Итак, ополченцы и бойцы истребительных отрядов уравнивались в правах с красноармейцами. В то же время их денежное содержание многократно сокращалось – до уровня рядовых военнослужащих Красной армии. В постановлении ГКО № 1567с народные ополченцы, бойцы истребительных батальонов и иных военизированных формирований в последний раз выступают как особый объект нормотворчества. В дальнейшем законодательстве военной поры добровольцы уже практически не упоминались, за редкими частными исключениями. Так, 31 января 1944 г. постановлением Совета Народных Комиссаров СССР № 101 была утверждена «Инструкция о порядке назначения и выплаты пенсий по инвалидности военнослужащим рядового, сержантского и старшинского состава». Инструкция не содержала новых норм, но разъясняла и детализировала многие частные вопросы, возникшие за годы войны. Так, разъяснялось, что право на пенсию в случае инвалидности имеют «добровольцы рядового, сержантского и старшинского состава»[822]. Следует отметить, что инструкция 1944 г. в целом подтверждала размеры выплат, установленные еще до войны: потолок пенсий ограничивался 400 рублями (инвалиды первой группы, бывшие до войны высокооплачиваемыми рабочими или служащими), а основная масса инвалидов получала значительно меньше – от 56 до 150 рублей[823].
Как видно, социальный статус ополченцев, бойцов истребительных батальонов и иных военных и военизированных формирований с участием добровольцев существенно отличался от аналогичного положения кадровых военнослужащих Красной армии. Особенно остро это различие проявлялось в принципах и размерах денежного довольствия. Добровольческое движение потребовало особого нормативно-правового регулирования в первый период войны, пока значительная масса добровольцев шла вне официальной структуры вооруженных сил страны, пополняя собой множество военизированных формирований. В дальнейшем поток добровольцев значительно ослаб и стал регулироваться общими для военнослужащих нормами.
Возвращение домой во время войны
Еще один аспект социально-правового положения добровольцев, пожалуй, требует отдельного очерка. В правовом отношении он, пожалуй, наименее прозрачен и не поддается однозначному толкованию. Речь идет о регламентации окончания службы добровольца – ополченца, бойца истребительного батальона, партизана и т. д. За скобки сразу следует вынести добровольцев, зачисленных в кадры Красной армии, – их демобилизация регулировалась общим порядком, заведенным в военном ведомстве. С бойцами военизированных формирований ополченческого типа – собственно ополчением и истребительными батальонами – ситуация могла складываться самым различным образом, среди которых вариант с возвращением домой и на прежнее рабочее место прямо в разгар военных действий был далеко не на последнем месте.
Сама сущность территориального военизированного формирования (ополчение, истребительный батальон и т. п.), предназначенного для обороны родного города или села, подталкивает к мысли о том, что служба в нем носила временный характер и прекращалась в тот момент, когда отпадала необходимость в обороне конкретного населенного пункта, для которой оно и создавалось. На это недвусмысленно указывает сохранение заработной платы и (хотя не всегда) сохранение рабочего места за бойцом военизированного формирования. На то, что служба в ополчении носит временный характер, рассчитывали многие ополченцы; это же им разъясняли в парткомах и райкомах при зачислении в формирование.
Действительно, знакомство с документальными свидетельствами комиссии Минца говорит о том, что для добровольцев возвращение домой в период войны не было столь уж редким явлением. Напротив, зафиксированные источниками случаи весьма многочисленны и разнообразны. Следует оговориться, что комиссование по состоянию здоровья в связи с болезнями, увечьями, последствиями ранений возможно было и из рядов Красной армии, однако здесь этот путь был значительно сложнее. Чаще красноармейцам, неспособным служить в строевых частях, понижали служебную категорию (например, из строевого состава переводили в нестроевой; из боевых частей – в тыловые; из действующей армии – во внутренние военные округа и т. п.). Однако они продолжали военную службу, замещая собой того, кого можно было отправить на фронт. Путь домой для военнослужащего Красной армии лежал через демобилизацию. Однако демобилизация и возврат в гражданское состояние были явлениями достаточно редкими, и связаны они были прежде всего с тяжелыми физическими увечьями или болезнями, не позволявшими продолжать службу. Только с 1944 г., когда исход войны был уже очевиден и развернулась работа по восстановлению народного хозяйства Советского Союза, стал широко практиковаться отзыв с фронта остродефицитных специалистов, а также возвращение в вузы студентов для завершения учебы.
Что касается ополченцев и бойцов истребительных батальонов, то немалое их число возвращалось домой уже в 1941 г.
В первые дни формирования добровольческих частей увольнение не было редкостью. Многих отсеивали после визуального осмотра и оценки состояния здоровья, а часть – по производственным причинам, иногда совершенно пустяковым («Бухгалтера быстро вернули обратно, потому что он отчета не сдал»[824]). В этот период отсев происходил достаточно безболезненно и почти незаметно для пока еще рыхлого воинского коллектива. Ополченец московской 21-й дивизии, в будущем известный экономист Е.Л. Маневич, вспоминал, как в первый же день сбора ополчения часть его сослуживцев по Институту экономики АН СССР свободно «покинули эту казарму (имеется в виду помещение одной из московских школ. – Авт.) и со своими тяжелыми чемоданами и сумками вернулись домой»[825]. Более в расположении части они не появлялись. Однако этот случай нельзя считать типичным: собственноручная запись в ополчение понималась как юридически обязывающий акт гражданина. Документы содержат свидетельства того, что на ополченца, «подавшего заявление о вступлении добровольцем», но затем выехавшего в эвакуацию со своим предприятием, подавалось заявление в органы внутренних дел[826].
Возможно, в первые дни формирования ополчения существовала неписаная процедура отзыва своей подписи добровольцем. Такие случаи нередко отмечались в Ленинграде. По крайней мере, есть свидетельство того, как в Ленинграде один ополченец подал заявление об исключении его из числа добровольцев. Правда, через час он явился «с просьбой изорвать его заявление», так как ему «стало стыдно»[827]. Также в Ленинграде (Петроградский район) в первые дни формирования ополчения (4 июля) несколько человек, уже размещенные казарменным порядком, явились к заместителю командира полка «с нехорошим настроением» и просили «отпустить их обратно на завод». Пять человек в итоге действительно откомандировали из расположения части[828]. Аналогичный случай 5 июля отмечен в частях дивизии Фрунзенского района Ленинграда, где к командиру роты явилось около десяти человек «с требованием освободить их из армии, мотивируя [тем], что их обманули, сказав, что они будут нести лишь охрану»[829] (имеется в виду неверное информирование о целях ополчения). Двоих бойцов командир освободил[830]. Наконец, из дивизии народного ополчения Октябрьского района Ленинграда 9 июля сообщали, как один член партии, «имея звание старшего политрука, отказался от политработы и просил использовать его на хозяйственной работе. Командование удовлетворило его просьбу. Через два дня он вообще отказался от участия в народном ополчении»[831].
И в ленинградском, и в московском ополчении в первые же недели войны были отчислены и возвращены домой многие тысячи человек. Этому были веские основания: медицинского осмотра при формировании ополчения, как правило, не проводилось. Если учесть, что значительная часть ополченцев являлись возрастными людьми, то очевидно, что проблемы со здоровьем рано или поздно проявлялись в походной жизни.
Однако командование отчисляло негодных для военной службы ополченцев неохотно, дожидаясь их замены мобилизованными бойцами. Инициатива отчисления могла исходить от командования, от предприятия или наркомата, запрашивавшего возврат того или иного ценного работника, и, наконец, от самого ополченца или бойца истребительного батальона. В первые дни формирования ополченческих дивизий командование и военкоматы получали большое количество ходатайств, прежде всего от руководства наркоматов, просивших вернуть на рабочее место незаменимых работников. Многие такие просьбы удовлетворялись, и ополченец, даже против его воли, как правило, возвращался к своим гражданским обязанностям.
Сам боец мог самостоятельно возбудить устное или письменное ходатайство о возвращении его домой или переводе на нестроевую службу, причиной чему могло быть состояние здоровья. Эти лица проходили специально организованные комиссии. «Пришло такое распоряжение, чтобы [тех], кто жалуется на здоровье, записать на комиссию», – вспоминал бывший санинструктор 17-й Московской дивизии народного ополчения Ф.В. Копенко[832]. Иные жалобы, кроме здоровья, например семейные трудности (оставшиеся без попечения престарелые родители и т. п.), как правило, оставались без рассмотрения.
Здесь уместно задаться вопросом: почему люди не взвесили свои физические возможности перед записью в ополчение, заставляя военное командование вскоре после сформирования давать крайне раздраженные распоряжения: «Всех стариков, нытиков и больных из дивизий откомандировать в военкоматы для направления на производство»