В сохранившемся в фонде комиссии Минца очерке истории Киевского районного военкомата Москвы отмечается, что «вопрос о добровольцах» возник для органа местного военного управления в первые дни войны, так как «потоки заявлений изо дня в день увеличивались… Желающие идти [на фронт] добровольно буквально осаждали райвоенкомат»[402]. Столкнувшись с первой волной заявлений граждан, власти не знали, как им поступать. Так происходило повсеместно. На второй день войны секретарь ЦК КП(б) Таджикистана Д.З. Протопопов телеграфировал в Москву на имя Сталина: «По линии Наркомата обороны военному комиссариату республики никаких указаний о зачислении добровольцев нет. Просим срочно дать указание о порядке зачисления добровольцев в Красную армию»[403].
В то же время было много случаев, когда лица, подпадавшие под мобилизацию, но по собственной инициативе индивидуально подававшие в военкоматы заявления о приеме в ряды Красной армии, могли зачисляться в кадр Красной армии и в дальнейшем распределяться по нарядам военкомата в действующую армию, в запасную часть или в военное училище. Порядок комплектования кадра Красной армии индивидуальными добровольцами не отличался от обычного с той лишь разницей, что гражданин являлся в военкомат не по повестке, а по собственному почину. Специальный учет таких добровольцев военкоматами не велся. Как правило, военкоматы не принимали добровольцев, возраст которых не соответствовал возрасту призываемых в данный момент граждан. Такой человек должен был отправиться домой «до особого распоряжения», то есть до того дня, когда будет объявлен призыв военнообязанных или новобранцев его года рождения.
Военкоматы в эти дни были заняты мобилизацией и в большинстве случаев отказывали добровольцам, не подпадавшим под мобилизацию. Н. Обрыньба, в 1941 г. выпускник Московского государственного художественного института, вспоминал, как 23 июня он и его друзья встретили у военкомата «много народа, пришедшего по повесткам, здесь же толклись и желающие стать добровольцами. Военком категорически сказал, чтобы мы шли по домам и работали, не мешали им проводить мобилизацию…»[404]. Это была типичная картина первых дней войны.
Однако аппаратно-политический опыт подсказывал партийным руководителям и работникам военкоматов (в зависимости от того, куда поступало заявление), что вопрос еще не исчерпан: заявления добровольцев тщательно подсчитывались, а сами они брались на карандаш в ожидании дальнейших распоряжений сверху. Проведенное недавно на материалах Коми АССР исследование сохранившихся заявлений говорит, что в военкоматах к ним относились серьезно: заявления рассматривались и по каждому принималось индивидуальное решение, которое выносилось в виде резолюции на самом заявлении: «При наличии наряда ваша просьба будет удовлетворена»; «До особого распоряжения»; «Состоит на спецучете»; «Наряд на призыв женщин пока не имеем, поэтому призвать не можем» и т. п. Ответы сообщались лично, почтой или по телефону[405]. В дальнейшем, если податель заявления призывался в Красную армию, на его заявлении появлялась соответствующая помета: «Призван за счет отдельного наряда в команду №…»[406]
Постепенно выработалась определенная процедура использования военкоматами ресурсов добровольцев. Поскольку со временем появился небольшой, но устойчивый запрос на добровольцев для укомплектования специальных воинских частей (воздушно-десантных, разведывательно-диверсионных, лыжных, партизанских, оленеводческого транспорта и т. д.), то заявления добровольцев, подаваемые в местные военкоматы, накапливались до получения соответствующих нарядов от вышестоящих органов военного управления. С получением нарядов добровольцы вызывались повесткой для отправки с командой на формирование той или иной воинской части[407]. Военкомат мог отправить наряд на добровольцев в райком партии или комсомола, и тогда добровольцы, подавшие заявления в эти учреждения, вызывались в первоочередном порядке[408]. Ленинградский ополченец Ю.К. Смирнов вспоминал: «24 июня мы пришли на работу, написали заявления, чтобы нас отправили на войну. В военкомате нам ответили, что вы ребята молодые, делать вам там нечего, вот попозже обратитесь в партийный комитет завода. Мы свои заявления принесли обратно на завод и сдали в партком завода. Партком эти заявления собрал. А 30 июня вышло постановление о формировании в Ленинграде армии народного ополчения, и все наши заявления передали в Ленинградскую армию народного ополчения»[409]. Поэт С.С. Наровчатов вспоминал, как студентов московского Литинститута, в первый день войны «принявших резолюцию об общем уходе на фронт», через некоторое время вызвали в райком комсомола: «Я сразу понял: заявлению о добровольчестве дан ход…»[410]
Говоря о мотивации самих добровольцев первых дней войны, нельзя не отметить, что одной из преобладающих эмоций людей, особенно молодежи, было стремление успеть повоевать наравне с другими, пока война не закончилась. Многие считали, что «эта война будет такая же короткая, как финская»[411]. Масштаб случившейся катастрофы дошел до сознания граждан далеко не сразу, тем более что власть не спешила доводить до них объективную информацию. Сводки Совинформбюро скрывали истинное положение на фронтах; газеты были полны рассказов о героизме советских воинов и поражениях немецких войск, намеков о скором вводе в сражение «основных сил Красной армии». 7 июля в политдонесении из Василеостровской дивизии народного ополчения Ленинграда сообщалось: «Во всех частях с громадным интересом обсуждаются сообщения Советского информбюро, у карт собираются большие группы. Все довольны, что продвижение фашистских бандитов остановлено»[412]. У многих складывалось впечатление, что близится решающее контрнаступление советских войск. Отсюда повсеместно возникали такие рассуждения: «Немец больше трех недель не выдержит, и мы спешили скорее в райвоенкомат, чтобы успеть попасть в армию…»[413]; или: в воскресенье 22 июня «все мои одноклассники были в военкомате. Я так боялся, что не успею повоевать! Мы-то думали, что война будет месяц, два, три – не больше»[414].
Имеющиеся в нашем распоряжении данные источников об интенсивности подачи заявлений добровольцами, с одной стороны, свидетельствуют о безусловном наличии энтузиастов, число которых в первые дни войны порой было значительным, с другой – о том, добровольческое движение еще не приняло всеобщего размаха. Вот некоторые данные по Москве. На митинге 22 июня в Авторемзаводе участвовало 550 человек, подано заявлений добровольцев – 3; на Заводе испытательных приборов в митинге участвовало – 450 человек, подано заявлений – 11[415], к 24 июня – еще 4[416]; завод «Пролетарский труд» – на митинге записалось 10 человек. Данные из военкоматов подтверждают эту тенденцию. В Коминтерновский райвоенкомат к 23 июня было подано около 120 заявлений[417]. К 24 июня, по информации НКВД, по 29 административным районам Москвы и Московской области было подано 3519 заявлений «о досрочном зачислении в Красную армию»[418]. Статистика Главного управления политической пропаганды (ГУПП) РККА о подаче в первые дни войны заявлений в других регионах свидетельствует о большей, чем в Москве, активности добровольцев, но и ее нельзя назвать чрезвычайно высокой. Так, по Саратовской области в период мобилизации по 1 июля 1941 г. поступило около 20 тыс. заявлений добровольцев[419], Сталинской области к 1 июля – 14 453 заявления[420], по Днепропетровской области ко 2 июля подано 7613 заявлений[421], по Крымскому республиканскому военкомату – 10,2 тыс., по Одесскому облвоенкомату – 5 тыс., по Ворошиловградскому – 7236, по Харьковскому – 5442, по Молотовскому – 4553, по Свердловскому облвоенкоматам – 3689, по Удмуртскому республиканскому военкомату – свыше 2 тыс. заявлений[422]; по Коми АССР за первую неделю войны поступило около 2 тыс. заявлений[423], по Северо-Осетинской АССР – 1697 заявлений[424] и т. д. При этом, как и в Москве, повсеместно проводились массовые митинги. Однако они не оканчивались массовой записью добровольцев. Так, в Калачинском районе Омской области в митингах участвовало 14 тыс. человек, подано заявлений добровольцев – 100, в Исетском районе участвовало 12 тыс. человек, подано заявлений 150, в Называевском районе участвовало 11 тыс. человек, подано заявлений – 100 и т. д.[425]
В советской бюрократической действительности инициативным заявлениям от граждан придавалось важное значение: их количество, темп подачи и содержание позволяли замерить общественные настроения, а также служили формой отчетности перед вышестоящими инстанциями о том или ином мероприятии, в которое были вовлечены большие массы граждан[426]