Я перевел. Мы разговорились.
Мурзилка оказалась молодой англичанкой Джейн, которая перед свадьбой летала попрощаться с бывшим или почти бывшим итальянским бойфрендом в Израиль. Прощание, которое, как я понимаю, с большой натяжкой можно было назвать «девичником», должно было происходить довольно бурно, так как Джейн постоянно зевала, закрывала глаза и нежно улыбалась.
Кацман решил представиться мурзилке. С этой целью Толик расстегнул рубашку, очевидно, входя в роль Тарзана. В типаж киногероя «кретинеску» подходил с трудом, скорее смахивая на со слегка зачем-то побритой грудью обезьяну Читу из этого же фильма.
– Наигросишше Европиен Антик Диллер их бин, – услышали пассажиры. – Фаберже – целый цимер у меня на Хаус ин Берлин. Аллес натюрлих, отвечаю! Дас штымпт.
– Как интересно… – сказала блондинетка. – А мы с женихом как раз решили распродать весь антиквариат, который нам достанется от свадебного приданого. Это у нас в замке. Хотите посмотреть?
– Будем брать шлосс. Я позвоню пацанам, – подытожил Толик, подмигнув старому товарищу. – А мы что, опять на свадьбе? А подарок? Говорил тебе: забери Клевера!
В животе заверещало. До сегодняшнего дня моя жизнь обходилась без взятия шлосса. Равно как и без Клевера.
Джейн сказала, что от аэропорта ближе ехать до замка, чем из Лондона, и мы можем поехать прямо сразу. Толик цокал языком и потирал руки.
В аэропорту невесту без фаты, но с понятными только нам с «кретинеску» синяками под глазами встречал местный парубок. По жалкой копии итальянских страстей четырехчасовой давности мы поняли, что холодный английский отморозок – это жених. Несмотря на понятную усталость, невеста была явно поживее…
– Все женщины – актрисы, включая огромный профсоюз иллюзионисток. Ты согласен? – глядя на происходящее, сказал я.
Тысячи часов работы адвоката и собственная бурная личная жизнь дали мне некие основания для таких комментариев.
– Профурсетки! – неожиданно вытащил на свет из времен НЭПа профессию своей покойной бабушки Кацман.
Я возражать не стал.
А еще через четыре часа я действительно оказался в замке и входил в небольшую комнату, пахнущую пожилыми мышами вперемешку с гвоздичным дезодорантом.
Через полчаса ко мне заглянул Толик и удрученно сообщил:
– Рыцарь на первом этаже – фуфло. Гобелен хороший, но очень здоровый и слегка рваный. Наверняка с местными клопами и молью. Надо поинтересоваться живописью и серебром. Ты со мной?
– Нет, – твердо ответил я. – Предпочитаю быть на суде адвокатом или, на худой конец, свидетелем. Иди один.
Вечером в гостиной Джейн показывала нам коллекцию рухляди, и надежды на взятие шлосса таяли тысячелетней национальной тоской в глазах одесского спекулянта. Брать было нечего. Я уговорил товарища сразу рожу не корчить, а потихоньку сдриснуть завтра из шлосса на волю. И при этом сделать это по-английски. А как можно еще сдриснуть, если ты в двухстах милях от Лондона?
Однако у Джейн на нас были особые виды. Прежде всего, она сообщила, что церемония будет послезавтра утром, завтра приезжает папа из Ирландии и мама из Италии (видно, дочка пошла в маму), и она нас никуда не отпустит. Толик перевел «No way, gentlemen!» на одесский, как «об легально сдриснуть не может быть и речи», и мы начали разрабатывать план «Б», который, в конце концов, так и не разработали.
Невеста также сообщила, что после завтрака ожидается конная прогулка по очаровательным окрестностям и каждому приготовлена своя лошадка. Я сразу отказался, а Толик почему-то резко приободрился:
– Гхений адвокатуры не умеет ездить ни на ком верхом?! Какой ужас. Тебя шо, мама не водила в зоопарк, и ты не ездил по кругу на пони? Пони и лошадка – те же яйца, только размер побольше, хоть они и девушки.
Я поделился впечатлением от единственного раза, когда меня посадили на какую-то уставшую от жизни кобылу, и все поскакали куда-то, включая мою старушку, которая, не сказав мне ни слова, понеслась за кавалькадой. Мне было страшно, как в танковой атаке, в которой я никогда не был. Было высоко, и я жутко боялся упасть. Наверное, поэтому я вцепился руками под седло, так как держаться больше было не за что. Через час, когда меня доставали из этого состояния, костяшки моих пальцев были стерты в кровь просто до костей. Если не считать небольшого романа с Даной (по кличке «тетя лошадь») с журфака МГУ, то этим мои познания в коневодстве ограничивались, и на джигитовку я точно не тянул.
Утром, очевидно, помня мой вчерашний рассказ про пальцы, Анатоль выбрал некое ковбойское седло с торчащей на передней части штукой, за которую, по идее, можно было держаться на скаку. Ковбой Кацман смотрелся совсем неплохо, когда животное под ним сдерживал придурковатый конюх. Но через какое-то время все, кроме меня, поскакали. Толик бултыхнулся, как при спуске воды в унитазе, издал непонятный стон, и здоровенный черный скакун рысанул со всеми. Что касается меня, то я ушел к себе в комнату, поработать и поспать.
Вечер перед церемонией был свободен от каких-либо обязательств. Пришлось посидеть в салоне около «фуфлового» рыцаря, съесть сэндвичи с ватой вместо хлеба, застелить их кексами с чаем, посмотреть футбол и уйти спать пораньше. Наездника из «дикой одесской дивизии» видно не было.
Утром раздался звонок.
– Ты можешь зайти помочь мне одеться? – голосом подстреленного кентавра верещал Анатоль.
В комнате я увидел следующее. Раскинув ноги на метр и водрузив их на спинку кровати средней антикварности, передо мной лежал вчерашний наездник. То, что когда-то должно было иметь человеческий облик, находилось по-прежнему там же, но было чудовищно распухших размеров и отдавало цветом немытой сливы.
По прямой линии от этого места, но дальше к изголовью находился распухший от слез шнобель Толика, который когда-то был носом.
Антикварщик материл ковбойское седло, английскую лошадь и ни в чем не повинную маму Джейн.
Кое-как мы надели на Толю штаны, спустив их как можно ниже на бедрах в поисках необходимого пространства. Передвигаться сэр Кацман мог исключительно на несгибаемых ногах и только широким циркулем. Я умирал от смеха и, время от времени издеваясь над товарищем, шел впереди Толика той же «походкой» широкого циркуля. Англичане не реагировали, понимая, что мы иностранцы и, наверное, на свадьбах у нас так принято.
На лужайке перед домом было все готово для красивой церемонии, включая легкий английский дождь. Нас представили какой-то потертой «покрышке» в шляпе, оказавшейся той самой мамашей Джейн, которую все утро вспоминал Кацман. «Покрышку» сопровождал «Марчелло Мастроянни» для бедных, моложе мамаши лет на тридцать. Ирландский папа с лицом терки для яблок из моего детства тоже был не один. Его сопровождала холеная рыжая тварь лет двадцати пяти, с распутными карими глазами и классным бюстом.
Джейн еще вчера мне сказала, что родители вот уже лет двадцать как не разводятся и ни в коем случае не хотят этого делать, чтобы ни «итальяно веро», ни какая другая рыжая нечисть на состояние будущих усопших не претендовала. Рыжая мне понравилась.
Неожиданно для терки, папаша оказался забавным пацаном. Сначала он объявил мне, что видеть старинных друзей его дочери на вонючей английской свадьбе ему, ирландцу, абсолютно в кайф, потому что ненависть к колонизаторам у него на генетическом уровне. Затем поинтересовался, что с моим другом, который, как ему и подобает, сидел на самом краю стула с широко раскрытыми ногами и постоянно держался одной рукой за сердце, а другой за больное и натертое место, или, вернее, места.
Я ответил по-адвокатски, не обманывая и не кривя душой, что у Толяна интимная трагедия. Кацман смысл уловил и в подтверждение моих слов кивнул.
Папаша тут же принес литровую бутылку вискаря, и за час (!) они с Кацманом ее оприходовали. Я выпил с ними бокал шампанского, и мы втроем были к началу церемонии «в сосиску». При этом новые друзья изъяснялись на непонятном для меня языке, но понимали друг друга с полуслова, шутили и ржали, как вчерашние кони после одесских скачек. Перед самым выводом невесты ребята заполировали это дело еще ромом, а потом и «Бейлисом». Кто кого вел к алтарю – было не очень ясно.
После того как невесту официально сдали в эксплуатацию, папа Патрик (а может, и не Патрик, но точно папа) приперся к нам с новой бутылкой, но уже придерживаясь одной рукой за рыжую шалаву, а другой за пожилую «покрышку». Бутылку и стаканы нес какой-то штымп в шотландской юбке.
Анатолий от многочисленных обязательных вставаний во время бракосочетания опять себе все натер и, уже не стесняясь, стонал и плакал.
Неожиданно «Патрика» осенило.
– Я все понял, – сказал он, обращаясь к бывшей и нынешней. – Мой друг Тони уже много лет любит нашу Джейн. И по-настоящему! Со страстью, а не как эта отмороженная английская харя Эдвард. Не переживай, Тони, она еще от него к тебе уйдет. У тебя большое сердце. Я хочу с тобой выпить. Ты настоящий русский солдат!
– За русского ответишь… – неожиданно отреагировал на ирландскую тираду Кацман. Все засмеялись. Мы с Толиком – это понятно. А вот чему смеялся «Патрик & Ko» – было не совсем понятно, но мило. Друзья выпили еще, а затем двумя циркулями (чтобы не разочаровывать уверовавших в русские свадебные традиции местных) я повел приятеля собираться в дорогу. На следующий день в Лондоне начиналась русская антикварная неделя.
– Шарм слав… – одобрительно прощались с нами рыжая и «покрышка».
Если бы можно было споить ирландского папусика, я бы остался. Но, по-моему, это было нереально.
В поезде «кретинеску» спал. А я ехал и думал: «Санкции-шманкции… А вот ничто не может выбить у иностранцев прекрасное представление о романтической славянской душе. Пусть она даже и с одесским акцентом…»
Былое и дамы
Она подошла ко мне, когда мы что-то обсуждали с приятелем.
Тусовочную осеннюю Москву нельзя сломить ни военными конфликтами у них, ни кризисами у нас. Гости не могли как следует отдышаться от отгремевшего рока, любимая пошла припудрить носик, приятель насиловал мне мозг своим startup, и вот тут возникло «южное сияние» с шоколадными глазами.