Кто ненавидит свои грехи, тот перестанет грешить: и кто исповедует их, тот получит отпущение. Невозможно же человеку оставить навык греховный, если не приобретет прежде вражды ко греху, и невозможно получить отпущение прежде исповедания прегрешений.
231. Пока человек носит в себе яд упоения грехами своими, благоприличным кажется ему все, что ни делает он. И коль скоро природа выходит из своего чина, все равно, упоена ли она вином, или похотями: потому что и то и другое выводит из настоящего состояния, – и тем и другим одинаковое распаление производится в теле; хотя способы различны, но растворение одно.
232. Если пребываешь наедине в келлии своей и не приобрел еще силы истинного созерцания, то занимай себя всегда чтением тропарей и кафизм, памятованием о смерти и надеждою будущего.
Все это собирает ум воедино и не дает ему кружиться, пока не придет истинное созерцание; потому что сила духа могущественнее страстей.
В надежде же будущего занимай себя памятованием о Боге, старайся выразуметь хорошо смысл тропарей и остерегайся всего внешнего, что побуждает тебя к вожделениям; а вместе с тем будь осторожен и в малом, что совершается тобою в келлии твоей.
Испытывай помыслы свои и молись, чтобы во всяком занятии своем иметь тебе очи: от сего начнет источаться тебе радость; и тогда найдешь такие скорби, которые сладостнее меда.
233. Никто не может победить страсти, разве только видимыми и ощутительными добродетелями; и парения ума никто не может преодолеть, разве только изучением духовного ведения.
Ум наш легок, и если не связан каким-либо размышлением, не прекращает парения. А без усовершения в сказанных выше добродетелях невозможно приобрести сего хранения; потому что если не победит кто врагов, не может быть в мире.
Страсти служат преградою сокровенным добродетелям души; и если не будут они низложены прежде добродетелями явными, то за ними не видны добродетели внутренние.
234. Любовь к Богу естественно горяча, и когда нападает на кого без меры, делает душу ту восторженною. В ощутившем любовь сию усматривается необычайное изменение: лицо его делается огненным и радостным, и тело его согревается, страх и стыд отступают от него; страшную смерть почитает радостию; созерцание ума его не допускает какого-либо пресечения в помышлении о Небесном; не ощущает он движения, возбуждаемого предметами, потому что хотя и делает что, но совершенно того не чувствует, – так как ум его парит в созерцании, и мысль его всегда как бы беседует с кем-то.
Сим духовным упоением упоевались некогда Апостолы и мученики. И одни мир обошли, трудясь и терпя поношение, а другие в ужасных страданиях не малодушествовали, но терпели их доблестно. – Иные же скитались в пустынях, горах и вертепах, – и в нестроениях были самые благоустроенные; их почитали несмысленными, а они были из мудрых мудрыми.
235. Подвижничество есть матерь святыни; от него происходит первое изведание ощущения таин Христовых, – что называется первою степению духовного познания.
Душа оскверненная не входит в чистое Царство и не сочетавается с духами святых.
Доброту целомудрия твоего угладь слезами, постами и уединенным безмолвием.
Малая скорбь ради Бога лучше великого дела, совершаемого без скорби. Что без труда творится, т. е. правда мирских людей, творящих милостыню от внешнего, сами же в себе ничего не приобретающих.
Но ты подвизайся сам в себе и спостражди Христу, чтобы сподобиться тебе вкусить и славы Христовой. Ум не спрославится с Иисусом, если тело не страждет за Христа.
236. Два есть способа взойти на крест: один – распятие тела, а другой – восхождение в созерцание; первый бывает следствием освобождения от страстей, а второй – следствием действенности дел духа.
Ум не покоряется, если не покорится ему тело. Царство ума есть распятие тела: и ум Богу не покоряется, если свобода не покорена разуму. Кто покорит себя Богу, тот близок к тому, чтобы покорилось ему все.
237. Основание всего доброго, возвращение души из вражьего плена, путь, ведущий к свету и жизни, – все это заключено в следующих двух способах: собрать себя воедино и всегда поститься, т. е. премудро и благоразумно поставить себе правилом воздержание чрева, неисходное пребывание на одном месте, непрестанное занятие богомыслием.
Отсюда покорность чувств, трезвенность ума, укрощение свирепых страстей, возбуждающихся в теле, светлые движения мысли, рачительность в делах добродетели, слезы и память смертная, чистое целомудрие, далекое от всякого мечтания, искушающего мысль, короче сказать, отсюда свобода истинного человека, духовная радость и Воскресение со Христом в Царствии.
Кто же вознерадит о сих двух способах, тот пусть ведает, что не только повредит он себе во всем, что пред сим сказано, но поколеблет и самое основание всех добродетелей, – и придет к следующим двум противоположным тому порокам, разумею – телесное скитание, и бесчестное чревоугодие. Это суть начала противного сказанному, – и они дают место в душе всем страстям.
238. Враг, зная времена наших естественных потребностей, побуждающих природу удовлетворять себя, – зная, что от скитания очей и упокоения чрева ум приходит в кружение, старается в такие именно времена побуждать нас, чтоб увеличивали мы свои естественные потребности, и посевать в нас образы лукавых помыслов, чтобы страсти в усиленной борьбе взяли верх над природою, и человек погряз в грехопадениях. Потому, как враг наблюдает такие времена, так и нам надлежит в сии же особенно времена умудряться, и не дозволять себе опрометчиво исполнять волю навеваемых помыслов, не уступать над собою победу алчбе, паче же не двигаться с места своего безмолвия и не ходить туда, где это удобно случается с нами, чтоб не заготовить чрез то предлогов к тому, чтоб и совсем уйти из пустыни.
239. Враг днем и ночью стоит у нас пред глазами, примечает, выжидает и высматривает, каким бы отверстым входом наших чувств войти ему. И когда допущено нами нерадение в чем-либо одном, тогда этот хитрый и бесстыдный пес пускает в нас стрелы свои.
Иногда природа сама собою начинает любить покой, вольность, смех, парение мыслей, леность, – и делается источником страстей и пучиною мятежа; а иногда противник внушает это душе.
Блюдись поблажить себе в малом, чтоб не дойти до поблажек в большом и до великих падений. И малая небрежность, как сказал некто, нередко ведет к великим опасностям. И в малом и незначительном быть всегда трезвым, – вот мудрость.
240. Не унывай, когда дело о том, чтоб доставить тебе жизнь, и не поленись за это умереть; потому что малодушие – признак уныния, а небрежение – матерь того и другого.
Человек боязливый дает о себе знать, что страждет двумя недугами, т. е. животолюбием и маловерием.
Животолюбие – признак неверия. Но кто пренебрегает сим, тот удостоверяет о себе, что всею душою верует Богу и ожидает будущего.
Сердечная бодрость и пренебрежение опасностей бывают по одной из следующих двух причин: или по великой вере в Бога, или по жестокосердию. За жестокосердием следует гордость, а за верою смиренномудрие сердца.
241. Человек не может приобрести надежды на Бога, если прежде, по своей мере, не исполнил воли Его. Ибо надежда на Бога и мужество сердца рождаются от свидетельства совести, и только при истинном свидетельстве ума нашего имеем мы упование на Бога.
Свидетельство же ума состоит в том, что человека нимало не осуждает совесть, будто бы вознерадел о чем-либо таком, к чему обязан он по мере сил своих. Если не осудит нас сердце наше, дерзновение имамы к Богу (1 Ин. 3, 21). Посему дерзновение бывает следствием преспеяния в добродетелях и доброй совести.
242. Всегдашнее молчание и хранение безмолвия бывают у человека по следующим трем причинам: или ради славы человеческой, или по горячей ревности к добродетели, или потому, что человек внутри себя имеет некое Божественное собеседование, и ум его влечется к оному.
Добродетель есть не обнаруживание многих и различных дел, совершаемых телесно, но самое мудрое в надежде сердце; потому что правильная цель привязывает его к Богу.
Ум без дел телесных может совершать доброе; а тело без сердечной мудрости, если и делает что, не может извлечь из него пользы.
Впрочем, человек Божий, когда находит удобство к совершению доброго дела, не утерпит, чтобы не доказать любви к Богу трудом делания своего.
243. В борьбе с движениями похоти плотской почитай для себя крепким оружием – удаление от лицезрения женщин; потому что противник не может произвести в нас того, что в состоянии сделать природа силою своею. Не думай, что природа забывает о том, что естественно всеяно в нее Богом для чадородия и для испытания пребывающих в сем подвиге. Но удаление от предметов вожделения умерщвляет в членах похоть, производит забвение о ней и истребляет ее.
Предметы, когда их не видят, производят легкое и едва ощутительное движение; а предметы, когда их видят, возбуждают страсти близостию, питают их, как елей питает горение светильника, – и страсть, уже омертвевшую и угасшую, воспламеняют снова.
Естественное движение, без присовокупления чего-либо отвне, не может возмутить чистоты произволения и потревожить целомудрие; потому что Бог не дал природе силы преодолевать доброе произволение устремляться к Нему.
Если же произвольно увлекаемся иногда чувственным и предаемся или ядению и питию в превосходящем меру количестве, или сближению с женщинами, смотрению на них и беседе о них, – чем воспламеняется и быстро распространяется в теле огнь похотения; то естественно кроткое движение в теле изменяем при сем в свирепое и неукротимое, – этими прибавлениями к естеству по побуждениям воли своей.
Что ни сотворил Бог, все сотворил прекрасно и соразмерно. И пока правильно сохраняется в нас мера соответственности естеству, движения естественные не могут понудить нас уклониться с пути: но в теле возбуждаются одни стройные движения, которые дают только знать, что есть в нас естественная страсть, не производя однако ж щекотания и смятений, сильных воспрепятствовать целомудрию.