Бритоголовые забежали в церковь, свергнув огромное распятие из кипариса и затоптав его. Один, сутулый, опрокинул аналой, не забыв прихватить с подставки библию с чеканкой в кожаном переплете. Другой, олигофренического вида, плюнул в иконастас и, забежав через северные пономарские двери в алтарь, нашел там подризник из тонкой белой ткани, надел его на себя и заржал словно конь, тарабаня по груди.
Когда Зленко зашел внутрь, отца Никифора уже били. Православный священник призывал остановиться, пугая распятием и молитвой. В его дрожащих устах она звучала проклятием, но никого не трогала и не останавливала:
— Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящий Его…
Отец Микола прошел мимо, словно не замечая происходящего, и лишь удивился, что внутри нет никого, кроме беспомощного попа.
Калитку выбили. Вдалеке Зленко разглядел удаляющиеся фигурки, в том числе силуэт девушки с младенцем на руках. Чадо осквернили ложным крещением, подло устроив его в несуществующий праздник под носом у истинной власти. Отец Микола не на шутку разозлился и выпустил пса. Верный ротвейлер, словно читая мысли своего покровителя понесся, скрипя клыками, именно в сторону убегающей матери с ребенком.
Отца Никифора подвесили на забор в разодранной рясе и продолжали пинать. Молодчик с перекошенным лицом дауна, тот, что надел на себя подризник, отнял у батюшки наперсный крест и ткнул им отцу Никифору в живот, сильно его поранив.
— Хто до нас з хрестом прийшов, від хреста і загине! Москалики з хреста меч зробили, так нехай тепер отримують за свою підступність! Своєю ж зброєю[6] — гоготал кто-то в толпе.
Боль была адской, но священник все еще читал вслух молитву:
— Яко исчезает дым, да исчезну; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшаго силу диаволю и даровавшего нам Тебе, Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата…
Зленко смотрел на избитого до полусмерти настоятеля прихода с отвращением, но все же отстраненно, как будто его эта экзекуция не касалась и вовсе не он ее вдохновил.
— Набридло його слухати! Потрібно підвісити його вверх ногами. Нехай повисить, може здохне![7] — придумали новую пытку самые нетерпеливые живодеры.
Отца Никифора перевернули и прицепили на крюки забора, сломав обе ноги. Из раны в животе струилась кровь.
— О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожою Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь.
На сим отец Никифор испустил дух. Слишком скорая расправа не вызвала особого восторга у толпы. Отец Микола вглядывался в очертания своего стремительно приближающегося к жертве боевого пса. Он преодолел ручей в три прыжка, перепрыгнув по булыжникам медленно расширяющееся от ливня водное препятствие. Вот-вот его зверь настигнет жертву и вселит в этих мелких людишек истинный ужас, который они всецело заслужили. Девушка перебежала грунтовую дорогу. Но это ее не спасет. Четвероногий вихрь идет по пятам. Прыжок, и он на дороге.
Но что это? Что за красная фурия на огромной скорости промчалась по скользкому грунту? Леденящее душу чувство овладело пастырем. Его пес… «Красный болид» сшиб любимую собаку, его четвероногого друга, который служил без задней мысли, готов был разорвать любого за своего хозяина, насмерть…
Смятение усилилось, когда он услышал автоматные очереди в непосредственной близости. Стреляли из проезжающего мимо черного буса. Прямо по взбирающимся к колоколу его приверженцам. Один из них рухнул, сраженный пулей. А остальные слезли вниз и попятились назад. Где Ярый? Что происходит?
Дмитро Ярый отдавал какие-то спешные распоряжения. Он получил по рации невероятную информацию. Кажется, в город прорвался русский спецназ. Диверсионно-разведывательная группа. Штаб разгромлен. Пол Уайт и Моисей Урбан захвачены. Городская администрация пала и на флагштоке ратуши развевается флаг сепаратистов. Он подошел к наставнику и шепнул на ухо:
— Батько Микола, потрібно йти. Поки ми все не перевіримо. Нехай вояки підтвердять або спростують повідомлення про захоплення міста терористами. Повертатися туди небеспечно. Поїдемо на північ. А потім, коли все уляжеться повернемося. Ми для них як червона ганчірка. Не пощадять, якщо попадемося[8].
Отец Микола внял совету и прыгнул в «хаммер» Ярого, не переставая размышлять о мистической красной фурии, подобии самого диавола, унесшего жизнь его беспрекословного четвероногого апологета. К которому он так привык, в котором души не чаял. Гнетущая атмосфера не давала простора слову. «Хаммер» буксовал в грязи, но все же ехал, бросая на произвол судьбы незаконченный погром.
Толпа разбегалась, потеряв всякий интерес к разграблению бедного храма, где из утвари были только иконы да подсвечники. Ничего ценного. Слух прошел, что в городе русские войска. Наемники. Отморозки. Чеченцы. Жизнь дорога. А значит, следует драпать. И чем быстрее, тем лучше.
Дьяк спустился с колокольни только под вечер, когда стих ливень. Изможденный молитвой, он еле дотащился до храма, а увидев убитого батюшку, снял с головы скуфью и заплакал.
Глава 22На перепутье
У каждого свой путь, своя дорога. Кто ищет славы мирской, тот находит разочарование. Кто ищет любви, тот находит славу Господа. А кто плывет по течению, того чаще всего заносит на чужбину, но иногда выбрасывает на берег именно там, где надо.
Без остановок я проехал километров шестьдесят курсом на юг. Сперва по грунту, потом вокруг леса по объездной, усыпанной гравием, с короткими асфальтированными отрезками без разделительной полосы. Мы не встретили ни единого автомобиля. Ничейная полоса. Редкие березки да пустырь. Остановился я, когда сработал датчик. Бензин был на исходе, а действующей заправки в тех краях днем с огнем не сыскать. Особенно во время войны.
Пока мы разминали кости, нас догнал черный бус — крепость на колесах, оборудованная под налеты смотрящим теневого мира по прозвищу Партизан. Его банда тоже высыпала на свежий воздух. Все, кроме двух братков с автоматами, что стерегли Уайта и Урбана в салоне.
Партизан двинулся ко мне и первым делом спросил:
— А ты еще кто такой и как оказался здесь вместо Малевича?
Похоже, все это время Партизан был уверен, что красным «феррари» управляет его подручный.
— Его убило осколком, прямо в висок, — честно ответил я. — Я и сел за руль вместо него. Чтоб спасти музыканта и молодую семью.
— Ты, значит, герой? Или дезертир? Кем считаешь себя? — засыпал вопросами авторитет. — Откуда призвали? Или добровольцем в каратели записался? Так ты приблудный или идейный нацик? Кто ты есть по жизни?
Я смотрел на него без страха. Почему-то думал, что все позади. Как-то несвоевременно расслабился. И не знал, с чего начать, чтобы ответить хоть на один вопрос пахана так, чтобы моя история выглядела правдоподобной. При этом я отдавал себе отчет, что изложить всю правду, как есть, означало вызвать подозрения. От моего секундного замешательства спасла жена десантника Марта:
— Он хороший человек, не трогай его, Партизан. Он свой. Не только потому, что он нас всех вытащил. Это он меня спас от Глеба-Брусники, когда этот подлец напал на меня в чулане. Хотел изнасиловать. А я ведь беременная.
— М-м… — почесал подбородок смотрящий. — А, это тот опарыш, что на мужа твоего стуканул… Ясно. Что, совесть проснулась? — снова обратился он ко мне.
— Партизан, не терзай человека, он ничего плохого не сделал, — вступился за меня муж Марты.
— Не сделал?! — перекосило Партизана в порыве гнева. — А где мой близкий? Где Малевич? Почему я вместо Малевича вот это чмо вижу? Откуда ты взялся такой герой с укропским шевроном? Братва, а ну выводи этих уродов из машины! Лоб зеленкой мазать. На прицел этого дезертира. Пусть делом доказывает, что не гондурас. Валить будет ублюдков у нас на глазах!
Братва вытащила из салона Моисея Урбана и Пола Уайта и поставила на колени. Мне всучили пистолет и взяли на мушку.
— Давай, стреляй. Прям в лоб обоим!
Я бросил оружие на зернистый песок, чтобы не провоцировать бандитов, и произнес речь, которая, как мне кажется, на тот момент была абсолютна неуместна и предельно глупа. Но именно она спасла мне жизнь на том роковом перепутье, способном завести по какой угодно траектории, включая не только стрелки компаса, но и направление вниз, в сырую землю.
— Граждане уголовники, — начал я, — то, что я собираюсь вам сказать, может вас удивить, так как у меня с собой не имеется удостоверения личности офицера Черноморского флота России. Но я есть действующий офицер Вооруженных сил РФ, попавший добровольно на эту войну. С ведома своего командования. Только сражаюсь я на стороне ополчения, а не укропов, как вы ошибочно полагаете. Мой позывной «Крым». Как бы странно это для вас ни прозвучало. И расстрелять этих кровопийц я вам не позволю, даже если это будет стоить мне жизни. В школе в вашем оккупированном городке каратели держат тридцать наших, мучают их, истязают. Спросите у виолончелиста, если мне не верите. А за этих двух упырей укропы не только их отдадут, а еще трижды по столько же. Лишь бы не засветили амера в прессе. Если вы их сейчас завалите, а не передадите в штаб, в Донецк, то вы будете нести ответственность, будете считаться виновными в смерти сотен узников. Людей пытают в застенках хунты, и их можно оттуда вытащить. Из изоляторов СБУ, из подвалов. Не дам я вам этого сделать…
— Не дашь?! — рассмешил я Партизана, хотя нет, смех этот был наигранным, нервическим, ненатуральным. — Офицер?! Разведчик, что ли?
— Считай, что разведчик, — солгал я не моргнув глазом. — ГРУ. Причем в звании капитана третьего ранга. Из Севастополя.