сии, но и в Европе. На бэкграунде фильма играл фоном подходящий зловещий мотив. Мурашки бегали по телу. Нас тоже учили ненавидеть.
Урбан тоже выложил все, что знает о планах своего патрона, губернатора. Свое личное участие в финансировании карателей отрицал напрочь, но признал по секрету, что подвержен гипнозу. Как только узнал, что его не повесят, как обещали на первом допросе, а обменяют, замкнулся в себе и перешел на сигареты без фильтра…
Так что первоначально запланированная без помпы организация этого обмена обернулась серьезными PR-последствиями. По-тихому не вышло.
Для меня лично это был большой повод для праздника. Его требовала душа. К тому же армия медленно, но уверенно преобразовывалась в кадровую. Выдали первое жалованье, выделили паек. Повод, правда, нашелся, более весомый. Золотая свадьба моих хороших знакомых. Я оказался в числе приглашенных. Наряду с пришедшим в себя после плена виолончелистом Сергеем Адамовичем, его дочерью Кристиной и сынишкой музыканта Дмитрием… Митяем. При этом я все-таки выполнил еще одно данное мной хоть и не под присягой, но в присутствии одной очень важной для меня особы, обещание и раздобыл кролика для бабы Нади, чье кольцо с бриллиантом безвозвратно исчезло в перипетиях изложенных выше событий. Достал также горячительное, два «флакона», и купил пачку сигарет. Это были все мои подарки. Негусто, но от всей души.
Баба Надя в фиолетовом платье из ситца, которое надевала года три назад на поминки по двоюродной сестре, и ее седовласый супруг Николай Антонович при элегантном костюме, накрахмаленной кремовой рубашке и в широченном, как река Збруч в полноводье, фетровом галстуке встречали гостей в своей скромной квартире, в главном зале, где вовсе не казалось тесно из-за инкрустированного комода и пианино. Эти светлые люди излучали такую солнечную ауру, что небольшое пространство их типового жилища казалось масштабнее иных апартаментов.
На столе ждали: салаты, как водится, оливье и сельдь под шубой; черный хлебушек в лукошке; зеленый лучок, помидорчики и соленые огурчики собственного засола, маринованный чеснок и квашеная капуста; молодая картошечка, сваренная в мундирах; березовый сок и, конечно, две бутылки русской водки. Как без этого. Когда гости собрались, стол увенчался главным блюдом — тушеным кроликом под сметаной, приготовленным по особому рецепту в специальном чугунке. Мясное диетическое лакомство было украшено мелко нарезанными дольками морковки и ялтинским сладким луком. Пар от него давал такой чудесный запах мира и благоухания, что в сочетании с ласковым солнечным днем заставил забыть обо всем, что так терзало душу, а главное — о проклятой войне. Баба Надя сияла, когда мы все как один искренне восхищались деликатесом. Она скромничала, наверняка скрывая, что тушеный кролик — ее коронка.
— Гости дорогие, спасибо, что пришли. У меня еще десерт. Яблочный пирог с чаем! — Баба Надя сияла, словно помолодела лет на десять. Хвала расточалась всеми, кроме Николая Антоновича. Он просто любовался своей спутницей и, наверное, вспоминал что-то светлое и непорочное, потому его глаза излучали подлинное счастье, и такой взгляд не подстроишь, его подлинность не вытравишь. Были и слезы. Красивые чистые капельки, застывшие не в морщинах, ибо морщины теперь казались излучинами реки. Бурные страсти давно сменились высокими берегами уважения, сострадания и любви и огромной благодарности за эти пятьдесят совместных лет. Полвека счастья. Кто похвастается таким? Мы смотрели на них с одинаковым чувством. Им можно было позавидовать и порадоваться за эту красивую пару всем сердцем.
Были тосты и играла чудесная музыка. Целый концерт.
— До чего музыкальный у вас подъезд! Музыкальный подъезд многострадального дома. Музыку миной не убьешь! — Да, черноватый юморок, очерствел я за последние годы, мои шутки не всегда били в точку. Ну, если честно, я никогда не метил в резиденты развлекательных шоу. Но я ведь любил музыку, так что выразил свою мысль хоть и топорно, но вполне искренне. Просто нотный стан я так и не освоил, нахватался когда-то по вершкам по классу шестиструнной гитары, выучил несколько аккордов, иногда бренчал. Даже пытался петь, но слух подкачал. Диапазон слишком мал. Да и голос противный.
Сперва баба Надежда исполнила «Синий платочек» под собственный аккомпанемент, затем Сергея Адамовича попросили принести виолончель. Митяй быстро сбегал на третий этаж и приволок чехол с инструментом. Сюита Баха для виолончели тронула до глубины души и выдавила слезу у обеих присутствующих здесь дам. Кристина, как выяснилось, была сентиментальна и тоже умела играть на фортепиано.
— Кристиночка, сыграй, не стесняйся, — попросила баба Надежда.
Сначала девушка отказывалась, но когда все поддержали просьбу почтенных юбиляров, отпираться было уже невозможно. Кристина положила руки на клавиатуру.
Я влюбился в нее еще раз. И я готов был влюбляться в нее каждый день всю оставшуюся жизнь. Это произошло не в этот день. Чувство к ней овладело мной даже не с первого взгляда, когда увидел ее в этой самой квартире на втором этаже. Я смотрел на ее тонкие пальцы, на шею, на волшебную осанку и понимал, что знал ее еще из своих снов, с представлений об идеале, именно так выглядела моя самая сокровенная мечта.
— Что это за музыка? Кто автор этой красоты? — спросил я.
— Мой папа…
Она посмотрела на своего отца. Теперь плакал он. И она обняла его со словами:
— Папочка, любимый, все хорошо.
Солнце щекотало глаза еще долго. Был еще пирог. Сытые, мы смеялись над анекдотами. Николай Антонович был отличным рассказчиком, не в пример мне. Хотя, признаюсь, и я однажды достиг цели и рассмешил всю компанию. Рассказал притчу о зависти…
— Вот жили два соседа. Один богатый, другой не очень. У богатого был «мерседес», бедный ходил пешком. И вот однажды бедный все-таки насобирал на отечественный русский автомобиль. Богач вышел утром на балкон и увидел счастливого соседа в собственной машине. Увидел и умер от зависти…
Кристина тоже хохотала. Ее звонкий смех для меня был не менее прелестной музыкой, чем произведение ее отца.
Мы сидели допоздна и говорили обо всем. Больше о мире. Но с закатом пришли тревожные темы. Я поведал о состоявшемся обмене во всех красках, несколько преувеличив свою роль. О повышении по службе, о поощрительном отпуске на десять суток, который мне дали вместо ожидаемого мной георгиевского креста.
— Поощрили отпуском! И на том спасибо, съезжу в Крым, повидаю сослуживцев, у меня там однокомнатная квартира в Севастополе. В Камышевой бухте. До моря пешком метров восемьсот… — похвастался я.
— И я хочу на море! — заявил Митяй. — Возьми меня, дядя Леша.
— Почему нет! — согласился я, не раздумывая. — Может, и Кристина захочет? Вы как, не возражаете, Сергей Адамович?
Не успел я услышать ответ, как возле дома прозвучал глухой взрыв. Сработали сирены сигнализаций. Радиостанция тоже затрещала сообщениями. Минометный обстрел со стороны Авдеевки. Надо было спускаться в подвал. Праздник закончился с исчезновением солнца.
Когда мы спускались по лестнице, отец Митяя сказал мне:
— Леша, если это не обременительно для тебя, увези моих детей в Крым. Там у нас родственники в Балаклаве. Мама их там и младший братик. Увези их в безопасное место. И скажи там жене моей Елизавете, маме Кристины, что рано еще домой возвращаться. Домой еще не скоро. Пусть потерпят родственники. Надоели мы им уже! Намекают, что засиделись.
— Не беспокойтесь, я отвезу, — пообещал я. — Пусть у меня живут. На двоих в самый раз. А я все равно только на десять дней еду. Могу и в каюте на своей списанной «коробке», на сторожевом корабле, обустроиться. Кэп у меня мировой, против не будет…
Глава 24Новый мэр
Партизан смотрел на себя в зеркало. Уже после того, как побрился. На сей раз он задержался в ванной комнате дольше, чем обычно. Глядя на свое испещренное морщинами лицо, на эти впалые щеки и седые волосы, он силился вспомнить, как он выглядел молодым, и не мог. Странно. Не всегда же он выглядел так…
Сколько лет прошло в бегах и в зонах, сколько ушло на то, чтобы заставить себя уважать, научить воспринимать твое слово весомым. И вот, спустя массу времени, словно ничего нет за тобой, тебя как прежде, как в ранние годы становления, на малолетке, или в дни, когда ты карабкался вверх по криминальной лестнице, могли растоптать и унизить даже не коронованные по всем законам воровской масти короли криминала, а какой-то янки с прихвостнями из бандеровской мрази…
Кто на что учился! У каждого свои университеты. У кого дипакадемии, а у кого улица и «граждане хулиганы». Кто в армейке выгибается, а кто на шконке чалится. Но уважения хотят все без исключения. И покоя. Ему он только снился.
В его профессии стабильность — понятие относительное. Но существующее. Она несколько отличается от того спокойствия, к которому стремятся люди. От обыденности, благосостояния, умиротворенности и чувства защищенности, которые они только понарошку называют рутиной и скукотой, но ради которых они кладут на алтарь целые жизни. Попробуй, брось их в водоворот страстей и неизвестности, они тут же станут грести к знакомому берегу, где тишь да благодать, уютный дом и надежный тыл. Где хватает, и не надо лишнего. Где ненужная роскошь — обременение, а не цель. Может, они правы. Тихие воды размеренного уклада есть высшее благо. Ведь их большинство. И они бывают счастливее, чем иной налетчик, сорвавший куш и прокутивший награбленное за месяц, загремев при этом под фанфары в казенный дом. Ведь крепкая семья — воистину самая желанная атмосфера. Не такая, как у него, «семейка», а настоящая, с любящей женой — хранительницей очага и детишками. Жизнь тогда наполнена подлинной радостью, истинным доверием и комфортом. А не вечными «сюрпризами», неминуемой бедой и волчьим законом стаи, где правит сильный, а выживает самый коварный. Где доверие основано лишь на выгоде, а лидерство — вовсе не зарок долгожительства.