Он вымахнул на траву, крича, чтобы я немедленно забиралась на Лэппа и во весь дух исчезала отсюда. Дункан превратился в несущийся смерч, но на него налетели таких же три, подсекли и свились в змеиный клубок. Коник развернулся ко мне, я дернулась к конику, но в тот же миг плечи захлестнуло сразу до кости врезавшейся веревкой, опрокинуло и поволокло по траве. Я больно ударилась об оголенный корень дуба, содрав кожу, и уже ничего не видела, потому что перевернулась от удара лицом в землю.
Аркан вдруг ослаб. Вскакивая, я заметила, что он перерублен. Перед глазами мелькнула желтая грива Лэппа. На его шее тоже болтался обрывок аркана. Я вцепилась в гриву и взлетела, каким-то чудом попав в седло. Над ухом просвистела стрела. Нападавшие решили взять нас если не живыми, так мертвыми. Я оглянулась, но в скопище мельтешащих тел не смогла разглядеть магистра. Место нападения стремительно зарастало деревьями: Лэпп мчался прочь, обгоняя стрелы.
Он летел так быстро, умудряясь просачиваться на полном скаку между стволами, что лес по сторонам слился в две сплошных зеленых стены. Мелькнуло открытое пространство, только дальние верхушки возвышавшихся деревьев проплывали чуть медленнее, позволяя себя разглядеть. Пространство снова сузилось зеленым тоннелем. Обдало холодом воды: желтогривый плюхнулся в реку, окатив меня с ног до головы. Движение его чуть замедлилось. Теперь стены тоннеля стали белесыми и мокрыми. Лэпп несколько раз сворачивал по протокам, затем выскочил и снова свистящим ножом вонзился в лесную плоть, разрезая ее пополам, и она покорно ложилась по бокам душистыми ломтями.
Внезапно выскочивший навстречу массивный сук с треском ударил меня в лоб, и я, ловя руками и ртом исчезающий воздух, кубарем слетела с коня и шмякнулась оземь. Сверху на меня дубиной ухнула вспыхнувшая нежными звездочками тьма.
ГЛАВА 2
В раскрытое окно моей опочивальни вкусно веяло утренней свежестью и серебристо-розовой зарей. Только веяло: окно щурило узкий кошачий зрачок на запад, и восходы обходили его стороной. Потому с моей точки зрения утро еще не наступило.
Я вознамерилась было досмотреть интересный сон, но он тут же перешел в кошмар с какими-то всадниками, веревками и прочими неудобствами и заставил-таки меня поднять голову. Влетел шмель, плюхнулся на подушку, на нагретое место, и улетать не собирался, решив доспать вместо меня. Придется вставать, уступив место меньшому брату. Даже на увечье не могу сослаться: правая нога уже приобрела вполне человеческий вид. Ай да башмачки, моченные в живой воде!
Я доковыляла до комнатки Ребах. Она распахнула дверь на стук, еще позевывая и выцарапывая кулачком из бархатных глаз остатки сна. Зевок немедленно перешел в вопль, когда, уже освободившись от сна, она разглядела визитершу. Я испугалась: либо с подругой что-то случилось, либо со мной. Может, я за ночь все-таки превратилась в Горгону?
– Ты?! Рона, но… но… – девушка, заикаясь, решилась дотронуться до меня. И крепко ущипнула. Теперь уже заорала я. Ребах недоуменно покачала головой. – Да, это ты…
– Ты что щиплешься, Ре? Не выспалась? – Я уже чувствовала себя виноватой, что разбудила ее.
– Но тебя же украли! – выпалила подруга.
– Как это… когда? Без меня? – Я страшно удивилась.
– Вчера около полуночи! Тебя выкрал Дункан, и Альерг всю ночь пытался отыскать следы, но магистр словно улетел вместе с тобой из комнаты Иби!
Действительно, мне снилось что-то подобное. Неужели телепат всерьез воспринял мои сновидения?
– Ребах, пойдем ко мне, ты мне все расскажешь подробнее.
Подруга милосердно помогла мне разобраться с прической, рассказывая между делом, какой переполох поднялся в замке, когда мастер уловил мой вопль о помощи из комнаты Иби. Процедуру прореживания косы она завершила традиционным вопросом:
– Что проку быть пифией, если ты не можешь как следует посмотреться в зеркало? – По заведенному обычаю вопрос снабжался еще и горькой пилюлей: – И вообще, что толку в твоих знаниях чужих судеб, даже если это судьба мира, раз ты не способна познать себя? Бедняжка!
Я попыталась возразить:
– Может быть, знание судьбы мира и есть мое знание собственной судьбы? И я познаю себя, когда познаю мир?
Ребах в ужасе всплеснула ладошками, зажимая изящные ушки:
– Не хочу такое слышать! Какая чудовищная гордыня! Знание мира – это привилегия Бога, Рона. Что твоя маленькая судьба по сравнению с миром? Ничто!
Мне стало обидно уничижаться до ничто, и я запальчиво продекларировала:
– И в ничто может оказаться все!
– Гордыня и схоластика! – проговорила мудрая девушка с грустной улыбкой в миндалевидных теплых глазах.
– Послушай, подруга, Лига чудовищно расточительна, если позволяет таким, как ты, работать камеристками!
Она лукаво отвела глаза. Тоже мне, соглядатай!
– И потом, – продолжала я кипятиться, – когда ты смотришься в зеркало, разве ты там видишь себя? Кажущуюся поверхность! То, как, возможно, видят тебя другие. Да и тут никакой гарантии. Помнишь, какие злоключения выпали на долю Мертвого Глаза из-за отсутствия такой гарантии?
Ребах уронила расческу и зашлась смехом.
Гарсийский живописец Пьетто был гением точности. Портреты, выполненные его кистью, воспроизводили оригиналы до последней морщинки. Скопированы были каждый волосок, каждая бородавка, каждая складка. Но при всей беспристрастности лики, писанные Мертвым Глазом, получались отвратительными, как мертвецы. Никто по доброй воле не хотел позировать правдивому живописцу. Но натура и не требовалась: Пьетто обладал уникальной памятью. Изображенные, когда видели портреты, в лучшем случае не верили глазам. В худшем их физическое и психическое здоровье не выдерживало зрелища. Но придраться было не к чему, разве что к излишней натуралистичности. Долгое время заказчиков у юноши не было. От отчаяния он сдался в руки Лиги и поступил в школу ясновидцев.
Но как-то одному дряхлому, но богатому ростовщику, обладателю красавицы жены, пришла неожиданная мысль заказать Мертвому Глазу портрет ее любовника как подарок на день рождения. На следующий день женщина пожертвовала все состояние мужа, какое могла увезти, местному монастырю, постриглась в монахини и прославилась впоследствии необычайным молитвенным рвением. Последним движимым имуществом, что осталось у брошенного мужа, был злополучный портрет.
Рогоносец, получивший не совсем тот эффект, на который рассчитывал, с досады швырнул это последнее в оригинал изображения. Портретированный скончался на месте – его хватил двойной удар: во-первых, тяжелой рамой по голове, во-вторых, он не вынес жестокой правды собственного облика, так как считал себя первым красавцем Гарса. Ростовщик тут же умер от счастья. А местный поэт прославил себя душещипательной исторической балладой.
С тех пор отбоя от заказчиков у Пьетто не было: каждый норовил заказать ему своего врага или просто досадившего соседа. Вдохновленный долгожданным признанием, живописец бросил школу и целиком отдался любимому делу. Портрет девушки кисти Пьетто считался лучшим лекарством от неизлечимой прежде болезни любви. Стоило показать изображение влюбленному, как тот навсегда терял к предмету страсти всякий интерес. В Гарсе почти прекратились браки по любви и возобладал голый расчет, чему патриархальные родители совершеннолетних детей были только рады.
Не обошлось и без побочных эффектов: стала стремительно снижаться рождаемость. Аптеки обогатились на возбуждающих средствах. К гениальному живописцу стали стекаться поклонники его искусства со всей Асарии и даже из соседних государств. Мертвый Глаз зазнался и поплевывал в сторону школы Лиги, ясновидцы которой обычно нищенствовали. Так продолжалось около двух десятков лет – до тех пор, пока чуть ли не каждый житель Гарса принудительно не обзавелся собственной живописной копией.
У Альерга таких подарков скопилась целая коллекция, и раз в год он непременно устраивал выставку для всех желающих на нее полюбоваться. Экскурсии школярам он проводил сам, особенно старшим курсам, где непременно находились две-три сохнущих по гиганту школярки. Девицы излечивались. Медики приходили в восторг и срочно писали дополнения к каталогам «Яды и противоядия». Красавице Ребах мастер самолично подарил два особо нелицеприятных изображения. Но она, взглянув, только слегка покраснела и подняла на дарителя вспыхнувшие надеждой бархатные очи, прошептав: «Это воистину бесценный дар». Альерг в свою очередь покраснел с досады, получив противоположный ожидаемому результат. А девушка бережно прижала к груди подарки и унесла к себе эту гадость как величайшую драгоценность. Ничто не могло поколебать ее любви, даже Мертвый Глаз. У человечества появился, наконец, критерий истинности столь обманчивого и столь часто подделываемого чувства, как любовь.
Но человечество снова отказалось от счастья.
Однажды крепость была разбужена грохотом и криками о помощи. Пока проснулся караульщик, пока Альерг сотворил Привратника и пока заржавевший и отказавший в самый нужный момент подъемный механизм сменил гнев за небрежный уход за ним на милость и решил заработать, вопли уже затихли. Мост опустить не удалось: он расположился на чем-то, как на склоне горы, и никак не хотел принимать горизонтальное положение.
Поднявшемуся в полном составе на стены населению крепости в неверном свете факелов было явлено зрелище, напоминавшее городскую свалку: с той стороны ворот была навалена огромная куча какой-то рухляди, под которой исчезли последние следы рва, когда-то окружавшего крепость. Куча и не давала мосту опуститься.
Площадь бурлила до краев огоньками, словно город решил, наконец, стереть с лица земли надоевшее гнездо жар-птицы. Казалось, что все население Гарса, включая младенцев, вышло на последний штурм. Несколько факелов полетело в рухлядь, и та занялась жизнерадостными сполохами. Толпа отхлынула на безопасное расстояние. Люди обнимались, братались, пели и плясали, и царило совершенно праздничное настроение, как в карнавальную ночь. Школяры с восторгом поучаствовали во всеобщем ликовании.