[920]. В целом формулировки директивных документов давали властям на местах возможность подходить к решению задачи творчески, комбинируя мобилизационный призыв и вербовку добровольцев. Республиканские комиссии по формированию национальных дивизий, включавших в себя представителей власти, военкоматов и НКВД, задействовали и мобилизационный, и добровольческий ресурс. Так, калмыцкая комиссия первоначально отдельно отмечала в ежедневной сводке число добровольцев, поступавших на укомплектование 110-й и 111-й калмыцких кавалерийских дивизий. Однако уже на второй неделе формирования дивизий учет добровольцев прекратился, поскольку их удельный вес к мобилизованным был невелик (7,4 процента), а поток быстро сокращался[921]. Как правило, ядро добровольцев составлял партийно-комсомольский и советский актив, работники милиции, общественные деятели.
Особый случай представляли прибалтийские дивизии. Они формировались вдали от родины, в глубоком советском тылу из лиц, поддержавших в 1940 г. советскую власть или сочувствовавших ей, – «рабочая, Красная гвардия, работники НКВД, работники других наркоматов…»[922]. С началом войны, опасаясь репрессий со стороны оккупационных войск и коллаборационистских администраций, эти люди спешно эвакуировались из своих республик и с энтузиазмом записывались добровольцами в национальные части. Особенно отличались в этом отношении латвийцы, среди которых было еще немало бывших латышских стрелков (как «старых» граждан Советского Союза, так и вновь принятых в гражданство в 1940 г.) – легендарных участников Гражданской войны в России[923]. По свидетельству участника событий, 191-й стрелковый полк 201-й латвийской дивизии «формировался почти на сто процентов из добровольцев»[924]. Основной мотив латышей в начальный период формирования дивизии (август 1941 г.) был «скорее вернуться в Латвию». Считалось, что «в случае продвижения [Красной армии вперед] эти люди могли бы быстро занять прежние места в Латвии с целью сохранения кадров»[925]. Эта глубоко ошибочная в тот момент оценка стратегической ситуации на советско-германском фронте владела умами сотен партийных, советских активистов, работников НКВД и военнослужащих латвийской национальности. Сам акт формирования латвийской дивизии Государственным Комитетом Обороны свидетельствует о том, что такая возможность летом 1941 г. еще рассматривалась и высшим руководством Советского Союза, в равной степени заинтересованном в сохранении ядра национально-партийных кадров Советской Латвии.
В национальных дивизиях, формировавшихся в Закавказье и в Средней Азии, добровольческое начало было выражено значительно слабее, однако и здесь всячески поощрялось участие активистов из числа коммунистов и комсомольцев. Добровольчеством охватывался, как правило, непризывной контингент граждан: старшие и допризывные возраста, комиссованные по болезням, увечьям и т. д. На Северном Кавказе на добровольной основе в конце 1941 – начале 1942 г. были сформированы Адыгейский добровольческий кавалерийский полк, 115-я Кабардино-Балкарская кавалерийская дивизия, некоторые другие национальные части.
Интенсивность добровольческого движения в разных регионах была неодинаковой. В начальный период войны в русле высокого патриотического подъема в большинстве республик добровольческие кампании давали хорошие результаты. По данным Х.И. Сиджаха, при формировании в начале 1942 г. Адыгейского добровольческого кавалерийского полка, включенного позже в состав 13-й Кубанской кавалерийской дивизии, поток добровольцев значительно превысил штатную потребность, многим пришлось отказать. Из 1294 отобранных бойцов и командиров около 700 человек были адыгейцами[926]. Большой энтузиазм наблюдался и при формировании добровольческой 115-й Кабардино-Балкарской кавалерийской дивизии, комплектовавшейся на основе обязательного и добровольного наборов[927]. В обнаруженном в ЦАМО дневнике начальника штаба этой дивизии подполковника М.С. Эхохина за период формирования дивизии не зафиксировано серьезных недостатков, а деятельность партийных и советских органов он охарактеризовал положительно. В день приема одного из полков в состав действующей армии 2 мая 1942 г. в населенном пункте Баксан Эхохин наблюдал настоящий народный праздник, где все люди были сплочены общей гордостью за своих сыновей, одетых в национальную воинскую форму, вооруженных кинжалами и клинками[928].
Отмечу здесь же, что добровольчество на Северном Кавказе коррелировало с приостановкой обязательного призыва сначала среди коренного населения Чечено-Ингушской АССР, а затем – и среди почти всех горских этносов. Это было вызвано негативной оценкой высшим политическим руководством страны проявлений уклонения от призыва на военную службу, дезертирства и иных отрицательных явлений в этих регионах. Там, где обязательный призыв в Красную армию был отменен, местные власти ходатайствовали о проведении наборов добровольцев среди местных этносов. Возможность стать добровольцем теперь стала привилегией политически благонадежных граждан. В начале 1943 г. в Чечено-Ингушской АССР и Дагестанской АССР с различной степенью успешности были проведены две добровольческие кампании.
Поступившие из этих республик добровольцы были обращены на пополнение кадровых кавалерийских частей[929].
Собственно, кадровые добровольческие соединения – сибирский стрелковый и уральский танковый корпуса – стоят особняком, не только по своему составу, но и хронологически. Их формирование пришлось на вторую половину 1942 г. и первую половину 1943 г. – время, когда пик добровольческих военизированных формирований давно прошел. Начало формированию сибирского добровольческого стрелкового соединения положила инициатива пленума Новосибирского обкома ВКП(б) от 2 июля 1942 г. В нем отмечалось, что пленум, «идя навстречу многочисленным пожеланиям трудящихся области, решил обратиться к председателю ГКО товарищу Сталину с ходатайством разрешить сформировать из сибиряков-добровольцев стрелковую дивизию и именовать ее Сталинской»[930]. И.В. Сталин своей телеграммой от 4 июля 1942 г. эту идею одобрил, разрешив формирование не только в Новосибирской, но в Омской области, Алтайском и Красноярском краях, которые также оформили соответствующие обращения к Сталину. Формирование новосибирской дивизии началось 7 июля по приказу Военного совета Сибирского военного округа. На следующий день бюро Новосибирского обкома ВКП(б) постановило: «Сформировать первую добровольческую дивизию сибиряков только из числа добровольцев…»[931]
Директивой Ставки ВГК от 23 августа 1942 г. № 994169 командующему войсками Сибирского военного округа предписывалось к 1 сентября сформировать Сталинский добровольческий стрелковый корпус сибиряков в составе 1-й Сталинской добровольческой стрелковой дивизии сибиряков, 1, 2, 3-й Сталинских добровольческих стрелковых бригад сибиряков. Кроме того, приказывалось дополнительно сформировать и включить в состав корпуса одну стрелковую бригаду (4-ю), отдельный батальон связи и отдельный саперный батальон[932]. Позднее приказом командующего войсками Сибирского военного округа № 0074 корпус был переименован в 6-й Сталинский добровольческий стрелковый корпус сибиряков, 1-я Сталинская добровольческая стрелковая дивизия сибиряков – в 150-ю Сталинскую добровольческую стрелковую дивизию сибиряков[933], а бригады соответственно – в 74-ю Сталинскую добровольческую отдельную стрелковую бригаду алтайцев-сибиряков, 75-ю Сталинскую добровольческую отдельную стрелковую бригаду омичей-сибиряков, 78-ю Сталинскую добровольческую отдельную стрелковую бригаду красноярцев-сибиряков, 91-ю Сталинскую добровольческую отдельную стрелковую бригаду сибиряков[934].
Формирование корпуса характеризовалось большим энтузиазмом населения. В 150-ю Сибирскую добровольческую дивизию к 10 августа 1942 г. поступило 42 307 заявлений, в том числе почти 17 тыс. – от коммунистов и комсомольцев. В Омской области в одну бригаду – 35 тыс. заявлений[935]. Соединения, как уже сложилось за прошедший год войны, комплектовались «лучшими людьми» в физическом и социально-классовом отношении: возраст должен был быть от 21 до 35 лет, по социально-профессиональному статусу добровольцы подбирались из рабочих, служащих, инженеров заводов и фабрик, партийно-политических работников, служащих государственных учреждений. В корпусе, насчитывавшем 37 тыс. человек, партийно-комсомольская прослойка составляла 52,7 процента (около 19,5 тыс. человек)[936]. На должности старшего начсостава назначались фронтовики, как отзывавшиеся с фронта, так и находившиеся на излечении в тыловых госпиталях. Личным распоряжением начальника Главупраформа Е.А. Щаденко на укомплектование сибирских соединений и бригад младшим начальствующим составом были выделены 2000 курсантов военных училищ на дивизию и по 800 курсантов на каждую бригаду; подготовленного младшего начальствующего состава – 1000 человек на дивизию и по 500 человек для бригад[937].
Инспекция соединений Сталинского корпуса, проведенная в сентябре 1942 г. специальной комиссией маршала Советского Союза К.Е. Ворошилова, показала, что, несмотря на короткий срок обучения (два месяца), «особые условия комплектования повышенным контингентом и добровольческий принцип укомплектования» позволяют «смотреть на эти соединения как на слаженные общевойсковые организмы», в которых «общая сколоченность, п