Холл второго этажа утопал в толстенном ковре, который полностью поглощал мои шаги, но не глушил какие-то странные тихие всхлипы на одном из центральных диванов.
Краем глаза я увидел зарытый в диванные подушки женский силуэт. Не обращая на диван с придатком никакого внимания, я подошел к своему номеру, поставил на пол портфель, достал ключ и тут услышал нечто довольно неожиданное:
– Молодой человек! Помогите мне, пожалуйста. Я вас очень прошу.
В холле второго этажа в этот момент нас было немного: плачущий женский голос и я. Пришлось обернуться.
– Я прошу прощения. Помогите мне, пожалуйста. Вы, наверное, тоже из Москвы, как все здесь сегодня? Я только что заработала двести баксов с одним из ваших, а швейцар сегодня злой какой-то на меня. Хочет все отобрать и еще грозится легавым сдать. Наверное, Наташка подговорила. У нее на меня зуб уже месяц как… В час ночи охрана пойдет по этажам и меня выведет отсюда. А там этот гад! А у меня мама болеет. Мне лекарства надо покупать. Папа умер в прошлом году, я одна в семье работаю. Ну и учусь, конечно… А вообще, я в Москву уехать хочу. В кино хочу сниматься. Меня ваш приятель обещал в следующий раз с собой забрать, к себе в столицу. Сказал, что могу у него сначала в доме пожить…
– А что вы хотите, чтобы я для вас сделал? – с удивлением спросил я, думая о гнусном Изе, который, сняв стресс, выставил девчонку на мороз.
– Можно я у вас посижу до восьми утра? Утром приходит новый швейцар, Иван Алексеич, мамин друг. Добрый такой мужик. Он меня всегда за двадцатку выпускает. А впускает вообще бесплатно! Я тихо посижу. Ну правда… Умоляю! Пожалуйста! – И опять заплакала…
«Сердце не камень», – любила говорить тетя Фира, принимая пятикаратник от очередного любовника. Я открыл дверь и пропустил девушку вперед…
Будущая фрейлина Изиной жены по-хозяйски раскрыла шкаф, достала оттуда плед, скинула сапоги и, запрыгнув в большое кресло в гостиной, уютно свернулась калачиком.
– Только я вас очень прошу, не приставайте ко мне сегодня. Я так устала, сил нет. Хотите – завтра приду со скидкой? А сегодня ну просто засыпаю…
Что-то трогательное было в этой «Красотке». Но я не был персонажем Ричарда Гира, и платная любовь на полчаса меня никогда не интересовала:
– Без проблем. Отдыхай, – сказал я и ушел к себе в спальню.
«Все не так просто в этой жизни…» – думал я левым полушарием, аккуратно снимая штаны все того же «Принца Уэльского». В силу обстоятельств на мне был весь мой сменный и бессменный гардероб, а выглядеть в суде надо будет все-таки прилично. Аккуратно развесив все на стуле, я обнаружил в ванной зубную щетку, бритву и остальные причиндалы номера люкс.
И уже под душем, счастливый и усталый, поглаживая с юности любимые места местной мочалкой, я прогонял через голову очередную банальность типа: «Все-таки жизнь – хорошая штука, господин адвокат!»
Полотенце в гостинице было качества парижского Ritz. Я насухо вытерся, почистил зубы, причесался и вышел из ванной в свою спальню.
В эту секунду моя жизнь резко поменялась… Мало того! До этого мгновения я считал ее насыщенной и бурной. Я ошибался. Все предыдущие годы я жил просто в штиле.
На кровати полулежала моя новая коридорная знакомая. Абсолютно голая и слегка взлохмаченная. Ее довольно широко расставленные ноги были согнуты в коленях, а к груди была прижата небольшая подушка. Несмотря на провинциальность работника сферы обслуживания, художественная эпиляция присутствовала. Мои вещи: костюм, рубашка, бабочка и даже трусы и туфли были разбросаны по всей комнате, а один носок висел на телевизоре. Надо сказать, что по понятным причинам я тоже был не очень одет. Если не считать кольца и цепочки на шее, на мне больше ничего не было.
Нет… в моей жизни встречались люди, которые при виде голого меня испускали легкий крик удивления или стон отчаяния. Но тут?! Она заорала так, что могла разбудить тещу с женой в Москве! Это был не крик, нет… Это было что-то иное. Огонь в здании Владимирского централа в середине восьмидесятых согнал к тюрьме шестнадцать пожарных машин (пожар надо было тушить), тридцать пять милицейских (зэки могли сбежать) и десять «скорых» (охрана могла пострадать). Все сирены были включены одновременно. Говорят, что в городе оглохли даже коты. Так вот, по сравнению с криком в моем номере – это был этюд «пианиссимо» для арфы или лютни без оркестра. Глядя на эту картину, я даже не понимал, каким местом она кричит. Не говоря уже для чего?! На меня нашел столбняк, и в этот момент с треском распахнулись все двери, и в спальне стало неожиданно тесно.
В комнату вошли: полковник милиции с носом модного в том сезоне цвета мов, два худосочных лейтенанта, две тетки с гаденькими улыбками и довольно бесстрастный швейцар.
У меня что-то шевельнулось…
– Харе вопить, – тихо сказал полковник.
Вой немедленно смолк.
– Может, надеть на него что-нибудь? – спросила тетка-понятая.
– Не надо! – твердо ответил главный мент. – Нам еще фотки для газеты делать: «Московский адвокат пытался изнасиловать четырнадцатилетнюю дочь простого рабочего». Думаю, гражданин адвокат, вам в нашем городском СИЗО будет весело и уютно.
Девушка приподнялась на локтях и, не шевелясь, с интересом наблюдала за происходящим.
Я же с тоской смотрел то на полковника, то на художественную эпиляцию в виде сердечка. Я, конечно, все понял, как только распахнулась дверь. Теперь перед глазами проходили этапы неожиданно приближающейся к концу жизни: мама, мне пять лет и яблочный штрудель с надписью, школа, институт, первая и вторая любовь, Париж, вся наша веселая, дружная одесская семья, любимая, которая должна скоро родить, старшая дочь в платье принцессы, мой кабинет, книги, коллекции…
– Татьян, а Татьян, а тебе когда шестнадцать? – спросил полковник, обращаясь к малолетней паскуде.
– Через месяц, дядя Коль. Двадцать второго.
– Нехорошо получается, Игорь Борисович! Нехорошо! Большой срок можете получить. Что делать будем, гражданин Липкин? Сейчас, говорят, педофил получает десятку и укол какой-то химической муры. Раз! И вы уже кастрированный Барсик. Или, может, вы сами себе все отрежете?
Как странно устроен человеческий организм! Видения исчезли сразу, и то, что еще несколько минут назад сжалось от страха до «Боже мой», неожиданно начало распрямляться и приобретать не подходящие к месту формы.
– Я должен позвонить соседу, – сказал я и, не дожидаясь ответа, набрал Мишу.
– Ты знаешь, что происходит? – выпалил я, как только трубка на том конце что-то пискнула.
– Тихо, не ори, – мягко ответил мой приятель. – Сейчас Гарика на малолетней телке берут. Я все устроил. Денег, правда, стоило кучу. Но это ему за Леху Зеленского!
– Вас к телефону. – Ничего никому не объясняя, я передал трубку полковнику.
– Полковник Сиделькин слушает! – начал он безапелляционным тоном.
Их разговор был бурным, довольно эмоциональным и бесценным для филологов русского языка. На лице у полковника милиции отображалась интеллектуальная овуляция. Потом к ней пришла и зачалась мысль. Видно было, что для блюстителя порядка – это сложный и мучительный процесс. Принципиально не одеваясь, я продолжал стоять абсолютно голый и только перед носом у присевших на стулья понятых кое-чем помахивал. Это был скорее знак презрения по отношению к находящимся в моей спальне уродам – предлагать им понюхать собственный носок, подобранный с корейского LG во время телефонной беседы.
– Ах ты, сука недое…нная!
«Ну наконец-то представитель правоохранительных органов начал смотреть в корень вопроса…» – подумал я, аналитически глядя на происходящее.
– Ты перед какой дверью села, фанера треснутая?! Как бабки вперед клянчить – ты первая! А как мозгой, а не жопой шевелить – ты где?
Продолжая ничего не стесняться, Татьяна, скрестив теперь ноги по-турецки, запричитала скороговоркой:
– Мне как сказали, я и села. Сказали – поднимется мудак в шейном платке – вот он и поднялся. Я свои деньги честно заработала. Ни хера теперь никому не отдам.
– Так тебе же сказали – мудак в шейном платке, а не мудак в бабочке, тварь проститучая! Ты разницу-то понимаешь, коза уродливая? Чему вас там только в школе учат? Александр Андреевич, я не хотел… Извините. Само вырвалось.
– Ой, не гони, полковник! Ты сам шейный платок с бабочкой где последний раз видел? Сказать в рифму? Или сам туда заглянешь? Я что, зря орала? Вещи, как сказали, раскидала? Раскидала. Голая легла? Легла. Даже показания о том, что он ко мне приставал, час назад подписала! Ты где, полковник, такую малолетку еще найдешь? В следующий раз веди дочурку свою конопатую! Или твоей жене рассказать, как ты во время целой (!) радиопередачи Наташку в своем кабинете шпындил? И передача такая долгая была: «Шестьдесят секунд для женщин». В школе расскажу – умрут от смеха. Деньги не отдам!
– Ну ты и бл…ть! – осипшим фальцетом выдавил из себя полковник. Все шесть звездочек (по три на каждом погоне) были близки к апоплексическому удару.
Однако накатывала усталость, да и приключений на сегодняшний вечер для меня оказалось уже достаточно. Я собрал девичьи шмотки в охапку и начал потихоньку выталкивать заслуженных идиотов Нижневартовска в злополучный коридор.
Капелла заговорщиков с поникшими лицами, суматошно извиняясь, выходила из номера задом. И тут меня осенило:
– Знаете что… У меня завтра с утра суд. А вы мне и рубашку, и костюм помяли и испачкали. Смены у меня нет. Так что вместо ваших вшивых извинений извольте привести все в порядок.
Засыпая, я слышал, как в гостиной две гнусные понятые и Таня-малолетка, разговаривая шепотом, сушили мою рубашку, гладили костюм, бабочку и даже трусы:
– Слышь, Танька, ты бы пошла, что ли, к нему… Зря такого человека обидели. Нехорошо получается. Хоть бабки немного отработаешь. А выдержка у мужика железная: ему срок светит, а у него ни один мускул не дрогнул. Неа, все-таки один дрогнул, я видела! – И бабы тихо заржали.