Добровольческая практика межвоенного периода в значительной степени обусловливалась обстоятельствами развития Красной армии. В первые послевоенные годы численность армии была многократно сокращена. В декабре 1920 г., когда начался первый этап сокращения войск, численность Красной армии достигала 5300 тыс. человек[318]. К 1 октября 1924 г. штатная численность РККА была доведена до 537,5 тыс. человек[319], сократившись по сравнению с периодом Гражданской войны в десять раз. Это был тот предел, за которым, по мнению М.В. Фрунзе, дальнейшее уменьшение было «мыслимо лишь путем расформирования целых дивизий, то есть путем ослабления основного костяка армии и ее боевой мощи»[320]. В таком составе многими руководителями армия признавалась небоеспособной[321], однако в условиях хозяйственной разрухи указанный лимит пришлось выдерживать (с незначительными коррективами) до начала 1930-х гг.
В первой половине 1920-х гг. армия страдала из-за недофинансирования. Красноармейцы и командиры стремились уволиться из рядов Вооруженных сил, поскольку гражданские специальности давали значительно больший доход при неизмеримо большей личной свободе. Даже с учетом весьма скромной штатной численности Красной армии она испытывала значительный некомплект – от 30 до 50 процентов по различным родам войск (по состоянию на январь 1925 г.). Списочная, то есть реальная, численность армии в этот период была еще ниже: на 1 сентября 1924 г. она составляла лишь 478,5 тыс. человек[322]. Настоящим бичом армии этих лет стала текучесть кадров, достигшая пика в 1923 г., когда личный состав многих воинских частей успел обновиться за год по несколько раз – иногда до десяти раз![323] По признанию многих руководителей военного ведомства, текучесть достигла катастрофического масштаба, грозившего развалом армии. Главными причинами текучести были продолжавшийся процесс демобилизации старших возрастов и сокращения Красной армии при одновременных бесплановых частных допризывах; непрерывная реорганизация войск и связанные с этим командировки и переводы военнослужащих из одной части в другую; увольнение по болезням; дезертирство; различные сроки службы красноармейцев и др.
В проблеме текучести тема добровольчества играла двоякую роль. С одной стороны, из соображений экономии государственных средств с осени 1922 до весны 1924 г. принудительные массовые военные призывы не проводились. Поэтому набор добровольцев на должности рядовых в этот период всячески поощрялся[324]. Более того, в циркулярном письме председателя РВС СССР Л.Д. Троцкого командующим войсками округов и фронтов, разосланном 6 сентября 1923 г., «привлечение в армию добровольцев» было названо «единственной мерой, могущей хоть несколько сгладить влияние некомплекта»[325].
Опора на добровольцев понималась в этот период как вынужденная мера: в тезисах начальника мобилизационного отдела Штаба РККА Н.Л. Шпекторова 20 января 1924 г. они характеризовались как «случайный элемент, не укладывающийся в твердые рамки прохождения военной службы»[326]. Добровольцы в данном случае одновременно были и единственным источником пополнения войск, и элементом их дестабилизации, поскольку они же в значительной мере создавали нестабильный, хаотичный поток принимаемых на военную службу и увольняющихся, становясь одной из причин пресловутой текучести кадров.
Весной 1924 г. состоялся первый послевоенный всеобщий призыв в ряды Красной армии, на который военное руководство возлагало большие надежды в плане «оздоровления армии», заключавшемся в налаживании планомерной и ритмичной ротации армейских рядов. Первые призывы проходили дважды в год, в последующем – один раз год, осенью. В ряду мер, нацеленных на пресечение иных источников пополнения личного состава, кроме призыва по возрастам, военное ведомство пошло на радикальное сокращение приема добровольцев. В частности, приказом РВС СССР № 821 от 13 июня 1924 г. было предписано «прекратить совершенно прием добровольцев в стрелковые, кавалерийские и артиллерийские части на должности, подлежащие замещению красноармейцами»[327]. Из добровольцев допускалось оставлять в войсках лишь сверхсрочников в пределах ограниченного списка должностей технического характера, разрешив увольняться им только осенью и обязав служить не менее одного года[328].
Однако на деле полностью отказаться от добровольцев не удалось из-за сохранявшегося некомплекта, как среди рядового, так и среди начальствующего состава (из-за низкой престижности военной профессии в военные школы в середине 1920-х гг. также нередко зачисляли принудительно)[329].
Удельный вес добровольцев в середине 1920-х гг. колебался в разновозрастных когортах военнослужащих достаточно сильно – от 2,6 до 9,4 процента[330]. С учетом того, что призывы в этот период проводились дважды в год, ставка на нестабильный поток добровольцев лишь умножала фактор неопределенности не при укомплектовании войск, ведь в нормальных условиях увольнять в запас следовало 50 процентов штатного состава красноармейцев и призывать столько же с трехпроцентной надбавкой на текущую убыль. Добровольцы в этот период заключали двухлетний срочный договор с вооруженными силами, служили наряду со срочнослужащими (то есть служащим по призыву) и увольнялись долгосрочный отпуск (запас) одновременно с ними. В этом отношении они приравнивались к срочнослужащим. Это давало военному ведомству возможность включить добровольцев в общий плановый процесс укомплектования армии по призывам. Условия их службы ничем не отличались от условий срочнослужащих. Как и последние, они могли быть задержаны на службе, но могли быть и уволены досрочно[331].
В 1926 г., на фоне налаживания регулярного призыва и чрезвычайно жесткого предельного лимита численности Красной армии, вновь был наложен запрет на прием добровольцев (приказ РВС СССР № 249/35)[332]. Количество призывного контингента значительно превышало штатную емкость воинских частей, что позволяло военкоматам выбирать лучших призывников, не обращаясь к услугам добровольцев. Тем не менее законодательно добровольная служба продолжала быть разрешена, и в 1927 г. даже вышло «Положение о добровольной службе рядового и младшего начсостава», основанное на Законе об обязательной военной службе 1925 г. (приказ РВС СССР № 310)[333].
Говоря о мотивации добровольцев в этот период, нельзя не отметить, что частью молодежи, особенно сельской, армия воспринималась и как избавление от тягот крестьянской жизни, и как возможность получить элементарные азы образования, и как шанс преуспеть после демобилизации на общественной или партийно-государственной работе[334]. Служба в армии в этот период понималась как социальный лифт, а увольнение в запас – как начало новой жизни в качестве агента государства и проводника его политической линии на местах. Совсем не случайно рутинному, казалось бы, процессу увольнения очередного возраста отслуживших бойцов в долгосрочный отпуск уделялось значение не менее важное, чем очередному призыву. Армейские политические органы тщательно готовили красноармейцев к увольнению, участвовали в определении их дальнейшей судьбы. В одном из своих интервью в 1928 г. наркомвоенмор К.Е. Ворошилов проиллюстрировал карьерный трамплин для вчерашних красноармейцев конкретными цифрами: по РСФСР без малого 66,7 процента председателей волостных исполкомов, 49,3 процента председателей сельсоветов, а также до половины членов волисполкомов и треть членов сельсоветов – то есть ядро сельского актива – являлись бывшими красноармейцами[335].
На рубеже 1920—1930-х гг. новый импульс к набору новобранцев на добровольной основе был вызван демографическими и социально-политическими обстоятельствами. В демографическом отношении страна находилась на пороге «демографической ямы» в связи со вступлением в активную жизнь относительно малочисленных поколений, рожденных в Первую мировую и Гражданскую войны. На комплектовании армии негативно сказывался и текущий демографический кризис, связанный с крупномасштабными социально-экономическими экспериментами в деревне. Голод, пик которого пришелся на 1932–1933 гг., охватил обширные территории СССР, включая Казахстан, Украину, Северный Кавказ, Урал, Поволжье. На фоне коллективизации и массового раскулачивания в деревне резко выросла социальная напряженность, которая через новое пополнение и переписку с домом транслировалась в ряды Красной армии, негативно отражаясь на дисциплине в воинских коллективах. Вести о повсеместных «продовольственных затруднениях» и «репрессиях за саботаж заготовок и вредительство» порождали среди красноармейцев так называемые «нездоровые настроения» на фоне резкого обострения социальной обстановки в стране. Ответом власти стало ужесточение классового отбора среди призывников: отсев «социально чуждых» нередко достигал 10–15 процентов, что серьезно сказывалось на возможности выполнения военкоматами нарядов на призыв[336].
Еще одной мерой стало стимулирование добровольчества, особенно из городской рабочей среды, то есть притока в армию лояльных текущему политическому курсу молодых людей, которые могли бы противостоять крестьянским настроениям в красноармейской массе. Увеличение притока добровольцев (по некоторым округам – до 15 процентов к общему составу молодого пополнения