Ответ: «Правда, но не совсем. Во-первых, не Федор Бондарчук, а Александр Стриженов. Во-вторых, это не детективный сериал, а полуторачасовая комедия. И я там сыграл роль Бориса Абрамовича Фридмана. Крупнейшего риелтора в нашей стране. Банкир будет в следующий раз, наверное!»
Вопрос: «Ваши творческие планы как актера? На самое ближайшее время…»
Ответ: «Перед началом просмотра творческий процесс должен пройти в туалете. Это в самом ближайшем будущем… Иначе просмотр будет коротким. Ну и так далее…»
Официанты разносили шампанское, народ тусовался, веселясь. По всему периметру помещения висели экраны, на которых мелькали эпизоды из нашего фильма. Мое появление каждые шестьдесят секунд шло перед Домогаровым и после Матвеева. Я допивал второй бокал теплого шампанского и громко млел, тихо икая.
Улыбаясь, ко мне подошел молодой человек небольшого роста.
«Фанат! – решил я про себя. – Звездею прямо на глазах. Что же будет после просмотра? А любимую неужели надо будет называть “звездунья”? И выдержит ли она вообще испытание международным признанием?»
– Здравствуйте, – сказал, улыбаясь, подошедший. – Можно вас кое о чем спросить?
– Да, конечно, – ответил я. В день премьеры и славы доброта захлестывала.
– Скажите, вы учились во ВГИКе?
– Да, было дело.
– Точно, – продолжал фанатик. – Я вас узнал. Вы спали с моей бабушкой.
От такой ошеломляющей новости на премьерном показе фильма звезды в моем планетарии неожиданно растворились или, скорее, как-то стухли.
Я начал оглядываться вокруг себя в поисках бабушки, лихорадочно соображая, что делать в такой ситуации: «Для алиментов вроде бы поздно, для признания “дедовства” рано». Около нас находилось довольно большое число особей женского пола. Выбор бабулек был велик и теоретически на бывший или будущий роман годился, но по возрасту не укладывался. Даже если тогда ей было четырнадцать…
– Она работала в библиотеке, – уточнил внучок. – И она много о вас рассказывала. Если б я знал, что вас здесь увижу, обязательно пришел бы с ней.
Ситуация запутывалась. Во ВГИКе, конечно, много чего было, но, скорее, на актерском и киноведческом. И на экономическом. Ну хорошо – на художественном и сценарном. Ну пусть на находящейся рядом Киностудии детских и юношеских фильмов имени Горького, где мы проходили практику. Но в библиотеке?! Не было. Сто процентов – не было. Книги брал и читал. Библиотекаршу – нет. Я бы помнил. Нереально! Я представил себя между вибрирующих стеллажей, падающие на пол книги по истории кино вперемешку с Полным собранием сочинений Ленина, подшивку журнала «Советский экран» на полу… Не было. Мамой клянусь? Нет, на всякий случай не буду. Хотя уверен.
– Мне кажется, что бабушка, наверное, шутила или ошибается…
– Моя бабушка никогда не ошибается! – Молодой человек, кажется, слегка обиделся. – И я не ошибаюсь.
И показав пальцем на экран с моей физиономией, твердо добавил:
– Вы же Карен Шахназаров?
Меня перевернуло от смеха в воздухе, как будто я прыгнул на Олимпийских играх через козла. Мгновенно отпал Paramount с фестивальной дорожкой в Каннах, Голливуд и Оскар ушли навсегда из восстановленного сознания, полностью вернулась спасительная вековая генетическая самоирония.
– Нет, дорогой, я не он. Бабушка ваша давала кому-то другому книги и подшивки. Может быть, и Карену Шахназарову. Но точно не мне. Я бы на вашем месте проверил родство. По росту так вы просто его наследник…
А уже через несколько минут я стоял перед экраном «Октября», смотрел на полный кинотеатр и корчился от смеха. Съемочная группа, которой я успел все рассказать до выхода – тоже. Глядя на сцену, зал, наверное, считал, что Говорухин снял не суперский черно-белый триллер в стиле шестидесятых, а не свойственную ему комедию положений.
Когда режиссер представлял группу и вызвал меня, то на позывные «Александр Добровинский» я даже не шелохнулся. Очевидно, ждал, что меня «кареннозашахназарят»… Продюсер Катька (тоже подруга по институту) просто вытолкнула меня вперед… Корчась в судорогах, я сделал два шага к рампе и поклонился. Разогнуться сил не было…
Через недели две, в воскресенье, в двенадцать ночи, позвонил известный чиновник.
– Александр Андреевич! Очень прошу вас немедленно увидеться со мной. Я в пивном баре «Жигули», рядом с вашим домом. Мне сказали, что не сегодня завтра меня арестуют. Нужно поговорить. Приходите. Умоляю. Только чтобы вас не узнали. На всякий случай.
Я оделся. Кожаная куртка, вязаная шапочка на глаза, джинсы, казаки на ногах, затемненные стекла очков на пол-лица. Не бритая с пятницы рожа. Джессика перестала рычать на незнакомца только после того, как меня как следует понюхала.
Чиновник сидел лицом к выходу и торопливо рассказывал мне свою историю.
Вдруг бюрократическая нижняя челюсть резко отвалилась вниз, и здоровенная жвачка бултыхнулась в находящееся под ней пиво.
– Все. Берут, – сказал Николай Васильевич. – Жене помогите. Очень прошу.
Я оглянулся.
К нашему столу действительно направлялись три молодых человека в черных куртках. Первый из них на весу доставал из худенькой папки какую-то бумагу, очевидно, просто постановление об аресте. Остальные двигались молча и ничего не говорили. В общем, как это часто бывает при задержании в публичных местах. Вероятно, застенчивая и вежливая группа захвата в масках осталась ждать на улице. Выход из «Жигулей» все равно был один.
Подойдя к нашему столу, первый молодой человек, посмотрев на меня, протянул листок бумаги и заискивающе сказал:
– Уважаемый господин Добровинский! Мы студенты юрфака МГУ. Можно ваш автограф и несколько слов пожеланий для группы? Вы, как адвокат, наш кумир! Нам всем будет очень приятно.
Ребята сзади согласно закивали, улыбаясь…
Сидящий напротив меня чиновник вылавливал вилкой жвачку, пока я писал что-то милым ребятам.
– Я эту народную любовь, Александр Андреевич, в гробу видел. Чуть инфаркт не схлопотал. Чтоб им ни дна ни покрышки, вашим студентам…
А почему нет? Это же хорошо, когда на улице люди узнают известного адвоката… Мне нравится!
Прямой в голову
Свадьба не только пела и плясала, она еще потела и икала.
Только что народный артист России Николай Басков спел, как обычно, малому «народному вече» за большие деньги, произнес тост за молодых и пожелал им брать пример с Киркорова: «Филипп своим детям и мама, и папа. И чтобы таким же Бедросовичем стали для своих будущих малышек и жених с невестой. Так что из двух новобрачных может получиться союз четырех».
Гости уже были в таком состоянии, что даже шутку из позднего Жванецкого могли принять за репризу раннего Хазанова.
Под шум аплодисментов и восторженного хрюканья «золотой голос» отвалил на следующую тусовку. Возбужденный тенором вокалист оркестра «Поющие гитары и Голубые ребята» очаровашка Сергей завел нетленный шлягер «О Боже, какой мужчина! Я хочу от тебя сына!». Зал с пониманием отнесся к мольбе миленького Сереги. Песни Gipsy Kings подняли на ноги уже больше половины московского банкетного зала «Сафиса». Ну а когда ударили «Семь-сорок», за перекрытия в здании стало боязно. Даже бокалы на опустевших столах подрагивали в такт знаменитому одесскому ритму. Танцевали все, включая детей и дядю Сему из инвалидной коляски, который выделывал такое, что живому не приснится. Страховку за ту злополучную аварию он давно получил, и дальнейшее подрагивание головой и всеми ногами исключительно в кресле выглядело на людях уже как явный перебор.
Русские танцевали не хуже евреев, и складывалось впечатление, что они тут все одесситы, просто годами прибеднялись. На мне повисла какая-то мокрая стокилограммовая белая курица, которая приняла душ из духов La petite robe noire, но ее естественный аромат из-под золотых бретелек на голых плечах мог перебить выхлопные газы всех машин на Садовом кольце в пятницу. Летом. В семь вечера. Ну хорошо, в восемь.
Наконец музыка смолкла. Я отвел Мокрицу (мокрую курицу) обратно на насест и вернулся за свой стол. Невеста с подругами удалилась для переодевания в третий раз за вечер, перед внесением праздничного трехметрового тортика.
Дамы за нашим большим козырно-авторитетным столом громко позвякивали бриллиантами на зависть Гохрану и Грановитой палате, гости пытались отдышаться после танцев и поэтому лишь громко сопели. Музыка удалилась покурить, выпить и «минус попопить».
И тут-то оно началось. Совершенно неожиданно. И абсолютно на ровном месте.
Отвратительно воспитанная или, вернее, совершенно невоспитанная пятилетняя девочка Соня дергала маму за крепдешиновый шанелевый рукав и противнейшим гнусавым голосом канючила мороженое, одновременно пристраивая собственную козявку к белоснежной скатерти.
Так как стол душераздирающе молчал, приходя в себя после одесских «антрашей», все внимание сосредоточилось на громкой маленькой зануде.
– Соня, отстань! Сейчас принесут торт! – верещала маман, обмахиваясь салфеткой.
– Нет, ты мне купишь сейчас мороженое! – продолжала девочка, похоже, положившая на некий виртуальный торт свое детское «фи».
– Отстань! Или я тебя сейчас накажу! – рявкнула Бэлла дочери, совершенно не ожидая надвигающейся катастрофы.
– Если ты сейчас же не дашь мне мороженое, я папе расскажу, как ты дяде Саше писю целовала… – внятно произнесла маленькая гадость.
Весь стол перестал дышать и повернулся почему-то ко мне.
Первый раз в жизни я почувствовал себя обвиняемым на процессе. Без права на защиту. То, что я был ни сном ни духом в этой истории, не утешало. Омерзительнее всех на меня смотрела Вика. Ее злорадно-мстительная ухмылка явственно говорила, что она ждала этой минуты много-много лет. И дождалась… С тех пор как у нас с ней что-то было, прошло столько времени, что ее давно должны были склевать грифы. Хотя бы за мерзкий характер.
Боря, муж Бэллы (метр девяносто в холке), медленно отодвинул стул и привстал… К чувству обвиняемого прибавилось еще одно гадливое чувство будущего потерпевшего… Через несколько минут эти два качества начнут первый раз в истории юриспруденции сочетаться в одном лице адвоката. Стол молчал, как фаршированная рыба об лед. Я лихорадочно перебирал варианты защиты и столовые приборы.