Довоенное добровольческое движение еще плохо изучено. Ясно лишь, что оно, хотя еще локальное, было уже достаточно массовым. Как показал опыт межвоенной эпохи, в мирное время власть и военное ведомство не демонстрировали большого интереса к добровольному способу комплектования войск, пользуясь им ситуативно. Революционный флер добровольчества периода Гражданской войны в России полностью рассеялся. Однако потребность в услугах добровольцев резко возрастала в военное время. Во время советско-финляндской войны военное ведомство предприняло попытку закрыть добровольцами явный пробел в предвоенной подготовки к войне, сформировав из отборной в физическом и морально-политическом отношении молодежи лыжный спецназ. Элитарному назначению добровольцев соответствовал непубличный характер их набора в вузах и спортивных обществах. Добровольцы зачислялись в кадр Красной армии, однако их служба понималась как временная – только на период войны, в связи с чем за ними сохранялись рабочие и учебные места, а также средняя заработная плата или стипендия. Так или иначе, уже виделась скорая перспектива широкого развертывания добровольчества, не сводимая к предвоенным экспериментам.
Часть втораяВеликая Отечественная война
Первые дни войны. Молотов и добровольцы
Очереди добровольцев у призывных участков, спешащих записаться на фронт, – едва ли не первый образ, возникающий в нашем сознании в связи с первыми днями Великой Отечественной войны. Верность и уместность этой ассоциации подтверждена массой подлинных исторических источников: фотодокументами и кинохроникой, многочисленными воспоминаниями современников. Однако при ближайшем рассмотрении вопрос о добровольческом движении в годы Великой Отечественной войны совсем не прост. В 1918 г. советские вооруженные силы начинались с добровольчества, но к 1941 г. этот тип комплектования был практически изжит, если не считать вербовки в Красную армию профессионалов-сверхсрочников и краткой эпопеи с лыжными батальонами во время войны с Финляндией.
Безусловно, власть отслеживала и учитывала настроения граждан, чувствовала их поддержку, однако призывы ко всенародному вооруженному сопротивлению врагу с ее стороны зазвучали не сразу.
Официальное оповещение граждан о начале войны состоялось в речи заместителя председателя правительства В.М. Молотова, прозвучавшей в 12 часов 15 минут 22 июня. Он, в частности, заявил: «Правительство Советского Союза выражает твердую уверенность в том, что все население нашей страны – все рабочие, крестьяне и интеллигенция – мужчины и женщины, отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду… Каждый из нас должен…
обеспечить все нужды Красной армии, Флота и Авиации, чтобы обеспечить победу над врагом»[390]. Подчеркнем: Молотов говорил не более чем о трудовом подвиге граждан ради победы советских вооруженных сил, которые, продолжал он, «с честью выполнят свой долг перед Родиной, перед советским народом»[391]. В речи Молотова вооруженные силы четко отделены от народа – у каждого в начавшейся войне своя судьбоносная задача. Вполне очевидно, что приведенная фраза – не случайный риторический прием и не оговорка. В первые часы войны советское правительство еще полагало, что германское вторжение можно отразить наличными вооруженными силами. Случайно или нет, но даже мобилизация в речи Молотова не упомянута. Возможно, что решение о ней или, по крайней мере, о ее формате и масштабе ко времени выступления Молотова еще не было окончательно принято.
Через четыре часа, в 16 часов 22 июня, нарком обороны маршал Советского Союза С.К. Тимошенко все же подписал приказ о мобилизации военнообязанных в 14 военных округах с 6:00 23 июня. В соответствии с мобпланом со второго дня войны военкоматы стали рассылать повестки, принимать мобилизованных на сборных пунктах, формировать и отправлять команды в войсковые части. В период мобилизации, которая в основном завершилась к 1 июля, власть не обращалась к гражданам с призывом о добровольном вступлении в ряды Красной армии или иных военизированных формирований. Население, привыкшее к кампанейским авралам власти, организованно реагировало только на мероприятия, запущенные официально.
С первых дней войны организованных массовых кампаний было две: мобилизационная и трудовая. От мобилизуемых граждан ожидалось своевременное прибытие на сборные пункты, от остальных – наращивание производительности труда. «В ответ на наглую вылазку зарвавшихся врагов я буду еще больше и лучше работать»; «Работать столько, сколько этого потребует правительство» – такова типичная клятва выступающих на бесчисленных митингах в первые дни войны[392].
23 июня заместителю наркома госбезопасности СССР Б.З. Кобулову информаторы докладывали из Москвы о том, что повсеместно проводятся «митинги, на которых рабочие и служащие высказывают свою готовность защищать Советский Союз, призывая к перевыполнению производственных планов…»[393]. 24 июня в докладе заместителя наркома внутренних дел В.С. Абакумова сообщалось: «Трудящиеся г. Москвы и Московской области широко развертывают движение за стахановский труд и в своих высказываниях призывают к самоотверженной работе на оборону страны»[394].
Однако с самого начала войны неизбежно ширилось и другое общественное движение, выражавшееся в стремлении граждан добровольно вступить в ряды Красной армии или иным способом участвовать в деле руках защиты родины с оружием в руках. Оно носило характер личного морального выбора. «С первого дня войны возник… лично мой нравственный вопрос: где должен быть в это время я? Собственно, вопрос этот не мучил меня долго, он возник и немедленно был решен: я должен идти на фронт. Это не было желанием блистательно проявить себя на военном поприще. Мне просто было бы стыдно оставаться в тылу в то время, когда мои сверстники были уже там. Я повиновался чувству внутреннего долга, обязанности быть там, где всего труднее» – так сформулировал свои ощущения первых дней войны В.С. Розов, ветеран 8-й дивизии народного ополчения Краснопресненского района Москвы, в будущем – известный драматург[395]. Подобные мысли, безусловно, посещали в те дни многих. В основе добровольческого порыва лежало всеобщее ощущение гражданами справедливости начатой Советским Союзом оборонительной войны, вызванной неспровоцированной вероломной агрессией гитлеровского нацистского режима против СССР. Это знание вселяло в советских людей непоколебимую уверенность в правоту позиции своей страны, даже если к сталинской власти они имели претензии.
В первые дни и недели войны отовсюду приходили известия о попытках военной самоорганизации активных граждан, как в западных областях страны, оказавшихся теперь на линии фронта, так и глубоко в тылу. Партийные и комсомольские организации на Украине, в Белоруссии, в Прибалтике, в Карелии «уходили на фронт в полном составе»[396]. В Перемышле городской комитет ВКП(б) уже 22 июня организовал отряд, несколько дней воевавший совместно с пограничниками и частями Красной армии[397]. В Латвии местные партийные организации с первых дней войны формировали отряды рабочей гвардии «против айзаргов (кулаков)»[398]. В приграничных регионах, присоединенных к Советскому Союзу в 1939–1940 гг., военная самоорганизация партийно-советского актива нередко являлась способом самозащиты от немедленно активизировавшихся местных националистических сил. В промышленных центрах РСФСР также отмечались низовые инициативы по формированию вооруженных отрядов. Например, рабочие одного из цехов ленинградского Кировского завода 23 июня на митинге решили создать добровольческий танковый батальон[399]. Важно отметить, что стремление организоваться в отряды нередко проявляли энтузиасты, кому не удалось подать заявление о досрочном зачислении в ряды армии в военкомат: «Я уже был в военкомате, но там народу столько, что и не протолкнешься. Надо здесь создавать свои отряды», – передавал слова своего однокурсника один из московских добровольцев[400].
В тылу патриотическое движение первых дней войны выражалось прежде всего в подаче заявлений о добровольном приеме в Красную армию. Факты подачи заявлений гражданами отмечаются во всех информационных сообщениях райкомов ВКП(б) в вышестоящие партийные инстанции, однако первоначально им не придавалось особого значения. Райкомы монотонно сообщали: «Три человека желают вступить добровольцами в ряды Красной армии…»; «Поступил ряд заявлений о желании идти добровольцами в армию»; «Настроение [рабочих] приподнятое, спрашивают о вступлении добровольцами…» и т. п.[401] Однако вопросы рабочих повисали в воздухе: партийные органы не имели соответствующей установки.
То же самое можно сказать и о военкоматах. В первые же дни начавшаяся война стала вносить свои коррективы в реализацию мобилизационных планов, вследствие чего работа местных органов военного управления перестраивалась на ходу, организовывалась распорядительным порядком. Добровольчество было одним из таких факторов. Как уже говорилось, перед войной советские вооруженные силы полностью комплектовались красноармейским составом по призыву. План мобилизационного развертывания вооруженных сил на случай войны не предусматривал комплектования Красной армии добровольцами. Органы военного управления фактически не имели ни опыта, ни нормативной базы, ни организационной инфраструктуры для приема на военную службу и использования добровольцев. Действующее законодательство об обязательной военной службе (закон от 1 сентября 1939 г.) не предусматривало приема в ряды Красной армии граждан на добровольной основе.