и готов, и желаю служить там, пока могу, даже умереть там, ибо Господня земля…»

Муравьев(оживленно). В Европе, да и самой России, не представляют, что такое Сибирь.

Петр Данилович. Медведи по улицам ходят. И я – один из них.

Муравьев. Семейства, которые были посланы в Сибирь на поселение в зачет рекрута, конечно, оставляя свою родину, плакали и были оплакиваемы; но эти слезы уже давно иссякли; в пустынях Сибири процветают селения и города. А будущее будет вот за ними. (Муравье показывает рукой на Сергея и Фросю.) Вот они, их дети встанут крепко на этих землях.

Невельской. Ваше превосходительство, надо занимать Амур. Дабы кто-то из европейцев не предупредил нас.

Муравьев. Меня, Геннадий Иванович, уговаривать не надо.

Иннокентий. России на Восточном море нужен флот.

Муравьев(шутливо). И командовать флотом я бы назначил вас, ваше преосвященство.

Иннокентий. Благодарю за столь высокую оценку моих скромных возможностей. Богу – Богово. Мне и своих забот хватает.

Муравьев. Ваше преосвященство! Позвольте мне, в такой день посоветоваться с вами.

Иннокентий(с улыбкой). Я весь внимание.

Муравьев. В Петербурге сложилась партия, которая считает, что не время занимать Амур. Они утверждают, что все мы европейцы и в Азии нам делать нечего.

Лажкин. Мы уже в Азии. Зачем нам Китай. У нас есть Америка. Её бы удержать. Казна и так пуста. Амур заберет последнее.

Невельской. Ваше преосвященство, Крузенштерн исследовал острова на Тихом океане, на которых теперь прекрасно расположились европейцы. Боюсь, что такое же произойдет с Амуром.

Иннокентий. Успех всякого доброго дела зависит от Бога.

Муравьев. Но мы сами в большом раздумье.

Невельской. Сибирью будет владеть тот, у кого в руках левый берег и устье Амура. Мы там построим церкви, дороги, откроем прииски и порты. Туда потянутся люди со всей России.

Лажкин. А если война. Еще одна. Но уже с Китаем?

Невельской. Смелым Бог владеет! Амур пока что не занят. Китайцев там нет.

Лажкин. Остудись. Что тебе лавры Нахимова покоя не дают? Еще успеешь навоеваться.

Муравьев. Владыко, а что думаете вы?

Иннокентий(раздумчиво). Скажу только, что присоединение Амурского края есть благо и счастие для самих соседей наших, ибо рано или поздно они чрез нас просветятся светом Христовым, а этого какое благо может быть выше и прочнее?

Лажкин. Да не с крестом мы туда идем!

Иннокентий. Идем со словом Божьим. (Делает паузу, поворачивается к Муравьеву.) Иди, граф, на Амур, иди! Господь благословляет и споспешествует всякому доброму начинанию.

Лажкин. Владыко, на что вы благословляете?

Иннокентий. На доброе дело, Николай Францевич, на доброе.

Муравьев. При встрече мне государь-император дал добро на сплав по Амуру. Но сказал: «Сплавляйся, но чтоб при этом не пахло порохом». Я еще сомневался, но сегодня, получив ваше благословение, решился.

Иннокентий. Бог вам в помощь.

Лажкин. Все слышали, я был против.

Муравьев. Еще одно слово – и я вас отправлю в Нерчинск.

Лашкин. Лажкины еще никогда не были на рудниках. Вот Муравьевы были!

Муравьев. Успокойтесь, милейший. Как говорится, от тюрьмы и от сумы… И зря не тревожьтесь. Вашему благодетелю донесут, все как есть. Но мы уже не повернем назад. И города будем строить по Амуру. И главный из них назовем… Что вы, владыко, думаете по этому поводу?

Иннокентий. Назовем его Благовещенском. Благая весть.

Муравьев. Ой, как хорошо! Превосходно! Назовем в память о церкви, где вы, ваше преосвященство, начинали служить.

Иннокентий. Благодарю вас, ваше превосходительство.

Петр Данилович. Ваше высокопревосходительство. Лежал я сегодня и думал. Болит душа за дела наши. Уснуть не могу. Качают наше золото, берут меха, все тянут отсюда. А сибиряки – в темноте, отсталые. Подсчитать если, сколько одна Компания выкачивает отсюда богатств!

Лажкин(возмущенно). Компания не только качает, но и вкладывает. На освоение территорий, закупку и постройку новых судов, на обеспечение приходов, на обучение туземцев грамоте.

Петр Данилович. Могли бы давать и больше.

Лажкин. Вы бы, Петр Данилович, не заглядывали в чужие карманы, а поскребли бы в своих…

Иннокентий(примирительно). Торговля, купечество здесь, как кровь в жилах, помогает распространению населения.

Муравьев. Для Сибири купечество – огромная сила. Мы еще думаем, а они уже знают, куда идти и во что вкладывать свои капиталы. Думаю, что Сибирь прирастет и наберет невиданную силу посредством присоединения Амура. И не военные там будут в заглавных ролях, а иркутское купечество: Трапезниковы, Катышевцевы, Кузнецовы, Баснины.

Петр Данилович. Мы точно живота не пожалеем. Я уже прикидывал, как и чем мы можем послужить Отечеству нашему.

Лажкин(усмехнувшись). Ой-ой-ой! Держите меня! Мы еще на Амуре не стали, а уже в уме проценты. Во что обойдется эта авантюра, а то, что это авантюра, я не сомневаюсь.

Муравьев(грозно). Николай Францевич, ты что – меня считаешь авантюристом?

Лажкин. Вы, Николай Николаевич, извините, мягко стелите. Скажу прямо, канцлер Нессельроде против движения на Амур.

Муравьев(хмуро). Нессельроде – это еще не вся Россия.

Лажкин. Что такое Россия? Это даже не мы, вот все здесь стоящие. Россия – это миллионы голодных ртов. И все они хотят пить и есть.

Муравьев. Поэтому России нужен Амур с богатой землей, теплыми незамерзающими бухтами и прямой дорогой к восточным морям.

Иннокентий. Туда нужно побольше хороших товаров завозить.

Петр Данилович. Вот мы и завозим.

Свербеев. Дай вам волю, вы бы все вином залили.

Петр Данилович. Кузнецов зальет, я его знаю. А у меня руки чистые.

Свербеев. А кто в Троицке винокуренный завод открыл?

Петр Данилович. Все винокурню держат.

Сергей. Надо народ просвещать. Тогда он не будет подвержен пьянству.

Иннокентий(вздохнув). Лучшее просвещение – дело. Якуты и алеуты – хорошие скорняки, слуги и ремесленники. Но особенно способны к плотницкой и столярной работе. Дайте им образец, и они сделают совершенно такую же вещь.

Свербеев. Приехав в Америку, вы начали учить туземцев плотницкому и столярному делу.

Иннокентий. И в кузне они работали. Хорошо работали. А какой потом храм отстроили! Сами научились делу, детей своих научили. Чем больше я знакомлюсь с дикими, тем более люблю и тем более убеждаюсь, что мы с нашим просвещением далеко отклонились от пути к совершенству, почти не замечая того; ибо многие так называемые дикие гораздо лучше многих так называемых просвещенных в нравственном отношении.

Невельской. Туда не водку надо вести, а просо, рис, леденец и мануфактуру. А ячмень мы там сами начнем выращивать.

Петр Данилович. Никак ты, Геннадий Иванович, хочешь записаться в гильдию и открыть лавку на Кяхте?

Муравьев. Да нет, он все для Амура!

Невельской. Нужны деньги, и немалые.

Муравьев. Если расшевелить Трапезниковых, Басниных, Кондинских, верфи бы свои завели, флот. Будут порты, корабли, так поплывем повсюду. Но сначала надо плыть по Амуру.

Иннокентий. Я бы сам, ваше превосходительство, стал за руль и повел корабль. Мне уже приходилось и на байдарке ходить и с Божьей помощью компанейским судном управлять. Если надо, я могу быть механиком, простым матросом. Лишь бы быть полезным в этом деле.

Муравьев. Владыко, всей России известно ваши месячные скитания на корабле. Когда вы взяли команду над кораблем и спасли людей. Расскажите, как это вышло?

Иннокентий. Господь нам помог.

Муравьев. Первый амурский пароход назовем именем кого-либо из почетных граждан Иркутска. Тот, кто первым даст деньги.

Петр Данилович. А когда встанешь на Амуре?

Муравьев. Это не только от меня зависит.

Петр Данилович. А сколько стоит пароход?

Муравьев. Надо переоборудовать Шилкинскую верфь, машины заказать на Петровский завод. Не стоять же нам с протянутой рукой перед англичанами.

Петр Данилович. А что Кузнецов?

Невельской. Говорит, что уже дал миллион на больницу, еще на приют. Обещал.

Лажкин. Ефим – бандит. Одной рукой дает, двумя берет.

Петр Данилович. Это точно. Я тоже дал на постройку театра. И Вознесенской церкви, где я состою старостой, жертвую.

Лажкин. Пришло время душу спасать, вот и жертвуешь.

Петр Данилович. Да замолчишь ты в конце концов, козел столичный?!

Лажкин. Это ты кого, меня козлом? Да если б ты был дворянином, то я бы тебя на дуэль.

(К Лажкину быстро подходит Сергей.)

Сергей. Я готов встать на место Петра Даниловича.

Лажкин. Господин офицер, не лезьте не в свое дело!

Сергей. Нет, это мое дело!

Лажкин. Ваше дело, господин офицер, за государя-императора умирать, а не на дуэлях драться.

(К спорящим подбегают женщины.)

Муравьева. Господа, господа, вы это что в такой-то день! Ведь праздник! А ну, помиритесь и протяните друг другу руки.

Иннокентий. Если вы этого не сделаете, то я на вас наложу епитимию.

Лажкин. Пусть он извинится.

Петр Данилович. Извиняюсь, погорячился. Прости, Николай Францевич, меня, грешного.

Лажкин(с неохотой). И ты меня прости, Петр Данилович. Если бы не владыко, то…

(В дверях появляется печник. Все замолкают и смотрят на него.)

Печник. Барыня, я седня шел и Глафиру встретил. Спрашиваю: как там барин, веселый или смурной. Она ответила: болеет. Ну, я тогда и решил, что тяга у вашей печи плохая. Зашел справиться.

Наталья Павлантьевна. Я не понимаю, о чем это он. И кто его сюда пустил?

Глаша. Так это же наш печник. Он нам печь делал. (Печнику.) Хорошая тяга, хорошая, тянет, ну просто не нарадуешься.

Наталья Павлантьевна. И что, нужно именно сегодня? Дай ему (сует монету) за хлопоты.

Печник. Барыня, я человек небедный. Мне главное, чтоб тяга была. И чтоб от моей работы людям радость. (Поворачивается к Иннокентию.) Вы меня, владыко, когда-то этому научили. Благодарен вам на всю жизнь. (Кланяется, затем достает из кармана бумажки.) Вот за неделю заработал. Хочу пожертвовать на храм.

Муравьева. Ах, какая прелесть!

Петр Данилович. А теперь слушайте слово Катышевцева! Два пуда золота даю для начала. А еще, владыко, даю на обустройство церквей на Амуре. И на ремонт храма. Где я службу у вас стоял. И еще на обустройство храма Казанской Божьей Матери, что в Аяне. Мы на Охотском море в шторм попали. Думал, конец. Но произошло чудо. Когда приплыли в Аян, я пошел в церковь и там дал слово пожертвовать на храм.

Муравьев. Вот это русская душа!

Иннокентий(улыбнувшись). Длинная у тебя память, Петр Данилович.

Петр Данилович. Да все было недосуг, владыко.

Печник. Извиняйте, господа хорошие.

Иннокентий(провожая печника к двери). Хорошо, что помнишь хорошее. Да хранит тебя Господь. Твоя лепта угодна Богу. Потому как не от жиру, а от души.

Муравьев(подходя к Катышевцеву). По рукам, Петр Данилович?

Петр Данилович. По рукам!

Лажкин. Петр Данилович, а как с хлебом? Продашь или к Кузнецову идти?

Петр Данилович. Ты меня, Николай Францевич, достал.

Иннокентий. Без Амура и хлеба нам не удержать колоний. Англичане или американцы скупят их. Выручай, Петр Данилович.

Петр Данилович(Лажкину.) Продам, продам! Но скидок не будет.

Лажкин. Уж кто бы сомневался.

Невельской. А нельзя ли достать мне где-нибудь карты Амура.

(Петр Данилович подходит к боковому столу, там, где рядом с глобусом лежат карты.)

Петр Данилович. Бери, Геннадий Иванович, бери. Специально приготовил. Можешь все забрать. У меня даже китайская карта есть. А вот эту карту я вам, владыко, хочу подарить. Вашу епархию и на карте одним глазом не окинешь. Вся Европа в нее десять раз могла бы вместиться. А это глобус. Заграничный. Вместе с доставкой пятьдесят тыщ за него отдал. Кузнецов, когда узнал, чуть не лопнул от зависти.

Иннокентий(смеясь). Петр Данилович, зависть не менее зловредна, чем гордость, от которой она и рождается.

Петр Данилович. Виноват, владыко! Каюсь. Господи, прости мя грешного! Борюсь я с собой. И когда как. То она меня, то я ее.

Иннокентий. От помыслов никто не бывает свободен, всякого человека они влекут к чему-то дурному, но от нас в полной мере зависит не соглашаться с ним и не вступать в беседу, и тогда они постепенно начнут удаляться.

Не говори, что нет спасенья,

Что ты в печали изнемог:

Чем ночь темней, тем ярче звезды,

Чем глубже скорбь, тем ближе Бог.

Петр Данилович. Я с самого утра, владыко, скорбел. Хотя праздник, Пасха. Грешный, думал, совсем меня забыли. Хотелось к руке припасть, попросить благословения и умереть.

Иннокентий. Да полно вам, Петр Данилович! Вы еще в самой силе. А туда не торопитесь. Всех Он нас призовет, но каждого в свое время.

Петр Данилович. Владыко, я – великий грешник.

Иннокентий. Так уж и великий?

Петр Данилович. По молодости чего только не было.

Иннокентий. Все мы грешны.

Петр Данилович. Истинно так, владыко! Сейчас вижу вас – и слезы радости так и льются. Счастье-то какое! В любом деле надо иметь кормчего. Такого, как Николай Николаевич. Иркутску, всему нашему краю повезло, что у нас такой губернатор. Мне немало чего пришлось повидать. Владыко знает. В бурю на лодке, как бы искусен гребец ни был, с ним можно погибнуть, а с таким кормчим, как вы, ваше превосходительство, – никогда.

Муравьев. Да полно вам. Мы все здесь служим Вере Православной, Царю и Отечеству. Вот отгоним басурманов и встанем на Амуре.

Иннокентий. Раньше людей легко было вести: сначала на всякое дело придут, возьмут благословение, а потом уже делают, а теперь сами все делают, а потом благословение просят.

Муравьева. Батюшка, расскажите об Америке. Поют ли там песни? На каких инструментах играют?

Иннокентий. Народ – везде народ. Если вы спрашиваете об алеутах. То и они поют. Каждый свое. И калоши и алеуты и русские.

Муравьева. И что они поют? На чем играют?

Иннокентий. Был я в Калифорнии. Иезуиты заказали орган. Один вал я сделал с духовной музыкой, другой с народными песнями. (Подходит к фисгармонии. Одной рукой наигрывает духовную спокойную мелодию.) Завел им духовные, но особого удовольствия они не высказали. Тогда я завел «камаринскую». (Наигрывает «камаринскую».) Они тут же пустились в пляс.

Невельской. Я на Филиппинах видел своими глазами, как местные жители побивали камнями белого человека. Им оказался миссионер.

Иннокентий. Люди не любят, когда им что-то навязывают. Доброта – главнейшее качество, особливо для того, кто готовится быть наставником других.

Петр Данилович. Владыко, будьте любезны, сыграйте. А моя дочь Фрося исполнит песню.

Иннокентий. Пусть это сделает тот, кто хорошо это умеет. А я послушаю.

Фрося. Нет, нет, владыко, сыграйте. У вас это хорошо получается. Я буду просто счастлива.

(Иннокентий подыгрывает.)

Фрося(поёт). Ах ты, душечка, красна девица…

(После исполнения к владыке и Фросе подходит жена Муравьева.)

Муравьева. Шарман, шарман!

(Все хлопают.)

Наталья Павлантьевна. Мою бы Фросю да во Францию. Париж точно был бы у ее ног.

Муравьев(улыбнувшись, кивает на стоящих рядом Фросю и Сергея). Сегодня у ее ног – победитель турок.

Петр Данилович(беспомощно). Все, что я задумывал, все поломал.

Иннокентий. Если ты древо, то не возносись над ветвями.

Петр Данилович. Знаю, владыко. Побеги и ветви не разумеют, что не ты корень носишь, но корень тебя.

Иннокентий. Вольному – воля, спасенному – рай. Ветка сама отыщет свой путь в пространстве, прислонится к земле и даст свой корень.

Петр Данилович. Если б так.

Сергей(глядя на Фросю, напевает):

Когда б имел златые горы

И реки полные вина,

Все отдал бы за ласки, взоры,

Чтоб ты владела мной одна.

Не упрекай несправедливо,

Скажи всю правду ты отцу,

Тогда свободно и счастливо

С молитвой мы пойдем к венцу.

Фрося. Сердце мое готово выскочить из груди. Я боюсь.

Сергей. Милая Фросюшка! Смелость города берет. Мне отец Иннокентий так и сказал: «Идите – и все у вас получится».

Фрося. Так и сказал?

Сергей. Да, да, именно так и сказал. Суворов слова не просил, он его брал.

Фрося. Но я не Суворов.

Картина десятая

Стоят Муравьева и Фрося. К ним подходит Наталья Павлантьевна.

Наталья Павлантьевна. Но я слышала, что у твоего возлюбленного уже была женщина?

Муравьева. Сердце ищет друга. И не сразу находит. Такова природа не только мужчин, но и женщин.

Муравьева. Надо радоваться жизни, любить такой, какая она есть.

Наталья Павлантьевна. Мы – самоеды. Или все, или ничего.

Муравьева. Жизнь женщины похожа на цветок. Вот она распускается, ею любуются, хотят сорвать и иметь в своем букете. Но потом вырастают другие цветки. И уже вокруг них начинают кипеть страсти.

Фрося. За любимым я готова хоть на край света.

Муравьева. Мне раньше казалось, здесь холодные люди. Лед, зима, мороз. Но здесь щедрые и горячие мужчины. Они понимают музыку и любят красивых женщин. Россия – страна контрастов. Неграмотное население. Но многие говорят по-французски Холодные, почти безлюдные просторы. И рабское поклонение власти.

(К беседующим женщинам подходит Лажкин.)

Лажкин. В Париже или около Парижа грамотных, наверное, больше, чем в России. Но где больше разврата, возмущений, переворотов, беспокойств. И отчего?

Муравьева. Если бы я жила в Париже, я бы тоже возмущалась и ругала правительство. Но я живу в России и говорю: так угодно Богу.

Наталья Павлантьевна. Да ты совсем не француженка. Ты до мозга костей наша. За это мы все тебя любим и боготворим.

Муравьева. Вот доберется твоя дочь до Камчатки и не такое еще услышит. Все мысли, слова, дела у мужчин – все зиждется на песке. Сегодня бегут к одной цели, спешат, сбивают друг друга с ног, делают подлости, льстят, унижаются, строят козни, а завтра – и забыли о вчерашнем, и бегут за другим. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня горячи, нежны, завтра холодны… нет! Как посмотришь – страшна, противна жизнь!

Наталья Павлантьевна. И этим она хороша.

(К беседующим женщинам подходит Сергей, берет Фросю за руку.)

Фрося. Матушка, прости нас. Мы к тебе. Ой, я боюсь говорить. С чего начать? (Смотрит на Сергея.)

Наталья Павлантьевна. Говори, что там у вас.

Сергей. Наталья Павлантьевна, вопрос спешный. И не терпящий отлагательств. Вы знаете, через два дня я уезжаю на Камчатку и далее. Сколько мне отведено сроку быть там – неизвестно. Так вот. Я хочу взять Фросю с собой.

Наталья Павлантьевна. Как это – взять?

Сергей. Я прошу руки вашей дочери.

(Пауза.)

Наталья Павлантьевна. К чему такая спешка?

Фрося. Маменька, прости. И прошу твоего благословления.

Наталья Павлантьевна. А ты хоть согласна ехать неведомо куда?

Сергей. Она согласна.

Фрося. Но мы ни минуты не можем друг без друга.

Сергей. Поэтому я и решился на такой поступок.

Наталья Павлантьевна. Отец знает?

Фрося. Я боюсь ему говорить.

Сергей. Если вы согласны, то я подойду и попрошу у него благословления. Он только что обнимал меня и говорил, что я ему теперь как сын.

Фрося. Я бы хотела у владыки попросить.

Муравьева. Наталья Павлантьевна, ведь это замечательно! Мы присутствуем при важном событии. Молодой человек, герой войны, делает решительный шаг. В свое время я вот так же бросилась в омут и очутилась на краю земли. Все мои парижские знакомые были в шоке.

Наталья Павлантьевна. Я тоже в шоке.

Муравьева. Радоваться, голубушка, надо.

Наталья Павлантьевна. Ой, не знаю, не знаю!

Лажкин. Нет, вы посмотрите, какое коварство!

Муравьева. Николай Францевич, вы это о чем?

Лажкин. А ведь могла бы действительно блистать в Париже. Но она выбрала вшей на постоялых дворах и казармах.

Муравьева. Николай Францевич, да что с вами? На вас лица нет.

Лажкин. Да, действительно. Что-то мне сегодня нездоровится. Пожалуй, пойду. Вы передайте генералу-губернатору мои извинения. (Двигается к двери, где Глаша тут же подает ему пальто.)

(Петр Данилович подходит к Лажкину.)

Петр Данилович. Николай Францевич, ты что уходишь?

Лажкин. Спасибо за угощение. Буду помнить долго.

Петр Данилович. Николай Францевич, еще раз прости меня.

Лажкин. Петр Данилович, знаешь, что я тебе скажу? Обида прощается, но не забывается.

Петр Данилович. Кто старое помянет, тому глаз вон. Давай помиримся. А я уж в долгу не останусь.

Лажкин(поглядывая на Иннокентия, говорит с усмешкой). И любовь иногда способствует движению капиталов. Не возгордись, Петр Данилович. Птаха улетает, но неизвестно, где она сядет. На все воля Божья. (Уходит.)

Петр Данилович. Недаром говорят: тупо ковано, не наточишь, глупо рожено – не научишь.

(К Фросе и Сергею подходит Иннокентий.)

Иннокентий. Мне уже ведомо о вашем столь неожиданном для родителей решении. На моей памяти это второй случай. Несколько лет назад в Гижиге, направляясь на Аляску, чиновник некто Хотимский, уже сел в коляску. И тут его спросили, что он будет делать там без жены. Он вышел из коляски, зашел в дом, где ночевал. И сделал предложение хозяйской дочери. Пригласили священника, он их обвенчал, и они вдвоем тронулись в путь. Через несколько лет я встретил его в Анадыре. У него уже было четверо детей.

Сергей. Владыко, благослови нас.

Иннокентий(осеняет крестом молодых). Отче, прииде час: прослави Сына Твоего, да и Сын твой прославит Тя. Радуйтесь в надежде, будьте терпеливы в скорби, в молитве постоянны.

(Все вокруг начинают поздравлять молодых.)

Петр Данилович(Наталье Павлантьевне). Вот бы моя маменька сейчас посмотрела.

(И владыко и генерал-губернатор поздравляют Фросюшку.)

Наталья Павлантьевна. Это они меня поздравляют. И что бы ты без меня?

Петр Данилович. Каюсь, каюсь, матушка!

Картина одиннадцатая

Иннокентий приглашает всех выйти на улицу. Идут к церкви. На паперти сидят нищие. Чуть поодаль стоит шаманка с сыном. Завидев идущих, один из нищих, приподняв шапку, начинает кричать Муравьеву.

Нищий. Эй, генерал, отбомбись!.. А если денег нет, рядом садись!

(Петр Данилович достает свой кошелек.)

Нищий(весело). С таким-то кошелем, не то что к приказчику, к царю можно идти. Не побрезгует, во всякое время примет.

Другой нищий. А это кто такой? Неужто сам митрополит Московский к нам пожаловал? Гляди, паря, да его сам губернатор сопровождает! Чудны твои дела, Господи!

Нищий. Нет, к нам владыка отец Иннокентий пожаловал. Утром я его в Благовещенской видел, он там служил.

Другой нищий. Сейчас дождь пойдет!

Нищий. Никак наградят. Прямо из своей руки.

Другой нищий. Догонят, еще из казны добавят.

Нищий. Держи карман шире. Как бы зубы не повыбивали.

Другой нищий. При владыке побоятся.

(Иннокентий христосуется с каждым и одаривает деньгами. К нему подходит шаманка, припадает к руке. Иннокентий крестит ее, дает ей бумажку. Глядя на него, делает это губернатор Муравьев и все, кто был в доме Катышевцева. Петр Данилович сорит деньгами. Чуть в стороне на ступеньках стоят Яшка-тунгус и отец Данила.)

Иннокентий. Христос Воскресе!

Данила. Воистину Воскресе, владыко. Вы ли это?! Вот радость! Действительно сегодня Светлый день.

Иннокентий(чуть отстраняется и разглядывает Данилу.) С глазами у меня беда. Плохо видеть стал. Неужели Данила?

Данила. Я, я, батюшка!

Иннокентий. Сегодня мой келейник Яков слово за тебя держал.

Данила. Владыко. Я готов следовать, куда укажет ваша рука. Свет мал, а Россия велика. И над нею Господь наш милостивый.

(К Даниле подходит Петр Данилович с Натальей Павлантьевной.)

Петр Данилович(радостно). Кого я вижу, Данила! Рад тебя видеть.

(Из-за Данилы выходит нищий. Петр Данилович протягивает ему ассигнацию. Нищий берет и прячет ее в карман.)

Данила. Христос Воскресе, Петрович!

Петр Данилович. Воистину Воскресе!

(Целуются.)

Данила. Пусть в твоем доме, Данилович, будет всегда достаток, и чтоб гости любили бывать у тебя.

Петр Данилович. Ну а рюмку ты со мной, надеюсь, выпьешь?

Данила. Не откажусь.

Яшка-тунгус. А со мной?

Наталья Павлантьевна. Это что за туземец?

Данила. Это не туземец, это крещеный человек. Зовут его Яшка, Яков. Его от Енисея-батюшки до Лены-матушки все лесные люди знают. (Яшка-тунгус согласно кивает.) А сегодня он у владыки келейником служит.

(К Иннокентию подходит Муравьев со свитой.)

Данила. Кого я вижу! Николай Николаевич, ваше превосходительство. Вот не ожидал. Вы, должно быть меня не помните. А мы с вами еще с кавказской войны знакомы.

(Все окружают Данилу.)

Данила. Христос Воскресе, люди добрые!

Все хором отвечают. Воистину Воскресе! (Крестятся.)

Данила. Николай Николаевич, возможно, помнит, в кавказскую войну я в третьем гренадерском полку офицером служил.

Муравьев(возбужденно). Так это не вы ли, голубчик, дрались на дуэли с поручиком? Как там его – Шульцем, Шмульцем?

Данила. Шпульцем.

Муравьев. Был такой задира.

Данила. И память же у вас, ваше превосходительство! Я здесь всем говорю, что знал вас, но мне не верят.

Муравьев. Всегда рад видеть тебя, старого товарища.

Данила(с усмешкой). До Бога высоко, до царя далеко. После кавказской войны, где я служил под началом Николая Николаевича, меня в Сибирь сослали. Здесь Петр Данилович, дай бог тебе здоровья, к себе взял. И в Якутске я был, и в Охотске, и на Камчатке, и на Командорах. Потом аж до Америки добрался. Там мы зверя били. Потом обратно я поехал. Думал, приеду в Россию, заживу в своем доме счастливо и богато. А тут убили отца.

Трубецкая. Ах, какая беда, право!

Данила. Тогда не то что теперь: не открыли убийцу. Потом моя хозяйка умерла: ну бог с ней! Божья власть, а все горько. Потом сгорела изба, а в ней восьмилетняя дочь. Женился вдругорядь, прижил два сына; жена тоже умерла. С сгоревшей избой у меня пропало все имущество, да еще однажды украли у меня тысячу рублей, а другой раз тысячу шестьсот. А как наживал-то. Как копил! А потом от ветрянки сыновья померли.

Трубецкая. Страдания Иова!

Данила. А потом с легкой руки владыки священником стал. Нынче хожу с протянутой рукой.

Иннокентий. И что, Данила, собираешься делать дальше?

Данила(повернувшись к Иннокентию). Хочу, владыко, попросить вашего благословения уехать на Камчатку или Амур. Я к строю еще гож, белку стреляю, на медведя хожу. Думаю, сегодня, когда война, могу хоть с турком, хоть с англичанином. Мне не привыкать.

Иннокентий. Крест нести, Данила, гораздо тяжелее.

Данила. Я от креста не отказываюсь. Хочу быть полезным там, где тяжелее. Быть рядом с русским воинством.

Иннокентий. Есть у меня мысль попросить тебя служить в Аяне.

Данила. Там же, я помню, отец Петр служит.

Иннокентий. Служил. Сейчас его там нет.

Данила. Я, владыка, не привык выбирать. Поеду туда, где угодно будет Господу нашему. Я человек служивый. Мне говорят, я исполняю.

Яшка-тунгус. Отпусти и меня с ним, владыко. Яшка бьет белку в глаз.

Муравьев. Яков, а почему ты медаль не носишь?

Яшка-тунгус. Это какую медаль?

Муравьев. Пожалованную самим государем-императором. За то, что ты спас весь свой род. Оленей пригнал.

Яшка-тунгус. Так в этом нет ничего геройского. Если бы мне ее, как Даниле, за войну дали.

Петр Данилович. Глаша, а ну, налей нам по стакану. Хочу выпить с настоящими мужиками.

(Глаша разливает в расставленные на подносе хрустальные стаканы. Все выпивают и троекратно целуются. Слышится: «Христос Воскресе! Воистину Воскресе!»)

Данила. Не предполагал, что удосужусь принять чарку от самого Катышевцева.

Иннокентий. Крепко стоишь, Данила?

Данила. Владыка, умру, но не упаду и не посрамлю веру нашу Православную.

Лажкин(с усмешкой). Дрожи, Британия.

Иннокентий. Сейчас на Камчатке ты будешь нужнее. Но зелье брось. Скольких оно раньше времени на тот свет отправило.

Данила. Виноват, владыко! Грешен. Даю слово, сегодня принял последнюю. Я и сам от нее страдаю.

Петр Данилович. Отец Данила. Коль ты собрался на Камчатку, то мне такой человек в самый раз. Послужи, если можешь. Мысль у меня мелькнула. Дочь моя, Фрося, будь неладна, собралась на Камчатку. Ты там все и всех знаешь. Сопроводи. Все расходы беру на себя.

Данила. Чудны дела твои, Господи!

(К Катышевцеву решительным шагом подходит Глаша.)

Глаша. Петр Данилович, Наталья Павлантьевна! Вы как хотите, а я Фросюшку одну не отпущу. Поеду с ней.

Иннокентий(шутливо). Когда нас в Америку отправляли, то мы тянули жребий.

Глаша. Благослови нас, батюшка.

Иннокентий. Кто не испытал нужд, тот не может верить нуждающимся и тот худой хозяин, а худой хозяин – худой пастырь. Благословляю тебя, дочь моя. Храни себя в чистоте: не связывайся с теми, кто не охотник молиться Богу, как бы он ни был учен и умен.

Петр Данилович. Глафира! А кто меня по утрам одевать будет? И кофий в постель подавать?

Наталья Павлантьевна. Если не она, тогда я поеду. Надоел ты мне со своими капризами хуже горькой редьки!

Петр Данилович. А по мне хоть все езжайте.

Иннокентий. Ангела-хранителя, дети мои, вам в дорогу.

(Сергей, Фрося, Глаша, а вслед за ними Данила и Яшка-тунгус падают на колени. Иннокентий осеняет их крестным знамением. К Иннокентию подходят Мария с Муравьевой.)

Мария. Батюшка! Мне сказали, что в дорогу нужно попросить у вас разрешения.

Муравьева. Благословения.

Мария. Да, да, я прошу вашего благословения.

Иннокентий. Твердо решила?

Мария(твердо). Да, батюшка!

Иннокентий. Отправляясь в дорогу, надо выбросить все худые мысли и взять добрые.

Мария. Вот я и хочу взять ваши слова с собой.

Действие второе