Сие ведая, будем таким страхом бояться Бога и заповеди Его блюсти, да будем совершении и всецели, и ни в чем же лишени из добродетелей (Иак. 1, 4), имея мудрование смиренное и сердце сокрушенное, и непрестанно вознося к Господу молитву божественного Арсения Великого: «Боже мой! не остави мене; ничего не сделал я пред Тобою доброго, но дай мне по благодати Твоей положить тому начало». Ибо все спасение наше в благоутробии и человеколюбии Бога. Ему слава и держава и поклонение, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Преподобный Феодор
Предлежащее умозрительное слово достойно занять место в ряду других аскетических писаний по мудрому истолкованию внутренних явлений в нашей духовной жизни и выводу из того подобающих уроков для подвизающихся.
Кто был автор сего слова, неизвестно. В заглавии он именуется преподобным Феодором. Но кто он был, не видно. Собиратели греческого Добротолюбия, видя в сем слове мысли, сходные с теми, кои содержатся в ста главах св. Феодора Едесского, приписали его сему последнему и поместили вслед за его ста главами. Но преосв. Филарет Черниговский пишет (об отцах § 277, нота 10), что св. Феодору Едесскому можно приписывать слово сие только гадательно. И действительно само слово не дает на то решительного указания.
Почему оставляя на свободу каждому признавать или не признавать принадлежность сего слова св. Феодору Едесскому, чтение же его почитая полезным для всех, ищущих пользы от чтения, помещаем его, по примеру греческого Добротолюбия, вслед за ста главами св. Феодора Едесского.
Преподобного отца нашего Феодора слово умозрительное
1) Сколь велик подвиг расторгнуть эти крепкие узы веществолюбия, освободиться от работы ему и стяжать навык в доброделании! Воистину доблестная и мужественная потребна душа, чтоб отрешиться от всего вещественного.
2) Чего же после сего искать следует, есть не очищение только от страстей: ибо это не есть еще само по себе добродетель, а только приготовление к добродетели; но к очищению недобрых навыков должно приложить и стяжание добродетелей.
3) Очищение же души есть: по части мысленной, – применение и совершенное оставление дольных прелестных нравов, т. е. житейских забот и попечений, худых склонностей и неуместных гаданий и загадываний; по части вожделетельной – не стремиться ни к чему вещественному и не смотреть на чувство, но быть покорным разуму, по части раздражительной, – ничем из приключающегося не возмущаться.
4) А после такого очищения и истребления всего, делающего силы наши нечистыми, и благоустроения их, требуется и восхождение к духовным совершенствам и обожение: ибо уклонившемуся от зла надлежит делать благое (Пс. 33, 15). При сем отвергнуться себя должно прежде всего, и таким образом взяв крест, последовать Владыке для достижения высшего состояния обожения.
5) Какое же это восхождение к совершенству и обожение? По части ума, это – совершеннейшее ведение сущего и Того, Кто выше всего сущего, сколько это доступно для человеческого естества; по части вожделения – всеконечное и непрестанное вожделение и стремление к первому добру; по части раздражения энергичнейшее и деятельнейшее движение к вожделенному, непрестающее и неослабное, никакими из встречающихся прискорбностей не пресекаемое в своем поступании вперед; но неудержимо, и вспять не обращаясь, шествующее.
6) Движение души к доброму должно быть столько сильнее движения ее к худому, сколько мысленные красоты превосходят чувственные, так что и попечение ее о плоти должно быть допускаемо лишь на столько, сколько это необходимо для удовлетворевия ее потребностей и поддержания жизни, чтоб иначе не довести животный организм наш до насильственного расстройства. Но это установить для себя легко; в дело же произвести весьма трудно; ибо нельзя без труда искоренить устаревшие привычки души.
7) Как обучение какому-либо искуству не приобретается без пота: так и к блаженному естеству, – Богу, – напряженное воззревание и простирание вниманием достигается многими трудами и в долгое время, пока вожделетельная сила освоится с последствиями такого стремления и вкусит от плодов его. При этом многое ум наш должен проявлять сопротивление чувственности, влекущей к дольнему, от чего брань у нас и борьба с плотию, не прекращающаяся до смерти: хотя иногда и кажется она умаляющеюся вследствие укрощения гнева и похоти и подклонения чувства под иго обогатившегося опытным ведением и искусством в брани ума.
8) Надлежит однако ж заметить, что душа непросвещенная, как не пользующаяся обыкновенно помощию от Бога, ни очиститься не может подлинно, ни к Божественному вознестись свету, как сказано: ибо сказанное должно считать сказанным о верных. К большему же сего уяснению надобно вкратце объяснить, какое различие есть в познаниях наших. Из здешних наземных познаний одно бывает по естеству, а другое сверх естества. Что есть это второе, явно будет из первого.
9) Знанием естественным называем мы то, которое душа может получить чрез исследование и изыскание, естественными пользуясь способами и силами, о творении и Виновнике творения, – разумеется, – сколько это доступно для связанной с веществом души. Ибо энергия ума ослабляется от соприкосновения его и срастворения с телом, и от сего не может он быть в непосредственном прикосновении с мысленными вещами, но имеет нужду для помышления о них в фантазии, которой природа – творить образы протяженные и дебелые. Итак ум, поколику во плоти есть, имеет нужду в соответственных образах вещей, чтобы судить о них и понимать их. Какое теперь познание ум, таков сущи получит сим естественным способом познание, такое мы называем естественным.
10) А сверхъестественное знание есть то, которое привходит в ум путем, превышающим его естественные способы и силы, или в котором познаваемое сравнительно превышает ум, связанный с плотию, так что такое познание очевидно свойственно уму бестелесному. Бывает же оно от Единого Бога, когда найдет Он ум очищенным от всякого вещественного пристрастия и объятым Божественною любовью.
11) Не одно, впрочем, знание так разделяется, но и добродетель: ибо иная добродетель такова, что не превышает естества и справедливо называется естественною; иная же воздействуется от первого источника добра, и как превышающая естественные наши силы и состояние, должна прилично именоваться сверхъестественною.
12) Объяснив это, полагаем, что естественное познание и естественную добродетель может иметь и непросвещенный, сверхъестественных же никак. Ибо как бы мог он возыметь их, не причастен сущи действующего здесь верховного Виновника? А просвещенный может иметь их обе.
13) Прибавлю только при сем еще одно различие; сверхъестественной добродетели нельзя стяжать, не стяжав прежде добродетели естественной; знание же сверхъестественного сделаться причастным и без естественного ничто не препятствует. Ведать однако ж надлежит, что как чувство и фантазию имеют и животные, имеет их и человек, только у него сии силы гораздо лучше и выше: так и в отношении к естественным добродетелям и познаниям бывает, что их оба, и просвещенный и непросвещенный, имеют, но у просвещенного они в гораздо лучшем и высшем состоянии находятся, нежели у непросвещенного.
14) Приложу и еще: – из познаний, называемых естественными, то, которое занимается добродетелями и противоположными им склонностями, бывает тоже двоякое: одно голое, когда философствующий о таких расположениях не испытал их на деле, – каковое познание иной раз колеблется сомнениями; а другое деятельное, и как бы сказать, задушевное, когда познание подтверждается испытанием на деле таких расположений, – каковое познание бывает очевидно и верно, никогда не колеблется и не допускает сомнений.
15) Между тем как сие так бывает, узнаем, что есть четыре вещи, противодействующие уму в стяжании добродетели: первое – предрасположение к противным ей навыкам, которое в силу долговременного навыка влечет склониться на земное; второе – действие чувства, которое, увлекаясь чувственными красотами, вместе с собою увлекает и ум; третье – ослабление энергии ума, которому подвергается он по причине соплетения своего с телом. Ибо не в таком отношении состоят зрение к зримому, и вообще чувство к чувственному, как ум к мысленному. – Говорю об уме души еще сущей в теле. – Ибо безвещественные умы действеннее соприкасаются с мысленным, нежели зрение с зримым. – Но как когда зрение заволокло – оно неясно, неточно и паче слиянно отображает в себе формы видимых им вещей: так и ум наш, хотя сознает мысленное, однако ж не может действенно зреть мысленных красот; а вместе с тем и вожделевать из того ничего он не может, так как мера расположения бывает по мере познания, – и он тотчас опять низвлекается к чувственным красотам, яснее ему представляющимся; ибо он по необходимости устремляется к тому, что является пред ним добром, истинным ли, или не истинным. – Кроме же всего этого еще и (четвертое) – нападения бесчеловечных нечистых духов. И сказать нельзя, сколько и каких сетей для уловления душ расставляют они, увы! – всюду по пути многовидно и многообразно, в чувствах, в слове, в уме, во всем можно сказать сущем, – которых никак не избегла бы ни одна душа, если б Восприявший на рамо свое заблуждшее овча – тех, которые на Него очи свои устремляют, безмерным попечением Своим не делал высшими их.
16) Во избежание всего сего три следующие потребны нам средства, из коих первое и величайшее есть к Богу очей своих вседушное обращение и от Него руки помощи испрашивание, все упование на Него возлагая, по искреннему убеждению, что если Он не заступится, то неизбежно попадем в плен тех, кои влекут нас к себе. Второе же, которое, как я полагаю, служит причиною и первого, есть непрестанное ума питание ведением. Под ведением же сим я разумею ведение всего сущего, чувственного и мысленного, как оно есть само по себе, и какое отношение имеет к первой причине, яко от Нее и для Нее сущее, – и доступное для нас созерцание Виновника всего сущего, по наведению из того, что от Него. Ибо исследование естества тварей очищает от страстного к ним расположения, избавляет от прельщения ими и возводит к началу их, давая, как в зерцале, видеть в прекрасном, чудесном и великом прекраснейшее, чудеснейшее и величайшее, лучше же сказать то, что выше всякой красоты, чудесности и величия. Вращаясь всегда в таких помышлениях, ум может ли не возжелать сущего блага? Ибо если он иной раз устремляется к чуждому для него, не тем ли паче устремится к своему? Пленившись же сим душа, к чему из сущего долу позволит себе прилепиться, когда оно обыкновенно отвлекает ее от Любящего ее и любимого ею? Да она даже и жизнию во плоти станет недовольна, как такою, которая полагает ей препоны к стяжанию и вкушению истинных благ. Ибо если ж неясно, как сказано, ум узревает в вещественном мысленную красоту, но мысленные блага таковы и толики, что и малое оттечение из моря оной красоты и слабое лучей ее появление может убедить ум – перелететь чрез все немысленное и к тем одним благам устремиться, отнюдь не попуская себе отступать от сладости оной, хотя бы из-за сего случилось подпасть чему-либо и горькому. А